Михаил Козаков. Труд, чудо… и что-то еще

1

14 октября 1994 года в Тель-Авиве на зеленой лужайке пригородного парка Козаковы - Михаил Михайлович, его жена Анна Ямпольская и сын Миша - вместе с самыми близкими друзьями выпили за здоровье юбиляра и таким образом отметили шестидесятилетие одного из самых блестящих артистов России последних десятилетий.
"Моя жизнь оказалась... очень длинной",- говорил Козаков. Оглядываясь назад, он не без удивления сообщал, что отрезок пройденного им пути вмещает в себя слишком много событий, долгую череду ярких переживаний - от столкновения и переплетения с судьбами не менее яркими, характерами выдающимися - и в повседневной жизни, и в сценической работе.
Козаков любил возвращаться к своему детству и вспоминал его подолгу, удивляя собеседников занимательными подробностями. Его отец, писатель Михаил Эммануилович Козаков, родился под Полтавой, где делил свои детские игры с "Дуней", будущим знаменитым композитором Исааком Дунаевским. Мать, Зоя Александровна Никитина, также литератор. И жили они в писательском доме на Канале Грибоедова в Ленинграде, где Козаков родился и вырос. Детские впечатления готовили мальчика к будущей стезе - не только замечательного артиста и режиссера, но и тонкого знатока поэзии, блестящего чтеца, талантливого писателя-мемуариста.
В том же доме, по соседству с Козаковыми, жил Михаил Зощенко, "дядя Миша", а также "дядя Женя" Шварц, по пьесе которого Михаил Михайлович через много лет поставит телефильм "Тень". В квартире напротив проживал известный литературовед Борис Михайлович Эйхенбаум. В доме часто бывала Анна Ахматова, и он помнил, как она читала свои стихи. Позже, в Москве, он не раз слышал Бориса Пастернака. Атмосфера культуры и творчества формировала мастера…
Театральное служение Козакова началось в конце пятидесятых с поступлением в школу-студию МХАТ, где он встретился со своими соучениками, замечательными артистами, оставившими заметный след в театральной культуре России: сокурсниками Евгением Евстигнеевым, Олегом Басилашвили, Виктором Сергачевым; старшекурсниками - Галиной Волчек, Леонидом Броневым, Игорем Квашой; "младшими" - Валентином Гафтом, Евгением Урбанским, Владимиром Высоцким... Здесь "ковались кадры" будущих "Таганки" и "Современника", легенд российского театра.
Вся творческая биография Козакова в России как на ладони: от роли юного негодяя Шарля Тибо в фильме Михаила Ромма "Убийство на улице Данте" до телефильма "Тень", вышедшего на экраны прямо перед его отъездом в Израиль.
Важно, однако, другое: Козаков всегда любил уходить, и эти его уходы, казалось, вовсе нелогичные, явились на поверку необходимыми этапами творческого развития мастера. После окончания школы-студии, уже будучи принятым во MX AT, он вдруг уходит играть Гамлета к Охлопкову, затем уходит от Охлопкова в "Современник" к Ефремову, потом оставляет Ефремова и переходит к Эфросу, уходит от Эфроса и пускается в "свободный полет", работая в театре, на телевидении, в кино, и, наконец, бросает все - и на 57-м году жизни вместе с семьей отправляется в Израиль.
Это уже была совершеннейшая авантюра: что могла дать русскому актеру и режиссеру маленькая средиземноморская страна с двумя государственными языками - ивритом и арабским, которые он вряд ли мог отличить один от другого на слух!
Именно этим объясняется повышенное внимание к Козакову со стороны израильской, особенно русскоязычной прессы, а также российских средств массовой информации. Есть в этом что-то от чисто обывательского "спортивного интереса": "Как он там? Выдюжит? Не сломается?" Не так уж часто немолодой очень известный актер вдруг перемещается в некую пространственную и социальную плоскость с иными измерениями и при этом умудряется не поменять профессии и остаться при своих интересах! Когда уезжает музыкант, спортсмен, художник, физик, врач - понятно. Ситуация будет тяжелой и все же в какой-то мере разрешимой. Ведь эти профессии не имеют жесткой зависимости от языка. Совсем другое дело - актер, эта работа напрямую связана с родным языком, живым словом. Сможет ли он остаться самим собой?

