"Дина Рубина. Иерусалимский контекст"

(М.: Н.Хронограф, 2019)

Главы из книги

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Знаете, что было бы самым интересным, самым главным вообще в сути осознания литературного творчества? Разгадывание: ПОЧЕМУ читатели прилипают к какому-то писателю, а книги другого игнорируют. ПОЧЕМУ расхватывают книги писателя Р, и пишут автору письма, и жаждут читать продолжение, и не могут простить гибели героя, фантома, призрака, - и требуют изменить финал…Что там такое, в текстах этих книг, что за витамин там содержится? Почему, когда читаешь текст одного писателя, ты чувствуешь дыхание живой жизни, а другого читаешь - при всей "огромной эрудиции автора" и прочем барахле, ты будто сухими щепками завтракаешь? В чем обаяние стиля, что это такое? Почему так мощно воздействует на воображение читателя? Что такое авторская интонация, из чего она складывается? Из каких пауз, повторов, умолчаний… и т.д. Нащупать нерв стиля конкретного автора; нащупать болевой строй его мыслей, его волнений, обсессий… - ту горстку тем, которые кочуют из романа в роман, и не успокаиваются, и автор все перебирает и перебирает эти четки в разных образах, и все раскладывает этот пасьянс: Дар, Долг, Право, Наказание, Восставшая Душа.
Из письма Дины Рубиной (17.12.2014)

 

С Диной Рубиной и ее мужем художником Борисом Карафеловым в Иерусалиме (2014)

 

 

Творческая судьба писателя Дины Рубиной уникальна в современной отечественной литературе, как и ее биография в целом.
Она начала печататься в подростковом возрасте в одном из самых престижных и тиражных журналов Советского Союза. Но и сегодня сборники ее ранних рассказов и повестей (см., например "Отлично поет товарищ прозаик!", 2016) раскупаются публикой почти с таким же энтузиазмом, как и книги последних лет.
Сама Рубина считает, что ей повезло дважды. Прежде всего, в том, что самое первое письмо шестнадцатилетней девочки в редакцию популярного журнала, написанное от руки, попало в руки замечательного человека и талантливого драматурга Виктора Славкина. И он не выбросил письмо в корзину, хотя и имел полное право, поскольку автор должен был присылать текст, напечатанным на пишущей машинке. Больше того, Славкин сделал все, чтобы рассказ увидел свет.…
А еще, как она полагает, писательнице помогло… ее имя. У многих, особенно, людей военного и послевоенного поколений, с юности на слуху было имя Дина Дурбин, замечательной американской актрисы и певицы, в которую в послевоенные годы были влюблены практически все мужчины, увидевшие ее на экране кинотеатров в трофейных фильмах. Такое созвучие имен порождало путаницу. И до сих пор на встречах с читателями к ней подходят очень пожилые мужчины и с придыханием произносят: я обожаю вас, дорогая… Дина Дурбин!
В 1990 году в возрасте 37 лет, уже будучи известным советским писателем Рубина вместе с семьей переезжает в Израиль, заведомо обрекая себя на полную неизвестность в среде тамошнего истеблишмента, и оказывается в совершенно непривычных условиях существования. Свою литературную карьеру она начала практически с нуля и уже вскоре достигла признания не только в России, но и во многих странах мира. Причем осталась, конечно, русским писателем, поскольку писала и пишет на русском языке. Свежий пример: недавно Китай закупил права на издание сразу пяти ее книг. И таким образом, китайский стал 39-м по счету языком, на который переведены книги Рубиной.
Совокупный тираж ее книг вряд ли сегодня кому-нибудь удастся подсчитать с достаточной степенью точности. Вот уже почти полтора десятка лет она работает с издательством ЭКСМО. Есть неофициальная информация о том, что за первые десять этой работы общий тираж ее книг составил около восьми миллионов экземпляров. И это, стало быть, не считая последних ее романов - сверхпопулярных у читателей! А что было до ЭКСМО - никто пока не считал! Не говоря уже об иноязычных изданиях.

 

 

***

 

Развивающееся дарование ведет себя точно также как растущий организм,

- жрет все подряд, не знает, куда деть неуемную энергию, и сеет вокруг хаос

и возмущение близких…
"Великая сила печатного слова"

 

Она так много писала в своих повестях и романах вроде бы о себе, во всяком случае, от первого лица, что все факты ее биографии, реальной или вымышленной, кажется, окончательно перепутались в замороченных головах читателей.
Дина Рубина родилась, как прежде говорили, в интеллигентной семье: отец художник, мама - учитель истории. Оба уроженцы Украины. В Ташкент мама попала после эвакуации. Поступила в университет на исторический факультет, где в то время читали лекции питерские и московские профессора, такие же эвакуированные. Отец, харьковчанин, вернулся с фронта лейтенантом и приехал в Ташкент к родителям. Поступил в художественное училище, где историю преподавала его ровесница, совсем еще юная девушка…
Так познакомились ее родители.
Дина Рубина часто пишет о бытовой неустроенности, которая сопутствовала ее героиням. В этом несомненно отражаются ее личные впечатления о юности и молодости: теснота, вечно без своего угла в маленьких квартирах.
"Всю жизнь я жила в стесненных жилищных обстоятельствах, - пишет она в повести "Камера наезжает". В детстве спала на раскладушке в мастерской отца, среди расставленных повсюду холстов. Один из кошмаров моего детства: по ночам на меня частенько падал, заказанный отцу очередным совхозом, портрет Карла Маркса, неосторожно задетый во сне моей рукой или ногой".
Рубина училась в специальной музыкальной школе при консерватории по классу фортепиано и занималась музыкой по нескольку часов в день. Ее путь, казалось, был очерчен довольно прямо: после школы поступила в консерваторию, потом, естественно, работала педагогом по музыке в Институте культуры. Но это только так казалось…
Она писала рассказы лет с девяти. Мама, учитель старших классов негодовала: вместе того, чтобы заниматься математикой и слушать на уроках педагога, она что-то непонятное тихонько строчит в тетрадках. Однажды один из рассказов девочка запечатала в конверт и отправила в "Юность"…
Ее первый рассказ был напечатан в популярнейшем журнале "Юность", когда Дине исполнилось 16 лет. Еще совсем недавно она величала себя "старым молодым писателем". Рассказ "Беспокойная натура" опубликовали в разделе "Зеленая портфель", где обычно печатались "легкие" тексты с юмористическим уклоном. Редактором отдела был в ту пору Виктор Славкин, которого многие помнят по популярной телепередаче "Старая квартира", а любители театра - еще и по культовому спектаклю семидесятых годов "Взрослая дочь молодого человека". Он-то и заметил юное дарование, и как тогда говорили, дал ему путевку в жизнь. Эти небольшие симпатичные рассказы, опубликованные фантастическим тиражом три миллиона (!) экземпляров да еще с портретом автора сделали ташкентскую школьницу популярной на всю страну.
"Все моряки военно-морского флота листали журнал "Юность", многие заключенные советских тюрем прямо из-за решетки делали мне предложение руки и сердца. Я как-то сразу стала лицом известным", - рассказывала Рубина в одном из интервью.
А когда ей неожиданно пришел гонорар в 98 рублей (вспомним: зарплата 120 рублей считалась нормально для врачей и учителей), тут уж и родители, прежде скептически относившиеся к увлечению дочери, поняли всю серьезность ее занятий. Рубина стала регулярно публиковаться в "Юности"…
На протяжении нескольких лет продолжался "почтовый роман" школьницы из Ташкента с суперпопулярным московским журналом. Когда Дине Рубиной исполнилось 23 года, ее повесть "Когда же пойдет снег?" инсценировал и поставил столичный ТЮЗ. Ее пригласили на премьеру, и она впервые оказалась в Москве. Попала на генеральный прогон. Сидела в зале растерянная девочка и с удивлением слушала, как со сцены лились слова, написанные ей самой. Вот тогда-то она впервые побывала в редакции "Юности" на площади Маяковского и познакомилась с сотрудниками журнала.
В 24 года она стала, вероятно, самым молодым членом Союза писателей СССР, могущественной организации, перемоловшей в своих недрах десятки человеческих жизней. Симпатичная провинциальная девочка, осваивавшая удобную семейную тему, как-то вдруг переросла в серьезного молодого писателя, которого, впрочем, мало интересовала комсомольская героика и строительство светлого завтра… Не приходится удивляться, что серьезные вещи Рубиной в "Юности" не брали, такие, например, как повести "На Верхней Масловке" или "Двойная фамилия". "Толстые" журналы приметили ее, лишь когда она уже уехала в Израиль.
Но это будет позже… А пока она пыталась заработать на кооперативную квартиру в Ташкенте с помощью переводов книг узбекских авторов и даже сочинить пьесу для театра музыкальной комедии. Да тут, кстати, на Узбекфильме решили снимать картину под названием "Наш внук работает в милиции" по ее повести "Завтра, как обычно". Картина не стала шедевром. Работа на киностудии нашла своеобразное отражение все в той же повести "Камера наезжает", написанной уже в Израиле.
Но нет худа без добра. Во время съемок картины Дина Рубина познакомилась со своим будущим мужем художником Борисом Карафеловым…
"Мы были оба взрослыми людьми, оба - с развалинами прошлой, первой жизни за спиной Борис примчался на три дня в Ташкент из Москвы (его не отпускали надолго из дома пионеров, где он преподавал в изостудии), и мы мимоходом расписались в районном отделении ЗАГСа, по пути сдав в ларьке пустые бутылки из-под кефира. Правда, для ускорения получения законного документа пришлось за 25 рублей купить справку, что я беременна (обычные ташкентские махинации), а также уплатить полтинник, чтобы нас расписали…"
Рубина переезжает в Москву, где ведет нормальную жизнь московских литераторов конца "эпохи застоя": радиоспектакли, журналы, ЦДЛ…

