Предел деспотии

Михаил Хейфец (1934-2019). 

…Поединок свободолюбивой личности и тоталитарного общества, которое стремится эту личность подавить или уничтожить

1

Он приехал в Израиль в 1980 году. В России учился в Ленинградском Педагогическом институте им. Герцена на литературном факультете, работал учителем литературы и истории. В 1966-м вступил в группу профессиональных литераторов при Ленинградском отделении Союза советских писателей, опубликовал статьи по проблемам народничества и даже издал пару книгу в центральных издательствах. Однако в 1974 году был арестован и осужден на шесть лет лагеря и ссылки. Уже отбывая наказание, сумел переправить "за кордон" рукописи и издать в Париже три книги публицистики и исторической прозы. В Израиле работал в Центре по изучению восточно-европейского еврейства при Иерусалимском университете. Издал несколько книг. В последние годы много занимался философией Ханны Арендт (1906-1975). Таковы скупые строки официальной биографии.
В фундаментальной работе известного правозащитника Людмилы Алексеевой "История инакомыслия в СССР" читаем: "В 1974 г. ... группа литераторов ("служилых") надумала издать (в самиздате, конечно) пятитомное собрание сочинений Иосифа Бродского... Предисловие взялся написать Михаил Хейфец - школьный учитель литературы и автор нескольких работ по истории русского революционного движения. Прочел предисловие и сделал замечания известный литературовед, преподаватель Института Герцена Ефим Эткинд. Вскоре по делу о самовольном издании были арестованы Хейфец и его друг писатель Марамзин, принявший участие в сборе материалов. Марамзин освободился после раскаянья на суде и эмигрировал; пришлось эмигрировать и Эткинду. Хейфец получил 4 года лагеря и 2 года ссылки, после чего тоже покинул СССР".
Михаил Хейфец живет в Иерусалиме. В девяностые и двухтысячные годы писатель работал обозревателем израильской русскоязычной газеты "Вести"; он - автор многих очерков и фундаментальных трудов, среди которых особенно выделяется "Цареубийство в 1918 году. Иерусалимская версия преступления и фальсифицированного следствия" (Иерусалим, 1991).
Дело в том, что в архиве Иерусалимского центра по исследованию и документации восточно-европейского еврейства была обнаружена неподписанная, недатированная и неозаглавленная машинописная рукопись объемом в 119 страниц. Дальнейшие исследования показали, что ее автором является профессор экономики сельского хозяйства Иерусалимского университета в 30-х годах Бер-Дов (Борис Давидович) Бруцкус, видный российский экономист, вместе с другими интеллектуалами выдворенный из большевистской России в 20-е годы. В своей рукописи Бруцкус опровергал модную тогда версию еврейского заговора с целью свержения и убийства императора Николая II. "Еврейский народ в этом подлом деле не участвовал" - так формулирует главную мысль книги Михаил Хейфец. Основная идея Хейфеца, одного из самых значительных исторических писателей современного Израиля, "завязана" вокруг этой темы, но при этом, конечно же, не является просто "комментарием к Бруцкусу", а представляет совершенно оригинальное исследование, которое читатель поглощает "на одном дыхании".