2

Михаил Козаков приехал в Израиль летом 1991 года.
Согласно предварительной договоренности артист осел в Тель-Авиве для работы в едва начавшем свое нелегкое становление театре "Гешер". Но, как говорится, не судьба… Такое случается.
"…Мне почти сразу же стало ясно, - писал он, - что все мои заготовленные еще в Москве пьесы, поэтические композиции, моноспектакль по Бродскому оказались вне интересов руководства театра "Гешер". Когда я попал на собрание коллектива театра, […] я впал в угнетенное состояние духа… и понял, что, во-первых, о моей режиссуре и речи не идет, и, во-вторых, как актер (как, впрочем, и другие) я только "обязуюсь, обязуюсь, обязуюсь"".
С первых дней Козаков понял: русский театр в Израиле всегда, при любых условиях, экономически нерентабелен; ему просто не выжить из-за отчаянной рыночной тесноты, а стало быть, "Гешеру" либо придется вскоре переходить на иврит, либо благополучно уйти в небытие, что, между прочим, случается с досадной регулярностью с разного рода "эмигрантскими" театрами и театриками. Артист рассудил: если для российского актера переход на иврит неизбежен, не лучше ли приступить к этому болезненному процессу немедленно?
И тут, что называется, подвернулась оказия.
Для постановки чеховской "Чайки" в тель-авивском Камерном театре из России был приглашен режиссер Борис Морозов. Справедливо рассудив, что лучшего исполнителя роли Тригорина во всем Израиле ему все равно не найти, Морозов договорился с руководством театра о предоставлении Козакову временного контракта. Так спустя неделю после своего приезда артист начал работу в одном из двух "главных" театров страны... на иврите.
Работа в Камерном позволила снять просторную квартиру в центре Тель-Авива, где артист поселился вместе с женой Анной и маленьким сыном Мишей.
Но он весьма туманно представлял себе, что ждало его в самом близком будущем…
Первая реплика Тригорина в пьесе звучит так: "Каждый пишет, как он может и как он хочет". Козаков спросил педагога, как это сказать на иврите, и зафиксировал всю фразу русскими буквами, подробно выясняя, что означает каждое слово. Так он записал всю роль. Он не имел понятия об инфинитиве глагола "писать", но как надо сказать "я пишу", артист знал. Он изучал алгебру, даже не приступая к арифметике.
В первом акте у Тригорина всего пять реплик. Козаков учил их неделю. Но во втором акте чеховского героя, что называется, понесло. Он разражается пространными монологами на несколько страниц каждый...
Это была поистине титаническая работа, которую мне пришлось наблюдать воочию. На тетрадном листе, разграфленном на три равных столбца, была записана роль по-русски, затем очень крупными буквами на иврите и, наконец, русская транслитерация текста. Козаков, обливаясь потом на сорокаградусной жаре, сидел на диване перед журнальным столиком и громко читал незнакомые слова, мерно ударяя ладонью в такт своей речи. Это продолжалось по нескольку часов ежедневно. Плюс, конечно, регулярная работа с преподавателем иврита.
Спустя два месяца артист уже репетировал роль на сцене Камерного театра вместе с актерами, для которых иврит - родной язык. Как говорил он сам, "произошло чудо, помноженное на труд".
Еще, правда, оставался акцент, но в Израиле, "стране эмигрантов", этим никого не удивишь: национальный театр молодого государства строился на русском акценте отцов-основателей из "Габимы".
Репетиции "Чайки" продолжались месяца два, прокат спектакля - около трех месяцев. Таким образом, к началу 1992-го года козаковский контракт оказался под реальной угрозой. Но алия была еще на подъеме: десятки тысяч новых репатриантов из России ежемесячно прибывали в Израиль. Это обстоятельство предоставило Козакову уникальную возможность - ему удалось заключить новый контракт с Камерным театром на постановку спектакля на русском языке. Для этого была выбрана пьеса Гарольда Пинтера "Любовник", где Козаков предстал уже не только как исполнитель главней роли, но и как режиссер-постановщик. Его партнершей стала Ирина Селезнева, в ту пору успешная актриса Камерного, прекрасно владевшая ивритом.
Понятно, что расчет был на русскоязычную публику. Театр, вероятно, видел в этом приманку: там полагали, что недавно приехавшие "русские" станут охотно покупать билеты на спектакль с участием знаменитого в России артиста. Над постановкой работали полтора месяца без всякой "посторонней помощи". По словам Козакова, только за три-четыре дня до премьеры появились осветители, реквизитор, она же костюмерша, помощник режиссера и "звуковик". При этом "Любовника" играли не только на выезде, но и в самом Камерном, и даже несколько раз в большом зале на девятьсот мест.
Для Козакова это был "пробный камень".
"Скромные декорации, два актера - Ирина Селезнева и я, музыка, - писал артист. - Катали спектакль по городам Израиля сначала по-русски, потом уже перешли на иврит. Стоили мы Камерному недорого, спектакль принес прибыль".
Ободренный успехом, Козаков решил продолжать. Он ставит второй спектакль по пьесе Пауля Барца "Возможная встреча", но уже в рамках "Русской антрепризы Михаила Козакова".