В 1990 году семья отправляется в Израиль.
Тогда еще "отъезжающих на ПМЖ" лишали советского гражданства, и Рубина с мужем и детьми покидали разваливающуюся державу "обобранные до исподнего советским государством, нищие буквально". Писательница вспоминает, что в ее сумке оказались трусы сына (от первого брака) и трусы мужа, - она завернула в них гжельский чайник, с которым не могла расстаться. И это все, что у них осталось: две пары мужских трусов и любимый чайник.
В Израиль они прилетели в ноябре, лил страшный дождь, вселенский, из тех, что невозможно увидеть в средней полосе. Они выскочили из такси и понеслись в гору по каменным ступеням. Так и влетели в иерусалимскую квартиру, где с семьей жил брат Бориса, уехавший за полгода до них.
"Все, что я ни делала в Израиле, - напишет Рубина, - немного служила, много писала, выступала, жила на "оккупированных территориях", ездила под пулями, получала литературные премии, издавала книгу за книгой и в Иерусалиме, и в Москве… - все это описано, описано, описано…"

 

 

***

Вариативность тем в моих вещах - абсолютно продуманный стилистический ход,

заимствованный из музыкальных форм. У меня есть вещи, написанные в форме фуги,

в форме рондо; есть баллады, есть роман-сюита. Дело в том, что в основе архитектоники

любого произведения любого искусства заложены одни и те же принципы.
Из интервью ("Больно только когда смеюсь", 2006)

 

Как бы ни было трудно Дине Рубиной после переезда в Израиль, какими бы непрохожими не показались ей первые пути-дорожки на израильской земле, в 1993 году она приступила к работе над своей первой "заграничной" повестью и уже на следующий год закончила ее. В значительной степени "Камера наезжает!.." - это сочинение прежней Рубиной. Кажется, что, несмотря на бурю новых впечатлений, прошлая российская жизнь все еще держит писателя в своих железных оковах. Она все еще там, и снятся ей прежние сны. Но в то же время невооруженным глазом видно, как утончаются, а потом и вовсе истаивают путы. Оглядываясь по сторонам, она видит совершенно иные, не похожие на прежние, картины, часто пугающие, пока еще чуждые.
"Я живу на краю Иудейской пустыни; эти мягкие развалы желтовато-замшевых холмов, эта сыпучесть, покатость, застылость меняет свой цвет и фактуру в зависимости от освещения. В яркий день, в беспощадном, столь болезненном для глаз свете вселенской операционной эти холмы напоминают складки на гипсовой статуе какого-нибудь римского патриция"
Ее эмиграция (именно так - эмиграция!) все еще представляется ее недальновидным, не достаточно обдуманным шагом, о котором она размышляет скрупулезно и настойчиво, взвешивая прибыль и убытки. Но пройдет совсем не много времени, может быть, год или два, и Рубина приступит к работе над новой книгой с экзотическим названием и загадочным сюжетом - "Последний кабан из лесов Понтеведра" (1996-1998), переполненной неожиданными впечатлениями и нелегким опытом первых лет "эмигрантской" жизни. Героиня (ее имя Дина) работает в коллективе коренных израильтян, а также сторожил, приехавших много лет назад, так называемых "ватиким" (или на русский манер просто "ватиков") и даже израильских арабов. Она говорит с ними на иврите. Правда, полузнакомые слова неродного языка постоянно вызывают у нее смешные или двусмысленные ассоциации. Это ощущение знакомо многим учившим иврит в "зрелом возрасте", когда "первородный смысл слова накладывается на похоже звучащее, но подчас противоположное по смыслу слово другого языка", и в результате "образует некую фантастическую картинку". Так, например, еженедельные собрания коллектива - на иврите "ешиват цеват" - трансформируются в "длинный шлейф иносмысловых теней": "выцвел веток вешний цвет…" и т.д. Или другой пример: "олим" (что означает "репатрианты", т.е. "поднявшиеся") вызывает новую бурю ассоциаций: "Стада олим гуляли тут, олени милые, пугливые налимы…" Подобная фантасмагория случается даже с людьми, весьма неплохо овладевшими ивритом. Но как бы там ни было, все это происходит на совсем ином уровне, гораздо более высоком, чем тот, который коротко, но жестко зафиксирован в повести "Камера наезжает!..": "Я с трудом читаю заголовки ивритских газет, и моя собственная дочь стесняется меня перед одноклассниками"…
Ее связи с природой, людьми, обществом формируются все более активно, обретая приемлемые формы взаимопонимания. Она больше не размышляет "день и ночь" об эмиграции, а с последовательной решимостью своего творческого темперамента пытается как-то встроиться в окружающую действительность, осознав завершенность свершившегося факта и, следовательно, невозможность тратить себя на бесплодные терзания. Пришло время входить в новую жизнь, как бы это ни было запредельно трудно.
Дина, героиня повести, предстает перед читателем координатором культурной жизни "матнаса", некого аналога советского дома культуры со всеми его замечательными достоинствами, усугубленными жизнью в небольшом городке. Повесть (мы вскоре увидим, что Рубина определяла жанр своего сочинения иначе) можно было бы отнести к так называемой производственной прозе, ибо в центре повествования рабочие будни и праздники учреждения, а зловещая фантастическая интрига зиждется на фундаменте производственных отношений и иерархии в коллективе. Как всегда у Рубиной, жизнь эта изображена убедительно и правдиво, но, конечно, в кривом зеркале гротеска, так что даже самые простые и естественные атрибуты деятельности героев можно рассматривать как фантасмагорию и небывальщину, а можно - лишь как слегка искаженный авторским воображением, но вполне нормальный производственный процесс.
Однако после публикации повести разгорелся скандал: Рубину уволили, и даже подали исковое заявление в суд…
"…Судебный иск, разборки, иногда мордобой - все это значительно для творческой биографии. Это свидетельствует о литературной качественности фантомов. Значит, фантом оказался настолько жизненным, - как пражский Голем, который охранял ворота гетто, - что посторонние его бояться".
Пройдет не так уж много времени, и Рубина в статусе заправской израильтянки приедет на работу в Москву и по итогам своей многолетней московской командировки напишет еще один производственный роман - знаменитый "Синдикат", который вызовет очередной скандал, но теперь уже не в масштабах маленького городка на краю Иудейской пустыни с его скромным, хоть и беспокойным "матнасом", а среди многотысячной еврейской общины во главе с лидерами, вхожими в самые высокие правительственные кабинеты огромной страны.
Пока, впрочем, скандал носил локальный характер, о суде поговорили и вскоре забыли. Дело закончилось увольнением и личными обидами…