***

В 1996 году вышла в свет его книга "Воспоминаний грустный свиток" - горестное повествование (и историческое исследование одновременно) о замечательном человеке, социалисте-сионисте двадцатых годов Вениамине Бромберге, сгинувшем в колымских лагерях летом 1942 года.
Имя Вениамина Бромберга ничего не говорит сегодняшнему читателю: талантливый литератор и замечательный музыкант, но не состоявшийся, он один из многих еврейских юношей послереволюционной поры, беспощадно сломленных системой.
Как мы уже видели, поводом для написания книги у Хейфеца часто становится найденная рукопись. Так было и в этот раз. В редакцию еженедельника "Окна", многолетнего пятничного приложения к тель-авивской газете "Вести", попали два рассказа, написанные в двадцатых годах профессионалом высокого класса и подписанные совершенно неизвестным именем - "Вениамин Бромберг". Михаил Хейфец в своей книге приводит полностью оба эти текста, как бы приглашая читателя оценить свою находку: она и впрямь поразительна. "...Чтоб начинающий автор вступил в литературу с профессионально написанной прозой - такое, по-моему, в России получилось лишь у двух писателей: Достоевский начал "Бедными людьми", а Толстой - "Детством"", - размышляет автор. Историк начинает "расследование", все перипетии которого в деталях представлены читателю. Собственно, это и есть фабула книги, если в историческом исследовании вообще позволительно говорить о фабуле. Кроме этих поисков, в книге приведены многочисленные документы: письма, протоколы допросов и выписки из следственных постановлений, снова письма - из следственного изолятора, из ссылки, из камеры смертников, разговоры автора с немногими оставшимися свидетелями... Вот и все.
Почему же, спрашивается, книга читается, как заправский детектив, если нет в ней ничего такого, что отличает занимательное чтиво? Кое-что все же есть - это автор!
Книга выстроена как захватывающий поединок свободолюбивой личности и тоталитарного общества, которое всеми правдами и неправдами стремится эту самую личность подавить и уничтожить. Кажется, что герой обречен изначально, но всякий раз, когда конец его видится скорым и неизбежным, на помощь ему является автор, бывший зэк, обремененный лагерным опытом, выстоявший и победивший в нелегкой схватке, которую только еще предстоит осилить герою книги.
Вот один из таких фрагментов... Вениамин Бромберг пишет родителям письмо из ашхабадской ссылки: "Я как птица, по соломинке натаскал себе гнездо. Оно не блещет паркетным полом и фамильным серебром, но выглядит очень не плохо. Остается его заселить хотя бы еще одним человеком. Вчера сыгрывался с одной пианисткой. Одна вещь стоящая - "Вальс-каприз" А.Рубинштейна. Выходит она у нас совсем не дурно..." Ну и т.д., и т.п.
Автор: "Осторожно, Вениамин! Твои письма читаются цензорами, из них делают выписки оперативники ГПУ. Потом твои реакции просчитываются в кабинетах - и люди в форме восемь часов в день думают, как с тобой поступить... По каждому письму в кабинетах взвешивают разные варианты... Ашхабад ему понравился, ссыльному? Работу ищет? Завел друзей? Его выгонят с работы - как бы ни требовались там сотрудники. Его выселят из Ашхабада..."
Вот в этом-то вся суть, в словах "Осторожно, Вениамин!", обращенных к человеку, которого более полувека нет в живых! Писатель встал на сторону своего героя, и, несмотря на то, что тот погиб, - вместе они победили. А вместе с ними победили и читатели. Ведь по замыслу палачей имя Вениамина Бромберга должно было начисто исчезнуть из времени, кануть в небытие, но этого не случилось. Случилось наоборот - исчезли из времени его палачи. А о Бромберге мы теперь знаем немало, даже его рассказы мы смогли оценить по достоинству.
К моральной победе творческой личности над тоталитарным беспределом (хоть и после смерти) привел читателей Михаил Хейфец. Видимо, на роду ему написано всякий раз ввязываться в новый бой (за наши души?), одерживать нелегкую победу и вести к ней нас, чтобы не забывали мы своего недавнего прошлого, которое, честно говоря, так соблазнительно не помнить вовсе, забыв навсегда, как дурную болезнь.