3

В конце 1991 года в Израиле творилось что-то невообразимое: ежедневно с трапа самолета сходили сотни, а то и тысячи репатриантов из бывшего СССР. Где селить, чем кормить, как трудоустроить всю эту разношерстную, взъерошенную толпу, прибывшую из разваливающейся советской империи, никто толком не знал. Ни одному государству никогда не понадобилось бы одновременно столько врачей, художников, ученых, писателей, как правило, не владеющих даже основами языка, на котором говорят окружающие! При том, что они обладали разным уровнем понимания ситуации в стране, на Ближнем Востоке, в мире, а часто не имели вообще никакого представления об этом. Раздражение быстро накапливалось в скороспелых общественных союзах и выбрасывалось на страницы "русской" прессы, расплодившейся вдруг, как грибы после дождя, особенно в преддверии предстоящих летом 1992 года выборов в Кнессет, законодательное собрание Израиля. Нужно было всю эту массу организовать в колонны, хотя бы вкратце объяснив, кому им следует отдать свои голоса. Лучше других с этим управились лейбористы из партии "Авода", особо поднаторевшие на социальной демагогии.
Впервые я увидел "живого Козакова" на собрании комитета "Интеллигенция в поддержку Ицхака Рабина", куда был приглашен как журналист одной из особенно громкоголосых русскоязычных газет. Комитет, как нетрудно догадаться, был создан для того, чтобы сплотить "русскую" публику и направить ее голоса в нужном "левоцентристском" направлении. Возглавить эту неблаговидную затею предстояло самому известному и авторитетному из "русских" - народному артисту России Михаилу Козакову. Актера, неискушенного в политике, прельстили обещаниями содействовать развитию культуры, фактически сделав ширмой предвыборной кухни, пахнущей, надо сказать, весьма неаппетитно. Но Козаков, как и большинство "репатриантов" начала 90-х, еще не научился различать непривычно резкие средиземноморские запахи. Вскоре ему сполна припомнят его невольную неразборчивость.
Сегодня, когда мы знаем печальные результаты политики "левых", очень удобно разводить руками, удивляясь наивности артиста, упрекать его в близорукости, а то и в злонамеренности. Что поделаешь, Козаков не был очень прозорливым человеком…
После нашей первой встречи в "комитете" мы договорились об интервью. Так я оказался в его весьма просторной тель-авивской квартире на улице Спинозы.