Повесть "Последний кабан из лесов Понтеведра" снабжена выразительным подзаголовком "Испанская сюита", определяющим не столько жанр литературного произведения, сколько его музыкальную оркестровку. По сюжету такой испанский крен сочинения обусловлен наличием среди главных героев нескольких "испанцев", точнее "сфарадим", сефардов, т.е. испанских евреев. Матнас предстает "замком", а коллектив - "двором" испанского сеньора Альфонсо (директора учреждения) и его шута Люсио, того самого "кабана", которому предсказана неминуемая гибель еще в старинной испанской легенде. Так Испания входит в творчество Рубиной и в дальнейшем займет в нем заметное место не только в качестве экзотического антуража, но и арены смертной битвы нешуточных страстей.
В основе сюжета повести трагически сложные, роковые взаимосвязи четверки выходцев из испанской провинции Галисия - тамошних евреев и "настоящих" испанцев с поистине испанскими страстями, весьма литературными, "оперными", однако пугающими своей гибельной любовью, затаенной ненавистью, безудержной ревностью. Коллектив "матнаса" предстает перед автором, а следовательно, и читателями в рыцарском ореоле средневекового безумия. Переход трагедии в фарс и снова в трагедию совершается естественным путем, ненатужно, очень смешно, даже нелепо и потому подчас особенно жутко. При этом себя самого автор видит "всем чужим пришельцем" - странствующим трувером, трубадуром или миннезингером; он - мастер, "отлично знающий свое дело и готовый покинуть владения сеньора, как только его ненасытному воображению наскучат обитатели замка…", иными словами, человек случайный, гость на чужом пиру. Пожалуй, в этих фразах все еще чувствуется ее отчужденное отношение к "новой реальности" - иноязычным людям, "восточной" стране, доме на краю пустыне. Но это скоро пройдет…
Повесть построена по всем правилам классической гармонии. В ней три части и восемнадцать глав с эпилогом. Все они снабжены эпиграфами, в основном, из сочинений многовековой давности, часто средневековой, но и классической древности тоже, например, Книги Эсфирь или Кумранских рукописей. Есть основания полагать, что не все цитаты, ставшие эпиграфами, на самом деле принадлежат известным или малоизвестным сочинениям прошлых веков, - некоторые искусно изготовлены автором по лекалам древних образцов по ходу работы над текстом "сюиты". Это придает сочинению Рубиной особый колорит - словно картина талантливого современного художника в старинной раме, прошедшей реставрацию с помощью неких искусных деталей наших дней, неразличимых глазу неспециалиста.
Но что особенно важно: "Последний кабан из лесов Понтеведра" имеет фундаментальное значение для всего дальнейшего творчества Дины Рубиной. В каком-то смысле "Испанскую сюиту" можно считать эскизом некоторых сюжетных поворотов и беглым наброскам героев ее будущих сочинений.
"Ведь любой сочинитель, - пишет Рубина, - до известной степени канатоходец. Например, в этой моей "испанской сюите" осторожно переступая по сюжету с пятки на носок, балансируя для равновесия с какой-нибудь убедительной деталью в руках и стараясь не смотреть в бездонную пустоту подо мной…"
О деталях работы "реальных" канатоходцев, практически в точности совпадающими с приведенными выше наблюдениями, нам еще только предстоит узнать лет через десять, после выхода в свет романа "Почерк Леонардо"!
Танцующая на празднике "испанская гранд-дама" матнаса Брурия - не предварительный ли набросок танцовщицы фламенко Мануэлы из романа "Белая голубка Кордовы"?
Или вот еще пример…
"…Через минуту [Люсио] вернулся с двумя перчаточными куклами. Обе были надеты на его руки. Одна: рыжая кудлатая башка, кривая физиономия, отдаленно напоминающая самого Люсио, другая - прелестная головка, в которой нетрудно было узнать резные черты его жены… Я, замерев, смотрела это представление".
В талантливом представлении "шута" Люсио не трудно усмотреть черты будущих героев романа "Синдром Петрушки", написанного через много лет.
Количество примеров подобной "преемственности" легко можно увеличить. Даже в "старом попугае из зоомагазина", не переставая вопившем из последних сил и долбившем жердочку, угадывается будущий облик великолепного горбатого какаду Говарда из "Почерка Леонардо"!
Мы уже не говорим о том, что идея отчужденности художника от общества, его постылая, редко желанная, иногда криминальная, но неминуемая отдельность станет в будущем магистральной идеей творческих исканий Дины Рубиной.