2

В самом конце второго тысячелетия новой эры Михаил Хейфец публикует книгу "Суд над Иисусом" (М. Даат/Знание, 2000), которая, в сущности, становится неким итогом "еврейских версий и гипотез", как следует из подзаголовка к исследованию.
Хейфец подчеркивает, что Евангелия рассказывают о молодом, талантливом и бескомпромиссном законоучителе, осужденном и казненном римскими оккупантами. Однако, по мнению евангелистов, виновником его гибели стало, прежде всего, еврейское руководство подвластной Риму Иудеи - Синедрион. С распространением христианства его апологеты все чаще изображают едва ли не всех евреев как неких отверженных богоубийц. В результате даже само имя рабби Иешуа из Назарета - по-гречески Иисус - становится символом бедствий и на долгие века изгоняется из еврейской традиции. Лишь в XX веке началась переоценка роли Иисуса в еврейской истории. Новый взгляд на события двухтысячелетней давности стал известен русскоязычному читателю только в начале 90-х годов после перевода на русский язык книги Давида Флюссера "Иисус". А в 1997 году в Иерусалиме вышло в свет сенсационное исследование Хаима Коэна "Иисус - суд и распятие".
В своем очерке Михаил Хейфец рассматривает не только книги Флюссера и Коэна, но также и сведения из Талмуда и Мидрашей. Собственно, героями его книги оказываются сами книги, вернее, идеи, высказанные их авторами. Свое повествование Хейфец строит как новое судебное расследование, выбирая для себя роль судьи и предлагая читателям функции присяжных заседателей.
Кто же они, участники судебного процесса? Профессор Иерусалимского университета Давид Флюссер с молодых лет занимался изучением Кумранских свитков. Эта работа дала историку уникальные сведения о деятельности различных иудейских религиозных групп конца периода Второго Храма. В 60-е - 70-е годы он пишет свои основные труды, в которых излагает идеи об иудейском происхождении учения Иешуа из Назарета.
Почему же в контексте "судебного разбирательства", затеянного Михаилом Хейфецом, именно Флюссеру отводится роль эксперта? Дело в том, что иерусалимский профессор принадлежит к той части израильского общества, которая соблюдает религиозные заповеди. Его методологический анализ древних текстов опирается, таким образом, не только на многовековую традицию, но и на повседневную практику.
Проанализировав Евангелия, Флюссер приходит к выводу, что Иешуа никогда не нарушал норм современного ему еврейского Закона. Вместе с тем, Флюссер доказывает, что слова и поступки Иешуа не представляли опасности и для римских властей. Но если рабби ни в чем не виноват ни перед иудейским Законом, ни перед законодательством Рима, кто же тогда мог посягнуть на его жизнь? Израильский историк считает, что в гибели Иешуа повинны те, кого он называет "храмовой" или "культовой" бюрократией. Храм в ту пору считался оплотом саддукеев, "элитной еврейской группировки", как называет ее Хейфец, которая старалась всеми силами предотвратить народное восстание, грозившее нации новой катастрофой. Для этой цели они не брезговали и сотрудничеством с оккупационными властями. В проповедях Иешуа "храмовая бюрократия" видела, прежде всего, подстрекательство и провокацию, которые грозили лишить ее последних полномочий - контроля над Храмовой службой. Слухи о том, что Иешуа говорит о каком-то новом нерукотворном храме, вероятно, стали для них сигналом к действию, и они обратились за помощью к прокуратору Иудеи Понтию Пилату. "Римляне ревностно заботились об охране культовых сооружений на территории империи, - пишет Флюссер, - стало быть, в их задачу входило и избавление первосвященников от возмутителей спокойствия".
Как указывает Хейфец, "Флюссер… поворачивает привычные стереотипы жизни Иешуа в новых ракурсах… Для него рабби Иешуа из Назарета был одним из великих сынов народа, чья судьба оказалась трагически отторгнутой от еврейства…"
Другой участник процесса Хаим Коэн с самого рождения еврейского государства занимал высокие посты в судебной системе: был государственным прокурором, юридическим советником правительства, министром юстиции, а в 60-е годы - членом Комиссии ООН по правам человека, а затем членом Международного суда в Гааге. Много лет назад молодого в ту пору адвоката вызвал председатель Верховного суда Израиля и дал экстраординарное поручение: рассмотреть вопрос о возможности формальной реабилитации осужденного почти две тысячи лет назад рабби Иешуа из Назарета. На эту работу ушло почти двадцать лет. Ведь только за последний век вышло в свет около 60 тысяч книг, посвященных жизни и смерти Иешуа. При этом юриста поразило странное обстоятельство: среди всей этой массы литературы анализ судебного процесса практически отсутствовал. И это несмотря на феноменальную значимость судебного решения по данному делу для будущего всего человечества!
При рассмотрении дела Иешуа Коэн объявляет себя адвокатом одной из сторон, а именно, евреев: фарисеев, Синедриона. Он, по словам Хейфеца, "подвергает евангелистов перекрестному допросу, заранее настроенный на то, что показания свидетеля обвинения могут содержать путаницу, неточности, присущие человеческому взору".
Коэн со всей тщательностью проверил версию беспрецедентного заседания Синедриона, описанного в Евангелиях, собравшегося в нарушение всех существовавших норм еврейского Закона: вне особого помещения!.. ночью!.. в канун праздника Песах!.. "Мы убеждены, - пишет Коэн, - что лишь одна причина могла побудить первосвященника созвать ночное заседание Синедриона у себя дома и заставить полный его состав явиться на этот беспримерный созыв: еврейское руководство было крайне заинтересованно предотвратить римлянами казнь еврея, столь популярного, как Иисус".
Юрист Коэн приходит к неожиданному выводу: Иешуа не был и не мог быть осужден по еврейскому праву и, соответственно, реабилитации в рамках еврейской юрисдикции не подлежит; по римскому же праву - несомненно, виновен и наказан в соответствии с действовавшим законодательством.
Михаил Хейфец имеет все основания участвовать в пересмотре дела Иешуа из Назарета не только как историк, но и как человек, не понаслышке знакомый с тоталитарной судебной системой. Личный опыт бывшего политзаключенного позволяет ему отвечать на "неудобные" вопросы истории так, как этого не смогли бы сделать самые изощренные теоретики. Вот один из таких вопросов: почему Пилат согласился отдать Иешуа Синедриону на одну только ночь - до утра, до суда? "По моему, М. Хейфеца, жизненному опыту ответ может быть таким: Пилат почему-то был заинтересован, чтобы в ночь, предшествовавшую суду, подсудимый подвергся предварительной обработке самых авторитетных, "своих", евреев, входивших в состав Верховного суда и постоянно поддерживавших контакты с римской оккупационной властью".
Неотразимая логика выдающегося юриста, каким, несомненно, является Хаим Коэн, для политзэка Хейфеца, конечно же, является истоком серьезного просчета в судебном расследовании, ибо он знает, что именно отсутствие логики часто свидетельствует о подлинности показаний свидетелей. Исследуя доказательства Коэна, Хейфец переводит суть дела в совершенно иную плоскость. Раз еврейское руководство "обрабатывало" Иешуа в поисках к спасению, значит, он мог спастись. "Надо было - всего лишь - отречься… Я как человек неюридический исполнен… восхищения перед верностью древнего диссидента своему предназначению, отказом купить себе жизнь и свободу лживым покаянием…". Бывший российский правозащитник подписывает оправдательный вердикт коллеге-диссиденту, своему соотечественнику, жившему две тысячи лет назад. Неисповедима логика истории!

(Из книги "Время-память", 2018)