4

Новым важным этапом вхождения Михаила Козакова в культурную жизнь страны стала его работа над дипломным спектаклем с выпускниками театральной школы Нисан Натив, где он поставил пьесу Михаила Себастьяну "Безымянная звезда", хорошо известную российскому телезрителю. В ходе репетиций он работал со студентами на иврите - без переводчика!
Однако к настоящей режиссерской работе Михаил Козаков приступил лишь летом 1993-го, возглавив проект собственной антрепризы.
Артист вычитал где-то у Бродского, что любители поэзии составляют примерно 1% человечества. По-видимому, не намного лучше обстоит дело и с театралами. Расчет прост: сорок спектаклей в залах на 500 мест в стране, где живет около семисот тысяч русскоговорящего населения - предел, значит, 3,5%. В России этот процент, пожалуй, не выше, но публики-то куда больше!
Новая постановка Михаила Козакова на русском языке - комедия Пауля Барца "Возможная встреча" - прошла с огромным успехом. Ее сыграли раз сорок! Много это или мало? Для Израиля - очень много, хотя нет ни малейшего сомнения, что в Москве, в "Современнике" или на "Малой Бронной", постановку такого уровня можно было бы тянуть не одно десятилетие. Здесь иначе: даже "Чайка" в Камерном театре шла всего 47 раз, а шумно разрекламированная "Молитва", перенесенная Марком Захаровым в Тель-Авив из Ленкома,- 70 раз. На иврите!
К счастью, "русский" театр не конкурирует о "ивритским" - туда и сюда ходят заведомо разные люди. Зато жесточайшую конкуренцию составляли гастролеры из России, убийственным валом заполонявшие все театральное пространство страны.
"Взгляните на гастрольную афишу последних месяцев! - восклицал Михаил Михайлович.- Все звезды российской эстрады, театра и кино перебывали здесь уже по нескольку раз. Чтобы противостоять этому нашествию, я должен представить зрителю подлинный театр - с декорациями, костюмами, музыкальным оформлением; после спектакля у него должно остаться ощущение, что он на два-три часа вернулся к себе в Москву или Ленинград, вновь прожил кусок своей прежней жизни".
Успех спектакля подтолкнул Козакова к новой постановке на русском языке - пьесы Бернарда Слейда "Чествование". Замысел удался. Переаншлаг в зале на 700 мест интеллигентского города Реховота! Отличные программки с цветными портретами артистов. Приличная публика, много автомобилей, атмосфера достоинства и успеха…
"Спектакли "Русской антрепризы" мы играли по всему Израилю. Не всегда бывало, как в Реховоте, но в целом - удачно. Мы иногда чувствовали себя полноценными актерами, как когда-то в Москве, в спокойной ночной Москве, где можно было отпраздновать успех в несгоревшем ресторане ВТО, а потом поймать такси и поехать допивать к кому-нибудь…"
Проблема, однако, в том, что каждый из этих спектаклей удавалось сыграть только раз сорок. "Процент" был охвачен. В России "процент" тот же, но огромная страна все же больше русскоязычного Израиля, как бы много "русских" мы там не встречали на улицах. Козаков и его жена Анна ставили спектакли на свои собственные деньги. Занимали, потом отдавали, постоянно рискуя всем. В случае успеха можно было даже получить небольшой доход. Но новый спектакль на эти деньги не поставишь. Приходилось снова занимать! И так - по кругу. А тут еще гастроли московских и питерских театров с известными актерами, массовкой, реквизитом, а главное - бюджетом. Куда там Козакову...
Но вопрос оставался: "Как в рамках своей профессии сделать в Израиле деньги? Как зарабатывать, попросту говоря, оставаясь самим собой, занимаясь своей профессией, хорошо бы еще с удовольствием?.."
И тут пришла на помощь реклама. Вначале 90-х израильский банк "Дисконт" начал мощную рекламную компанию среди "новых репатриантов". Разведали, что самыми популярными у недавно приехавших "русских" слывут диктор телевидения Марина Бурцева и актер Михаил Козаков, - на них и сделали ставку. Так Козаков заработал свои первые серьезные деньги в Израиле: "Я выбираю банк Дисконт". Яснее и проще не бывает! Гонорар за один день работы составил годичную зарплату в Камерном театре.
Козаков сетовал: чтобы свести концы с концами, приходится сниматься в рекламе кофе "Элит", где один его съемочный день стоил пять тысяч долларов.
Помнит ли читатель этот рекламный сюжет, крутившийся и по российским телеканалам? Некая танцевальная пара вдруг выбегает на авансцену и неожиданно натыкается на Козакова. "Миша, а ты что тут делаешь?" - спрашивает танцор. "Рекламирую кофе Элит", - отвечает артист.