 

***

Вот, вы говорите - Венеция… В этом совершенно отдельном, особом,

неповторимом культурном пространстве я ощущала восторг

полного растворения, слияния, даже - уподобления себя, своей

человеческой обреченности карнавальной обреченности этого города…
Из интервью ("Больно только когда смеюсь", 2008)

 

Маленькая повесть (жанровое определение автора) "Высокая вода венецианцев" посвящена Ренате Мухе, замечательной поэтессе, мужественному человеку, не раз побеждавшему болезнь, но в итоге все же вынужденной принять неизбежную развязку, впрочем, как и каждый в этом мире, принадлежащий к человеческому роду. Повесть написана в 1999 году. Рената Муха уйдет из жизни еще через десять лет, и тогда Рубина напишет биографический рассказ "Рената" о том, как ее подруга в течение многих лет боролась со смертельным недугом, удивляя своим упорством не только друзей, но и лечащих врачей. Впрочем, давешнее посвящение свидетельствует о том, что мысли о судьбе поэтессы тревожили Рубину и в дни, когда она писала повесть.

Фабула "Высокой воды венецианцев" такова: узнав о диагнозе неизлечимой болезни, женщина в панике бежит… от самой себя… неизвестно куда и оказывается в Венеции. Главное в повести - размышления писателя о взаимосвязи жизни и смерти, о бремени прошлого в преддверии неизбежного (или пусть даже всего лишь очень возможного) ухода из жизни, о непременной расплате за "грехи молодости", о своем долге перед близкими и "дальними", который никоим образом невозможно оплатить…
О характере своей героини Рубина высказывается определенно: "Она была из тех Дебор, Эсфирей и Юдифей, которыми так богата история ее народа, - слишком, слишком сильные женщины без проблеска тайны во взгляде…"
Ее настоящего имени в повети нет. Есть только забавное детское прозвище "Кутя" и фамилия Лурье, доктор Лурье. Имя, данное ей родителями, как бы выпало из повествования за ненадобностью.
Все вышесказанное отнюдь не свидетельствует о том, что перед читателем развернута истории жестокой схватки сильной, слишком сильной женщины с неизлечимым недугом, - совсем нет. Героиня повести только узнала о своем диагнозе, ей еще предстоит повторное обследование; может быть, не все так плохо, и на самом деле имела место врачебная ошибка; она по-прежнему сильна, красива, полна жизни. Речь о другом: в природе все взаимосвязано, утверждает писатель, - и прошлое, и настоящее, и будущее; всякое событие имеет свои последствия, которые, не исключено, перейдут и дальше, в следующую жизнь или как там теперь называется состояние, которое случается с человеком после смерти.
И Венеция возникла хоть неожиданно, но на поверку отнюдь не случайно. Поначалу ей показалось, что город как бы специально создан для людей, желающих спокойно покинуть этот мир, ибо он не содержал заметных границ между жизнью и небытием. "…Та грань, что отделяет воздух от воды, бодрствование от сна и солнечный свет от плотной сумеречности лагуны - лишь видимость, жалкая ограниченность человеческого мира, упрямое стремление отграничить и отделить одно от другого. А мир взаимопроницаем…"
Чтобы увидеть обратную сторону медали и принять решение достойное "сильной женщины", ей предстояло усвоить несколько уроков… И учеба происходит вроде бы между прочим, по ходу праздных прогулок и созерцания красот иной городской среды и иных людей, не тех, к которым она привыкла в своем горнем Иерусалиме.
"Под занавес" блужданий героиня встречается со своим братом Антошей, трагически погибшим, как она думает, по ее вине, - безнадежно влюбленным в нее, свою сестру, на протяжении многих лет и, разумеется, отвергнутым ей. Точнее не с ним, а с его реинкарнацией. А если серьезно, с итальянским парнем, весьма на него похожим, и не только лицом, особенно, если принять во внимание несколько прямо невероятных совпадений. Героине кажется, что настала пора отдать долг ТОМУ пропащему и выпавшему из жизни человеку, вступив в интимную близость с его "дубликатом", ибо чувство вины неотступно преследует ее с давних лет. Кто-то упрекнет героиню в наивности, а то и в неискренности… Но замечания на тот счет принимаются только от "свидетелей", отчетливо видевших смерть лицом к лицу и, возможно, чудом избегнувших неминуемого столкновения.
В трагической линии сюжета просматривает и еще одна причинно-следственная цепочка. Героиня, доктор Лурье, видный ученый, ведущий борьбу с источником раковых заболеваний. Естественно, "по долгу службы" она обрекает на мучительную смерть полчища лабораторных мышей, прививая им смертоносный очаг болезни. Ей кажется, что беспощадная научная деятельность не прошла для нее даром, - теперь "в отместку" страшный недуг поразил и ее. Пытаясь таким образом отвести беду, женщина предпринимает жалкие попытки искупления, подбирая и выхаживая бездомных собак. Впрочем, жалостливое участие к судьбе несчастных животных обнаруживалась у нее с самого детства, откуда и ее школьное прозвище "Кутя".

Итак, узнав об ужасном диагнозе, "доктор Лурье" вырывается на несколько дней из своей повседневной жизни, чтобы, как она выражается, "продышаться". Оказавшись в Венеции, чтобы как-то предать своей поездке осязаемую цель, она идет смотреть картину Тинторетто "Тайная вечеря", хранящуюся в венецианской церкви Сан-Джорджо Маджоре, о которой много лет назад рассказывал ей брат Антоша. Что повлекло ее к картине? Может быть, желание вслед за "главным героем" шедевра почувствовать себя на "самом краю", - как и он, не предчувствовать свой смертный час, а знать о нем наверняка?
Основательная необходимость "продышаться" приводит ее в венецианское гетто, одно из старейших в Европе… В прежние времена большинство советских евреев из интеллигентных семей не придавали особого значения своей национальной идентификации, разве что выстраивая свое противостояние окружающему антисемитизму. Понимание пришло позже, с возрастом, - особенно у тех, кому выпало однажды лицом к лицу столкнуться со страной и народом Израиля, пережить стресс опознания и осознания себя и своего окружения полноценным этносом.
У доктора Лурье все было по-другому. "Человек, чуждый всякому сантименту, она всегда легко и сладостно плакала над судьбой своего народа. Привыкла к этому своему - как считала - генному рефлексу, всегда ощущала упрямую принадлежность, смиренно несла в себе признаки рода и, со свойственной ее народу мнительностью, внимательно вслушивалась в себя, в ревнивый ток неугасимой крови…" Конечно, пройти мимо Венецианского гетто было выше ее сил.
Мощные переживания часто бывают основаны на пустяке, случайности, хотя, конечно, Холокост не подразумевает пустяков и случайностей. Совпадения имен, фамилий, лиц, даже предметов одежды могут вызвать непреодолимое волнение даже у "сильных женщин". Теперь же ее особенно потрясло собственное имя в списке погибших на мемориальной доске гетто - "Лурия" в сочетании с именем ее и Антошиного деда Вульфа - Фульвио, и она почувствовала особую близость со своими погибшими "единоверцами" - в преддверии, как она полагала, "скорой встречи"…
Однако, что же такое Венеция без карнавала? Холостой выстрел, хлопушка вместо револьвера?
Поглощенная мыслями о своей грядущей судьбе, она то и дело уходит за грань обыденного, что вообще-то нередко случается с людьми, не лишенными воображения, в преддверия роковых перемен судьбы. Окружающая жизнь часто предстает иллюзией, потревоженное сознание ищет опору, находя подтверждения своим ощущениям в воображаемых символах… И вот она решает пробрести что-нибудь на память о своей нежданной поездке. Что же? Конечно, карнавальную маску, некий венецианский аналог русской матрешки, представляющий личность в ее обобщенной, обезличенной форме. "Венецианская маска, думала она, притягивает и отталкивает своей неподвижностью, фатальной окаменелостью черт. Как бы человек, но не человек, - символ человека. Пугающая таинственность неестественной улыбки, застылое удивление. Иллюзия чувств. Иллюзия праздника. Иллюзия счастья". Главное слово здесь, конечно, иллюзия, поскольку сама жизнь в скором преддверии конца видится ей иллюзорной…
В "специализированном" магазине она примеряет несколько масок, однако же, ни на одной не останавливает выбор. Видя ее замешательство, художник, работающий в мастерской магазина, предлагает ей маску… ее самой, но только несуществующей, потусторонней. Глянув в зеркало, оглушенная, в ужасе, она скинула с лица наваждение и выбежала из магазина. Созерцать себя частью будущего мира - не слишком приятное занятие! Ее карнавал окончился, даже не начавшись.
Взаимоотношения с Венецией, с самим городом, складывались куда спокойнее. Обреченность его была очевидной, и разница в сроках, казалась несущественной. Их общая судьба, города и женщины, не пугала; она рождала ощущение близости, даже родства, манила присоединиться, вызывая соблазн уйти "вместе", "слиться с этим обреченным, как она сама, городом, побрататься с Венецией смертью…"

