Леонид Гомберг
Поиск по сайту...
Леонид Гомберг
Леонид Гомберг

 Название следующей главы

Марк Котлярский — один из самых известных русскоязычных журналистов в Израиле. Он пишет статьи для печатных и электронных СМИ, ведет теле- и радиопередачи, выступает  с лекциями в стране и за рубежом. У него есть и основная работа — в пресс-службе министра иностранных дел Израиля Авигдора Либемана. А еще он сочиняет стихи, рассказы, пьесы, эссе… Когда он все это успевает — понятия не имею. Котлярский также автор несколько книг, изданных в Израиле и России, и последняя — сборник новелл и эссе «Непрерывность текста» (С.-Петербург, Алетейя, 2011).

Я не очень-то верю в писательский универсализм: необязательно целый день маяться за письменным столом в трудных размышлениях о судьбах мира, но все же, воля ваша, слово и мысль должны вызреть, отстояться, иначе, кроме жестковатой и кисловатой скороспелки ничего не соберете. И, каюсь, до выхода в свет этой книги я относился к сочинениям Марка Котлярского не то чтобы с настороженностью, но с некоторой отстраненностью. И был не прав…

Книга «Непрерывность текста» состоит из небольших по объему прозаических произведений разных жанров на самые различные темы, сгруппированных по циклам. Иная из миниатюр кажется простым трепом в компании друзей, другая — глубоким размышлением о природе человека и его месте в жизни. Случается и так: история вроде бы начинается с легкой болтовни, а кончается совершенно неожиданным финалом, бросающим читателя в дрожь.

Не всегда удается сразу нащупать внутреннюю связь, которая позволяет объединять тексты в единый цикл. Что общего, например, в трагедии великого древнеримского поэта («Смерть Катулла») и байке о придурочной еврейской девице, не умеющей адекватно ориентироваться в «предлагаемых обстоятельствах» («Малышка Шальфирер»)? Но эта связь есть, и она — не на уровне темы, фабулы, героев, она запрятана где-то в «корневой системе», до которой еще надо докопаться, в том случае, разумеется, если вы решитесь взяться за этот нелегкий труд. 

Вот, к примеру, странная полемика четырех «типичных представителей литературной общественности» (используем терминологию советской школы!) о романе Пастернака «Доктор Живаго» («Затеяли сыграть квартет»), — спор, в котором никто даже для виду не собирался искать истину. И именно поэтому, и еще, пожалуй, из-за антуража, простая вроде бы история оборачивается бессмыслицей, небывальщиной. Не зря жанр этой невеселой «шутки» автор определил как «фантазию для четырех голосов в белой комнате».

Фантазия, или даже фантасмагория — не случайный гость в книге Котлярского. Вот еще одна «запредельная» история — «Бесноватый» — «новелла-фантазия к 200-летию Н.В.Гоголя». О чем она? Да, о том, как  великий русский писатель оказался замешанным в запутанные виртуальные взаимоотношения благополучного советского классика Николая Тихонова и пропащего изгоя Осипа Мандельштама.

В одном из разделов книги Марк Котлярский рассказывает о людях, которые повстречались ему на  пути. Часто поводом для воспоминаний становились старые фотографии, хранящиеся в домашнем архиве. И вот на свет Б-жий выплывают сначала зрительные образы, а затем и осколки событий, особенно прочно засевшие в голове у писателя. «Я видел их такими, какими они были тогда в момент общения», — пишет он.

Его раздражают «широко закрытые глаза маэстро Спивакова», повторяющего истертые слова про «Иерусалим — город трех религий».  Его приводят в оторопь «идеи» Виталия Вульфа, о том, что «он принадлежит русской культуре, а еврейская культура его абсолютно не интересует». Его буквально бесит известная фраза Михаила Козакова: «Израиль мне понравился — я себе в Израиле не понравился» — красивая фраза, за которой «только пустота измельченной, увядшей души». Оценки автора порой кажутся пристрастными, иной раз, несправедливыми. Но он и не претендует на и объективность…  Котлярский — «сам себе режиссер».

Эта коротенькая заметка, конечно, не дает представление обо всем многообразии тем, сюжетов, образов, времен и событий, точки соприкосновения которых обнаруживаются в недрах четырехмерного пространства книги.  Текст в ней — не только форма, не только основа, но и полноценный герой повествования, который живет по специально придуманным для него законам: серьезничает, хихикает, подмигивает, кривляется.

«Жизнь есть непрерывность текста, написанного заранее, — пишет автор, — и бесполезно заглядывать в оглавление, пытаясь выяснить хотя бы название следующей главы». 

2012