5

Но уже к концу 1994 года в творческой судьбе Михаила Козакова наметился "обратный процесс" - активное вхождение в российскую культурную жизнь, правда, уже на новом этапе, теперь обогащенным опытом работы в ином социальном пространстве. Конечно, в действительности он никогда от российской культуры не отрывался, он всегда был ее частью; даже играя на иврите Чехова и Пинтера, он все равно оставался русским актером. И все же новый приход Козакова в Россию - не простое пространственное перемещение, как, впрочем, простым перемещением не были и эти годы работы в Израиле.
Летом Козаков снимается в картине Алексея Учителя "Мания Жизели", посвященной великой русской балерине Ольге Спесивцевой. Съемки проходят в Петербурге, и Козаков использует время для деловых переговоров и встреч.
В январе 1995-го он в Москве, куда приезжает сразу после рижских гастролей своей антрепризы. По дороге в Москву Козаков успевает вновь посетить Петербург, где ведет переговоры с руководством Театра им. Комиссаржевской о новой постановке "Чествования" уже на российской сцене.
В столице он принимает участие в вечере "Московская сага", посвященном творчеству поэтов и актеров - "шестидесятников", а также проводит свою собственную встречу со зрителями в Центральном Доме художника. Везде его встречают с особой теплотой и вниманием. Он ведет переговоры с Олегом Ефремовым о постановке во МХАТе им. Чехова новой пьесы Григория Горина "Чума на оба ваши дома", оригинальной версии продолжения легенды о Ромео и Джульетте.
"Вы видите,- говорил Михаил Михайлович,- ни духовные, ни личные связи с Россией не порваны... Но и к Израилю я успел прикипеть достаточно надежно: четыре года жизни в корзину не выбросишь. Эта страна дала мне гражданство, она дала мне хорошую возможность воспитывать моего сына и достойно содержать семью. У меня есть мои студенты, которых я очень люблю: они прощают мне мой колченогий иврит. Они хотят от меня получить, а я хочу им отдать. Наконец, у меня есть мой русскоязычный зритель - это немаловажно: публика интеллигентная, она ходит и на мои спектакли, и на мои поэтические концерты: я им нужен, особенно людям моего поколения, и я не могу махнуть рукой и сказать: "А, ладно! Живите там, как хотите!"
Моя мечта - быть и там, и тут, по закону сообщающихся сосудов, и не терять душевных и личных связей ни с Россией, ни с Израилем".
Однако, вскоре после этого разговора Антреприза Михаила Козакова кардинально "сменила прописку": пришли другие актеры, преобразились звучание и пафос спектаклей. Но отношение мастера к своей профессии, его творческая позиция не претерпели серьезных изменений.
Спектакль по пьесе Пауля Барда "Возможная встреча", впервые поставленный несколько лет назад в Израиле с участием Валентина Никулина (Бах) и бывшего актера Театра на Таганке Виктора Штернберга (слуга Шмидт), в московских реалиях преобразился: Баха играл Евгений Стеблов, а Шмидта - Анатолии Грачев. Роль Генделя неизменно оставалась за Козаковым.
В основе содержания пьесы вымышленная история о встрече двух великих композиторов Иоганна Себастьяна Баха и Георга Фридриха Генделя, встречи, которой в действительности никогда не было, но, по мнению историков, могла быть. Богатый и блистательный Гендель приезжает из Лондона в Лейпциг и приглашает на обед бедного и скромного музыканта Баха. Все это выглядит как ненамеренная импровизация, но оказывается, что поступок Генделя не случаен: оба они с ранних лет всю жизнь неотступно думают друг о друге, завидуют, ненавидят, а порой боготворят один другого.