В Венеции начиналось сезонное наводнение, "аква альта", что в путеводителе для русских туристов неуклюже обозначалось как "высокая вода венецианцев".
"Объяли меня воды до души моей, бездна поглотила меня…", - воскликнул библейский пророк Иона, сдаваясь перед неизбежностью и прося милости у Г-спода. И Г-сподь простил Иону…
Решение было принято: следовало продолжать.
"Она уезжала. Надо было дожить отпущенное ей время, как доживал этот город: щедро, на людях. В трудах и веселье".

 

***

 

 

"Почерк Леонардо" - одно из самых мистических сочинений писательницы. (Если, конечно, мистицизм способен обладать различными степенями качества.)
Главная героиня книги Анна Нестеренко, цирковая артистка и конструктор аттракционов, - личность не ординарная, "ведьма", легко угадывающая или, как она сама уверяет, почти зримо видящая весь ход событий, который предстает перед ней мгновенными озарениями происшествий, часто трагических, которые через какое-то время обязательно последуют в реальной жизни.
Роман "сконструирован", прежде всего, из "отчетов" о происшедших событиях нескольких его персонажей, и при этом "авторский рассказ" лишь дополняет и цементирует сложившуюся как бы помимо автора структуру.
Важнейший пласт романа представлен "показаниями" мужа и партнера Анны циркового артиста и каскадера Владимира Стрелецкого, данными им следователю Интерпола Роберту Керлеру. И хотя беседа их происходит в Канаде, говорят они по-русски, ибо оба собеседника - выходцы из бескрайних российских просторов. Впрочем, разговор не имеет характер формального допроса, он неофициален, поскольку дело о загадочном исчезновении Анны Нестеренко, происшедшем четыре года назад, закрыто за отсутствием каких-либо реальных результатов следствия.
Второй текстовой пласт - письма любимого мужчины Анны музыканта Сени, которые он отправляет по почте своей возлюбленной из разных концов мира, не надеясь получить ответ. Как потом выяснилось, она их даже не распечатывала. Причина такого "небрежения" может показаться весьма необычной: просто она знала их содержание, не читая… Из писем фаготиста Сени мы узнаем не только о взаимоотношениях любовников, но и историю жизни этого одаренного музыканта. В своем последнем письме, написанном перед самой смертью в результате неожиданно разбушевавшейся стихии, он сообщает Анне о визите следователя Керлера, занимающегося расследованием ее исчезновения. Стало быть, Анна оставила наш бренный мир еще раньше Сени.
В романе фигурирует и одно весьма неожиданное эпистолярное сочинение: письмо Роберта Керлера некоему Аркадию Викторовичу, российскому издателю, в котором следователь ставит в известность адресата о своем намерении начать работу над книгой о таинственном исчезновении странной женщины на мосту Картье в Монреале. Собственно это письмо объясняет его встречу с Владимиром Стрелецким спустя четыре года после пропажи Анны.
В романе присутствует еще один мужчина - незадачливый гений с редким сегодня, но совершенно обычным в библейской истории именем Элиэзер. Еще прежде, чем назначить себе друга, Володю, а потом и любовника, Сеню, Анна выбрала в качестве учителя этого выпускника физмата, а потом руководителя кружка "Занимательное Зеркалье" в клубе Киевского молокозавода. Именно он должен был всемерно удовлетворять ее тягу к познанию "мира зеркал", тревожившего девушку с детства. От него она узнала об ученом по фамилии Эверетт, "который допер, что существует множество вселенных, параллельных нашей, правда, с несколько иными физическими параметрами…"
События, о которых идет речь в этой части романа, относятся, вероятно, к шестидесятым годам прошлого века, когда публика была помешана на громких научных открытиях. Люди старшего возраста помнят это время: "физики и лирики", "иду на грозу", "кардиохирург Амосов" - вот только малая часть дискуссий, перманентно бушевавших тогда в обществе. Особенно будоражили воображение граждан разные замысловатые теории физиков, среди которых идеи Хью Эверетта занимали особенно почетное место. Американский исследователь в области квантовой механикой пытался осмыслить и интерпретировать в соответствии с нашим повседневным опытом свойства элементарных частиц. В результате он выдвинул предположение, согласно которому "необычные" квантовые эффекты порождают бесконечное множество альтернативных вселенных. Заметим, это была лишь гипотеза, которую отвергло подавляющее большинство современных ему физиков, после чего она перешла в фантастические романы и грезы немногих романтиков от науки.
Между тем, Элиэзер основывал свои умозаключения именно на "теории" Эверетта, и впечатлительная Анна (тогда девочку окружающие еще называли Нюта) всеми силами своей неокрепшей души возмечтала о параллельной правильной зеркальной вселенной! И что еще особенно важно, кроме самой Нюты, он один обладал способностью писать странным, зеркальным почерком Леонардо. Но что же это такое?
Считается (во всяком случае, так объяснила детям учительница Нюты), что из-за особого строения мозга у некоторых левшей появляется врожденная способность писать почерком, как бы отраженном в зеркале; таким образом, термин "почерк Леонардо" в психологии означает не только сами строки, но и "целый ряд отличий подобных уникальных людей". Однако, само собой понятно, что леворукость, если и является необходимым условием так называемого зеркального письма, справа налево, то уж точно совершенно недостаточным. Некоторые ученые все чаще говорят об отклонениях в функциях головного мозга, подразумевая при этом некоторые психические заболевания.
Следует добавить, что несмотря ни на какие преграды свою дружбу с Элиэзером Анна сохранила на всю жизнь.
Всех троих мужчин, о которых шла речь выше, Анна знала с детства, причем знакомилась с ними совершенно случайно. Но дальнейшую близость с ними, духовную или физическую, она строила сама, обретя на всю жизнь Друга, Любовника и Учителя. Хотя ее взаимоотношения с каждым из них не всегда были безоблачными.
Между тем, с самого детства Анна обладала редкими, может быть, уникальными способностями. Окружающие, в том числе и ее приемные родители, немногое знали о происхождении удочеренной ими девочки. Рассказывали, что она приходилась внучкой самому Вольфу Мессингу, во что вообще-то поверить было трудно, но… приходилось, учитывая реальные факты ее биографии. Причем между легендарным экстрасенсом и невзрачной провинциальной непоседой неприятной чредой выстраивались странные, почти невероятные любовные истории. Однако воспитывалась Нюта в благополучной интеллигентной семье, где ее сверхъестественных способностей не одобряли, даже боялись, но "силой" не искореняли. Проявляли терпимость, как к неизбежным психическим отклонениям талантливого ребенка, - предсказывала ли она результат футбольного матча или "припоминала" вдруг дату рождения нежданного гостя, случайно появившегося в их доме. Но особой страстью девочки с раннего детства были зеркала, которые она подолгу разглядывала, казалось, погружалась в их перевернутый мир…
Время шло. И конечно, небывалые способности Анны все чаще стали приносить далеко не самые приятные плоды.
Первая по-настоящему трагическая история произошла с ней уже во время учебы в цирковом училище. Это случилось в раздевалке во время разговора с подругой; она "…вдруг за телесной плотностью живой Тани Маневич увидела другую, полупрозрачную Таню - бесформенным кулем на ковре манежа, с открытыми мертвыми глазами. И так же мертво, равнодушно покачивалась высоко над манежем, болталась порванная лонжа". С Анной случилась истерика; она закричала от ужаса, предупреждая подругу о неминуемой опасности.
"Впервые, безо всякого ее желания, наотмашь и больно, как удар бича, зеркала показали ей смерть" (курсив Д. Рубиной).
Но самое ужасное заключалось в том, что ее "предсказание" вскоре осуществилось в реальности.
На ее пророческие слова, обращенные к подруге, сначала никто не обратил внимания. Но после гибели гимнастки их вспомнили все - об этом судачили в классах, в буфете, учительской, говорили о "сознательной порче". Возможно, тогда впервые хлесткое, как удар бича, всплыло словечко "ведьма".
Средневековье не так далеко ушло от нас, как это иногда кажется.
Много лет спустя произошел очередной похожий эпизод, едва не закончившийся двойной трагедией: на этот раз сама Анна, обвиненная в умышленном колдовстве и убийстве, лишь чудом осталась жива. О "ведьме" заговорили снова. Объяснения Анны только подливали масла в огонь: "Я просто зеркало. Просто зеркало. Иногда мне что-то показывают, но мне не позволено ничего исправить, я только отражаю… Мы вообще ничего не можем изменить… Просто все читают эту книгу по складам, по слову, по строчке, запинаясь на каждой букве. А я знаю все содержание. Но не могу заставить автора переписать страницу".
Как говорил классик, "ясновидцев, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах". Разумеется, наш век не исключение. К счастью, до этого дело не дошло.