За бурным каскадом блещущих горьким сарказмом и тонким юмором реплик, смешных выходок и трагических откровений, то решительно выступая на авансцену, а то замирая в тени кулис, но никогда, впрочем, на исчезая надолго, живет в спектакле еще одна важная тема, может быть, самая трудная в роли Генделя-Козакова - высокая цена признания художника на его Родине. Как выясняется, прославленный по всей Европе великий Гендель вернулся в маленький провинциальный Лейпциг в поисках признания своих заслуг соотечественниками... Вообразите, как слышался этот мотив в Тель-Авиве, в зале, переполненном людьми, отправившимися за тридевять земель в поисках счастья. Оправданием надежды и надеждой на оправдание! Такое признание могло бы показаться безвкусицей, игрой "поэта и толпы" в кошки-мышки... Но риск, как известно, дело благородное, особенно, когда он сопряжен с верным расчетом. Именно там, в "эмигрантском" контексте Тель-Авива ему нужен был такой оппонент в роли Баха, каким представал Никулин - задумчиво-ироничный интеллигент, с изрядной долей скептицизма воспринимающий все плебейские потуги маэстро из Лондона на безусловное первородство.
Иное дело в Москве... Здесь таких откровений не примут: скидок на олимовскую тоску-печаль не дождешься! "Что ж это ты, снова вернулся, снова на Родину и снова за признанием? Экий моветон!", - скажет зритель. Но будет неправ: ведь теперь Генделю "оппонирует" совеем другой Бах - Стеблов - старый фрондер и брюзга, который буквально топит в безысходности собственного патриотизма все вдруг поблекшие пассажи великого скитальца и "безродного космополита". Таким образом, новое "возвращение" обставлены у Козакова соответствующим случаю антуражем. Пройти по лезвию такого ножа и не сломать себе шею - это, воля ваша, стезя большого художника, умного человека, умелого мастера.
Следующий спектакль, который представила Антреприза Михаила Казакова, был поставлен по пьесе Ноэля Кауарда "Невероятный сеанс" в жанре мистического фарса. Комедийность текста подчеркивал перевод с английского писателя-юмориста Михаила Мишина, а также участие в нем, кроме самого Козакова (Чарльз), таких блистательных комедийных актрис, как Татьяна Дягилева (Эльвира) и Инна Ульянова (Мадам Аркати).
Во время одного из спиритических сеансов, который ради потехи устраивает преуспевающий писатель Чарльз, в нормальную английскую семью из потустороннего мира является давно усопшая жена Чарльза Эльвира и вступает в острое соперничество с его нынешней супругой Рут (артистка Татьяна Кравченко). Задача Эльвиры жестока, но проста: очаровать и уморить Чарльза, а потом навечно увести с собой в обетованные небеса. По нелепой случайности в мир иной отправляется ее соперница Рут, и вот теперь оба призрака его бывших суженых дружно объявляются в доме писателя...
Если бы эта комедия просто представляла смешную историю об одураченном муже, тогда московская публика, сперва вдоволь навеселившись, а потом с недоумением пожав плечами, вскоре стала бы обходить козаковскую антрепризу стороной. Прекрасная режиссура, искрометный актерский ансамбль, остроумный текст - все это очень мило, но в Москве видали и не такое.
Привлекательность спектакля, несмотря на временную и пространственную отдаленность туманного Альбиона, где происходит действие, - в его подчеркнутой и неожиданной актуальности, в его уместности в московском быте девяностых, - этакий простенький анекдотец, рассказанный вовремя и "в точку". Постперестроечной выморочной столице, погруженной в нелепый фантасмагорический транс разными кашпировскими и другими более мелкими шарлатанами, вдруг дали возможность поглядеть на себя со стороны. Конечно, Козаков был не первым и не последним. Но малу кому удавалось сделать это талантливее, чем Козакову, с шутками-прибаутками предложившему публике подслащенные пилюли, которые она проглотила, веселясь от наслаждения и не задумываясь над ее целительными свойствами.
Но дело не только в этом. Спектакли Козакова демонстрировали еще и высокий художественный уровень. Без новомодных фокусов, кликушества, дешевой "завлекаловки" он на равных конкурировал с московской театральной элитой, сразу став ее естественной составляющей, обрел своего зрителя и держал неослабным его внимание.

6

Прошло много лет. Но и сегодня можно услышать, что израильская эпопея Козакова оказалась пшиком: мол, ничего стоящего там ему сделать так и не удалось. Утверждение это несправедливо, чтобы не сказать - лживо.
Многие осуждали Козакова за то, что он покинул Израиль. Вспоминали, что он называл еврейское государство "Израиловкой", говорил, что приехал не в еврейскую страну, а в русский театр (ведь предполагалось, что он будет работать в "Гешере"), намекал на провинциальность тамошней публики… Но дело не в этом: из Израиля уезжали сотни, а то и тысячи "бывших", несли при этом черт знает что, и это никого особенно не беспокоило. Просто Козаков в силу особой масштабности своей личности воспринимался, особенно, людьми старшего возраста, как некий гуру, "вожак" алии 1990-х. Конечно, никаким вожаком он не был и на эти почетные звания не замахивался.
В России с Козаковым мы почти не встречались. И все же… Наша встреча состоялась в 2007 году во время съемок документального фильма о поэте Юрии Левитанском "Я медленно учился жить" для телеканала "Культура". Вместе со съемочной группой я приехал в его небольшую квартиру в 3-м Самотечном переулке. Расположились, поставили свет и мониторы. Козаков устроился за своим рабочим столом. Мы немного повспоминали израильское житье-бытье, покойного Валю Никулина, его многолетнего партнера по сцене. А к слову - и поездку в Израиль Левитанского, случившуюся, правда, когда Козакова там уже не было. Он говорил о годах дружбы с Юрием Давидовичем, читал его стихи, пытался рассказывать забавные эпизоды из их жизни, но останавливался, натыкаясь на воспоминания о ресторане ЦДЛ, - о финале таких историй распространяться не хотелось. Еще он говорил о своей вине перед Левитанским, считая, что недостаточно читал его стихи для публики. Когда мы уходили, Козаков сказал: "А когда мы будем снимать кино про Валю Никулина?" Ответа на этот вопрос у меня не было…
В Москве второй половины 1990-х и далее на протяжении двухтысячных могло показаться, что годы, проведенные Козаковым в Израиле, не оставили в нем никакого следа. Он много читал со сцены, снимался в кино, играл в театре. Все это артист делал с прежним талантом и блеском. Одним из главных творческих достижений мастера этого периода видится роль Шейлока в спектакле Андрея Житинкина "Венецианский купец" на сцене Театра им. Моссовета в 1999 году - в разгар торжеств, посвященных 65-летию артиста. В этой роли Михаил Козаков "высказался" не только по "еврейскому вопросу" вообще, но и о своем отношении к Израилю - государству и народу, как он их увидел и понял.
Театральные критики писали, что не режиссер Житинкин выбрал Козакова, а актер Козаков выбрал и пьесу, и режиссера, и театр. Житинкин, мол, позвал актера совсем в другой спектакль, а Козаков твердо сказал: "Хочу играть Шейлока!" Не знаю, так ли это было на самом деле, но на Михаила Михайловича очень похоже! Во всяком случае, "Венецианский купец" в Театре им. Моссовета - это, во-первых, Козаков, во-вторых и в-третьих - тоже Козаков, его актерская мощь, профессиональное мастерство и, главное, знание предмета, то есть понимание глубинной сути явления, которое мастер представлял на сцене. Это знание дал Козакову не пресловутый "голос крови", которого, скорее всего, и не было, а понимание реалий, открывшихся ему за годы нелегкого актерского труда в Израиле, практическое постижение национального характера, с которым (вольно или невольно) ему пришлось идентифицировать себя во время короткой репатриации-эмиграции.
Рядом с Козаковым в спектакле были заняты известные и очень хорошие артисты - А. Голобородько (Антонио), А. Ильин (Бассанио), А. Леньков (Гоббо), А. Макаров (Ланчелот), Е. Крюкова (Порция). Но все они так и остались пестрым фоном шоу-кордебалета, псевдоисторическим антуражем, который нужен лишь для того, чтобы просто оттенять истинную трагедию бытия - не сиюминутный курьез, а вечный кошмар не одного человека, а целого народа.
Шейлок требует для своего оппонента чрезвычайно жестокого, почти безумного, но законного наказания как неустойку за неуплату долга. И если для Шекспира это был способ подчеркнуть злобное коварство презренного еврея, то для Козакова-Шейлока - реальная возможность посчитаться за вековые обиды. Зная, что судебный процесс во вражеском стане не будет законодательно безупречным, а наоборот, сулит "иноверцу" массу подвохов и ловушек, Шейлок является на суд как на битву. Боевой дух подчеркивает стилизованная форма солдата Армии обороны Израиля, в которую ростовщик (или воин?) облачается перед генеральным сражением. Он сосредоточен, подтянут, серьезен. Таких крепких парней в военной форме Козаков не раз видел в Израиле: они - квинтэссенция нации.
Шейлок Шекспира, потеряв состояние и любимую дочь, посрамлен в своей неуемной жадности, раздавлен, но жив. Шейлок Козакова падает замертво, сраженный в битве за правду - так, как ее понимает этот немолодой, униженный, изрядно потрепанный жизнью, но несломленный человек. В образе Шейлока, представленном Козаковым, ощущается вневременная судьба народа, почти метафизическая, веками сформированная нечеловеческой болью, отчаяньем, обреченностью. Это ответ актера тем, кто упрекал его в предательстве.
С годами все чаще он повторял, как заклинание: "Я уехал не потому, что Израиль мне не нравился, - я себе в Израиле не нравился".
В последние месяцы жизни Михаил Козаков вернулся в Тель-Авив. Вопреки всеобщему мнению, он совсем не собирался умирать. Просто возвратился к семье после развода с последней женой. Но и в Израиле не все было гладко. Вскоре болезнь дала о себе знать с новой силой.
Умер Михаил Михайлович Козаков на Обетованной земле.
Наверно, в этом есть какой-то особый, высший, недоступный нашему разумению смысл.

На фото: Михаил Козаков в Тель-Авиве, 1993