Мы уже говорили о том, что для демонстрации своих идей Дина Рубина выбирает необыкновенные характеры, которые помещает в экстремальные обстоятельства, часто буквально на самую границу между жизнью и небытием. При этом и сама наблюдает за ними с особым интересом, и читателю позволяет с замиранием сердца любоваться или ужасаться поступками своих героев. Но Анна Нестеренко выделяется даже среди других "необыкновенных" персонажей в творчестве писательницы: реальная средневековая ведьма в наши дни - это уж что-то из ряда вон выходящее! Конечно, нынешние высоколобые интеллектуалы аномальные сверхспособности колдуньи еще могут как-то объяснить квантовыми законами и параллельными вселенными в интерпретации физика Эверетта. Но обычные люди, как говорится, с улицы, вроде цирковых артистов и прочей гуманитарной "шушеры", вряд ли далеко продвинулись вперед по сравнению со своими средневековыми собратьями по разуму. Когда телевизионный экран переполнен странными личностями вкупе с откровенными шарлатанами в передачах типа "Битва экстрасенсов", трудно поверить в страдающих гигантов духа, попавших в наш мир вроде как по случайности. Говорят, что когда-то люди с экстраординарными способностями были не такой уж редкостью. Но долгие века разнузданной инквизиции, развязавшей "охоту на ведьм", принесли свои горькие плоды: человеческая природа обеднела и упростилась, люди сильного духа и больших возможностей стали редчайшей редкостью, совершенно не уместной в нашем примитивном, оглохшем и ослепшем мире.
В итоге непонятая, преследуемая Анна решила уйти из нашего неуютного мира в свой леденящий мир зеркал ("железная хватка ослабла… показалось, что ей позволили… отпустили на волю…"). Она "села на мотоцикл, вывела его из стоянки и, разогнав до предельной скорости, на середине моста Картье вздернула на дыбы и, вылетев поверх ограды, понеслась по зеркальному коридору между черным, сверкающим огнями заливом Святого Лаврентия и черным заливом золотого салютного неба…"
А поскольку "вознесение" происходило во время "ежегодного фестиваля салюта", оно, конечно, не могло восприниматься иначе, как трюк, часть постановочного шоу! Русскоязычные туристы во главе с местным гидом сообщили в полицию, "что некая мотоциклистка у них на глазах вылетела с моста Картье и… улетела. Как, то есть, улетела? А вот так улетела. По небу. На мотоцикле?! Так точно, на мотоцикле".
И что же? А ничего. Шоу должно продолжаться…

Роман "Почерк Леонардо" родился в творческой лаборатории писателя в Америке, на кухне в квартире ее младшей сестры, скрипачки, живущей в Бостоне. Она рассказывала Рубиной историю о том, как один знакомый музыкант, фаготист, направляясь на машине в соседний город на репетицию оркестра, на крутой горной дороге неожиданно попал в снежную бурю. Неожиданно, - потому что дело было в октябре, и такие погодные аномалии в этих местах были редкостью. Музыкант просидел в машине несколько часов, не без страха наблюдая, как падали деревья, преграждая дорогу… Чтобы фагот не замерз, он много часов подряд играл весь известный ему репертуар, пока его не обнаружили и "не освободили" дорожные службы. Рубина живо представила всю картину, даже услышала голос испуганного фагота и решила, что там обязательно должна быть необыкновенная любовь…
И хотя не было еще героини, не было сюжетной линий, да почти ничего еще, в сущности, не было, но роман уже состоялся. Все дело в интонации, которая настойчиво заявляла о себе. Оставалось "немногое" - написать роман, со всеми его неожиданными героями и их удивительными судьбами… Это было чувство огромной силы, спонтанно рождающееся только у больших писателей.
Но как бы там ни было, героиню все же предстояло найти. На это ушел почти год. К тому времени Рубина уже знала, что она должна быть циркачкой. Девушка даже приснилась ей идущей с балансиром по канату. Хотя не уверен, что писательница в то время уже знала, что такое "балансир"…
Но, как водится, судьба пошла ей навстречу: позвонила подруга из Монреаля и рассказала о своих друзья из знаменитого "Цирк дю Солей". Рубина поехала. Решила посмотреть, как там и что… Но цирковые оказался на каникулах. Походила по студиям. Пусто. Однако уже в Монреале она поняла, что цирк - это замкнутый мир, бездонная впадина, не то чтобы вовсе необитаемая, но населенная какими-то весьма необычными существами.
Вторая попытка оказалась более удачной. Вернувшись из Монреаля в Бостон, Рубина узнает, что ее приглашают выступить в Майами. О предстоящей поездке сестра из Бостона говорит без всякого восторга: три с половиной часа лету в один конец, полтора скучающих пенсионера на встрече, жара и даже не в меру расплодившиеся крокодилы, что казалось уж совсем лишним.
Рубина поехала. И вскоре поняла, зачем судьба приготовила ей подобное испытание. Она познакомилась с воздушными канатоходцами Линой и Николаем Никольскими. Именно Лина стала ее проводником в мир цирка. Многие перипетии ее цирковой жизни легли в основу романа. К слову, у Никольских она познакомилась с прототипом еще одно заметного героя - Говарда, - попугаем жако по имени Шурочка, горбуньей, проказницей и умницей. Переписка Дины Рубиной и Лины Никольской длилась целый год и позволила писательнице основательно изучить в деталях смертельно опасное цирковое пространство.

Но что же случилось на самом деле с Анной Нестеренко? - недоумевает озадаченная публика…
Может, она погибла, и останки ее по каким-то причинам не смогли найти? Может, это мистификация экстравагантной женщины, здравствующей и доныне? А кто-то скажет: мол, ангел вознесся на небо. Но как бы там ни было, ежегодно в России пропадают несколько сотен человек, - бесследно исчезают! И это никакая не мистика, а факт нашей сегодняшней жизни. Почему? Секта убийц? Пришельцы из космоса? Никто не знает. Каждый решает головоломку в меру своей фантазии и здравого смысла.
А можно, кстати, попробовать поискать ответ в других книгах Рубиной.

 

***

Впервые "живьем" я увидел Дину Рубину в 1992 году на писательском семинаре, который проходил в одном из образцовых кибуцев Израиля. Она приехала на машине вместе с мужем Борисом и несколькими друзьями, как мне показалось тогда "со свитой", и, судя по всему, не собиралась задерживаться там надолго. Отбыв час-другой на какой-то "проходной" лекции, вся компания, как водится, разом поднялась и отправилась на воздух, а вскоре удалилась совсем. Матовая смуглая кожа лица, черные вьющиеся волосы очень шли Дине, пожалуй, ее можно было бы назвать красавицей, если бы не огромные, печальные, очень усталые глаза с обрамляющими их темными кругами и улыбка, грустная и как бы через силу. Вечерело. И голова ее вместе с пышной прической на мгновение перегородила в дверном проеме заходящее солнце, так что возникло ощущение мимолетного солнечного затмения. Я заметил, что это произвело впечатление не только на меня одного…
Второй раз я повстречался с Диной в редакции еженедельника "Пятница", приложения к тель-авивской газете "Наша страна", возникшей еще в семидесятые годы, но теперь, в начале девяностых, стремительно теряющей популярность под напором многочисленных новоявленных конкурентов. Я отправился "на поклон к мэтру" в самые первые месяцы своей жизни в Израиле в безумной надежде пристроить свои опусы для публикации в местной периодике. Помню, шел очень долго мимо каких-то унылых полутрущобных строений неподалеку от старой "тахана мерказит" - "центральной автобусной станции". Долго искал нужные двери. Дина сидела в каком-то странном отсеке среди перегородок, приняла меня вежливо, но слегка отстраненно, впрочем, рукописи приняла и обещала вскорости прочесть.
В романе "Вот идет Мессия!.." Дина так описывает место нашей первой встречи: "Редакция… обреталась в шестнадцати метровой комнате, снятой на одной из самых грязных улочек, в самом дешевом районе южного Тель-Авива. Это обшарпанное здание в стиле "баухауз", выстроенное в конце тридцатых, предназначалось для сдачи в наем всевозможным конторам, бюро, мастерским и мелким предприятиям…" Никаких "шестнадцати метров" я не помню, но все остальное вполне достоверно.
Я позвонил ей примерно через неделю, и Дина сказала, что читателей их газеты вряд ли заинтересуют рассказы о московских сантехниках, бомжах и проститутках, оставшихся в прошлом, которое многие хотели бы забыть. Она посоветовала обратиться в самую бойкую и эпатажную газету той пары, к ее самому бойкому и эпатажному журналисту Виктору Т. В ту пору меня все посылали к Виктору Т., великолепному мастеру, впоследствии сделавшему прекрасную карьеру в США. Вскоре мы и в самом деле встретились, после чего я начал активно печататься в израильской прессе. Но это к слову… Знакомство с Диной состоялось, но в Израиле оно продолжалось только в форме редких встреч на тусовках местных писателей.
Вскоре моя неумолимая судьба позвала меня обратно в Москву, и я на несколько лет практически потерял Дину из виду. Правда, уже в середине девяностых книги Рубиной начали активно завоевывать российского читателя, еще не совсем пришедшего в себя после так называемой перестройки. Сама она появилась только в двухтысячном, но уже не столько в качестве писателя, сколько важного чиновника - главы отдела общественных связей солидного международного Агентства, впоследствии известного как Синдикат благодаря ее нашумевшему роману. Именно она пригласила меня на работу координатором по рекламе и информации, а также в качестве постоянного автора газеты "Вестник", которая вдруг под руководством Рубиной начала процветать, достигнув невероятного для ведомственного издания тиража 25 тысяч экземпляров.
В те годы я изучал библейскую историю и пытался сложить образы, спонтанно возникавшие в моей голове, в целостную картину, даже заметки начал писать и кое-что уже публиковал. Неожиданно явилась безумная идея собрать все это в книжку, в которой речь могла бы идти о событиях, описанных в первых главах Книги Бытия. Дина Рубина была одной из первых, кто прочитал рукопись; она не только одобрила мое дерзкое начинание, но и помогла издать книгу, даже написала для последней страницы обложки текст, отражающий ее отношение к поднятой мною теме. Потом она участвовала в презентации книги в Литературном музее, открыв вечер своим выступлением.
Возможно, поддержка Дины Рубиной помогла мне найти свою скромную тропинку в нынешнем литературном процессе. И в дальнейшем она никогда не оставляла без своего внимания мою работу. Позже мы с известным израильским писателем Эфраимом Баухом попросили Дину Рубину написать вступительное слово к нашей книге "Апология небытия. Шломо Занд: новый миф о евреях" (2011). В результате она высказала несколько энергичных мыслей, еще усиливших полемическую направленность проекта.
Однажды в период нашей работы в газете "Вестник" - ее в качестве главного редактора, меня - корреспондента и очеркиста - я попросил Дину Рубину написать статью по случаю юбилея уже ушедшего тогда поэта Юрия Левитанского. Она отказалась, сказала, что не была с ним знакомо лично и ничего нового о нем сказать не сможет, хотя всегда высоко ценила творчество этого большого мастера. Но потом вдруг передумала и написала замечательное эссе о том, как по разным причинам не смогла познакомиться с поэтом, несмотря на то, что много раз находилась буквально рядом с ним.

Выездные семинара Агентства при Рубиной часто были похожи на многодневные праздничные действа с участием известных писателей, художников, ученых, политиков и не только российских, - многие специально приезжали из Израиля, Германии и других стран. По долгу службы она часто бывала и на семинарах, организованные ее иерусалимским начальством, и даже в этих случаях "ведомственные мероприятия" обретали особый колорит, не вызывая неприятного ощущения впустую потраченного времени.
Вот и тогда в последние весенние деньки первого года нынешнего столетия в Доме творчества кинематографистов "Репино" Дину ждали с нетерпением, предвкушая нескучные вечерние посиделки с участием популярного литературного мэтра.
Это был многодневный семинар координаторов по рекламе и журналистов "боевых листков" Агентства из разных городов России. Лекции, практические занятия, встречи с деятелями культуры и функционерами шли с раннего утра до позднего вечера непрерывным потоком.
Дина приехала "под занавес" обширной программы, "на десерт" и, чтобы скоротать время до вечера, отправилась погулять к Финскому заливу по местам, с которыми у нее были связаны романтические воспоминания молодости.
Погода стояла мрачная, время от времени припускал мелкий дождь. Сирень, в Москве уже отцветавшая, здесь только распускалась. Не мудрено было подхватить простуду…
После сегодняшней встречи с Рубиной назавтра оставалось только утреннее подведение итогов и еще долгожданная вечерняя (ночная!) автобусная экскурсия по Санкт-Петербургу с иллюминацией и разведенными мостами. А дальше - отъезд, в зависимости от железнодорожных или авиа билетов: на следующий день после экскурсии или даже через день.
В экскурсионном автобусе я сидел рядом с Диной. Несмотря на знаменитые питерские красоты, мы все же успели о многом поговорить. Она рассказала потрясающую историю о том, как ночью по дороге в Калининград на границе с Белоруссией в ее купе вломились пограничники и, при проверке документов обнаружив, что у нее, иностранки, израильтянки, отсутствует транзитная белорусская виза, сняли с поезда на каком-то полустанке в сильнейший мороз. Растрепанную, наспех одетую ее препроводили в здание вокзала - убогое запущенное строение, как потом оказалось, без каких-либо удобств, даже без туалета. Единственно возможным вариантом дальнейшего развития событий (по версии пограничников) представлялась поездка в столицу независимой Белоруссии за визой, но поскольку никаких белорусских "зайчиков" (или - как теперь называется тамошняя валюта?) у нее отродясь не водилось, эта тема как-то повисла в воздухе. Дина сидела в грязной станционной зале, на лавках похрапывали бомжи, а она в ужасе прижимала к груди сумку с документами и деньгами. Из комнаты с табличкой "Таможня" время от времени выходили погранцы, и по всему было видно, что они просто не знали, как с ней быть дальше. Ситуация разрешилась неожиданно: втихую ей удалось выскочить на машине какого-то кавказца и добраться до Минска, откуда поезда до Москвы ходили регулярно. Эта история со многими душераздирающими подробностями потом вошла в роман "Синдикат", но мне повезло: я услышал об этом раньше читателей, да к тому же прямо из ее уст.
В это время Дина уже полным ходом работала над новой книгой. Работала много и тяжело. И это несмотря на многочисленные заботы и обязанности чиновника, на бесконечные командировки, ежедневное присутствие в офисе. Дина рассказала, что свой рабочий день она начинает в пять часов утра… в независимости от того, в котором часу легла накануне, и пишет за столом по несколько часов до начала рабочего дня, несмотря на многочисленные неформальные вечерние встречи, которые часто длятся до глубокой ночи. А как же иначе: из Израиля постоянно приезжают друзья, родственники, коллеги - нескончаемый поток. По утрам мы встречали Дину в офисе - она всегда была в отличной форме, во всяком случае, так нам казалось…
Между тем автобус колесил по Питеру. Темнело. А мне становилось все хуже, все явственней бил озноб, нетрудно было сообразить, что температура зашкаливала. Когда совсем стемнело, народ пошел посмотреть на разведенный мост, а я остался в салоне, задремал и, признаться, не очень-то хорошо помню, как добрался до постели. Пришла медсестра, дала таблетки. Я заснул. Весь следующий день я лежал в постели в забытьи, иногда просыпался, засыпал вновь и сквозь сон слышал за стеной какие-то истошные крики. Пару раз заходила медсестра, приносила чай, пичкала таблетками. Есть не хотелось. Я проспал еще одну ночь, и только на утро окончательно пришел в себя. В любом случае, пора было уезжать. Мне предстояло навестить родственников в Питере, а к вечеру поспешать на московский поезд.
Я вышел к завтраку и сразу понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. В воздухе парило ощущение непоправимой беды. Медсестра сказала мне, что Дина уехала, хотела со мной проститься, но я был "вотключке". За завтраком уже почти никого не было.
"-Что случилось, - спросил я, - где все?"
"- А вы разве не знаете?"
Я ничего не знал.
Позавчера поздним вечером во время нашей экскурсии по Питеру на тель-авивской набережной у дискотеки "Дольфи" террорист-самоубийца подорвал себя в толпе молодежи. Погибло два десятка ребят. В их числе родные, близкие, друзья израильтян, участвовавших в нашем семинаре. Программа закончилась, и уже почти все разъехались.
Я поспешно собрал вещи и пошел на электричку до Питера.
Был теплый солнечный день. Сирень все-таки расцветала. В Питер весна явно пришла с опозданием.
В Агентстве - траур. Коридоры опустели. Многие наши "внепланово" отбыли в Израиль. Кто на похороны, а кто просто навестить и поддержать близких.
Дина Рубина писала роман "Синдикат". Книга это не о разборках в еврейской тусовке, как многие думают, а о глобальном терроризме, его сути, корнях, о том, в какой мере мы все причастны к распространению этой заразы, и почему террор стал в нашем мире едва ли не бытовым, рутинным явлением.
…В тот день я была на рынке одна и, общем оказалась там случайно: пробегала по делам, а я не могу не зайти на рынок, если подворачивается случай. Словом, купив маслин в открытом ряду, я как раз ступила с тротуара, чтобы повернуть на боковую улицу…
…и взорванная магнием вспышки гигантского фотоаппарата, осталась лежать щекой на асфальте… Тела у меня больше не было - только щека и огромный глаз, мимо которого в абсолютной тишине текла река крови куда-то вниз, унося в решетку сточной канавы окурки, бумажные пакеты, очки, младенческий сандалик, косточки от маслин…
…………………………………………………………………………………………………………………………………………………..