Леонид Гомберг
Поиск по сайту...
Леонид Гомберг
Леонид Гомберг


Феликс Светов


Все это после, после я тебе расскажу


«ВОЙНА И МИР ЮРИЯ ЛЕВИТАНСКОГО» (М., 1997)

Опыт реконструкции творческой судьбы поэта в интерпретации Леонида Гомберга

 

Прошло почти два года после смерти Юрия Левитанского, одного из самых прекрасных наших поэтов, студентом ИФЛИ добровольно ушедшего на фронт, прошагавшего от Москвы до Праги и закончившего войну в Манчжурии лейтенантом. Неужто прошло уже без малого два года? Зима, весна, лето, осень, снова зима, весна, лето... И вот уже опять пошел снег. А Левитанского нет с нами. Летит время, но боль и горечь родных, друзей, читателей и почитателей поэзии Левитанского еще слишком близки.
К сороковому дню после смерти поэта мы получили его последнюю книгу, им самим составленную, подготовленную к печати, — а увидеть ее пришлось уже без него. И вот новая книга. Не Левитанского — о Левитанском. Книга Леонида Гомберга — о любви автора к поэту Юрию Левитанскому, «книга восхищения и печали», как сказал о ней автор предисловия Лев Разгон.
Автор книги «Война и Мир Юрия Левитанского» знал поэта двадцать лет. Судя по тому, как скромно он об этом написал, виделись они, быть может, не столь уж часто, но встречи никогда не были случайными, во всяком случае, они врезались в сознание и память автора книги, каждая оставила след в жизни молодого журналиста, писателя, а потом и издателя. Каждая из этих встреч несомненно была важна самому Леониду Гомбергу в его, судя по всему, тоже не слишком простой жизни: Москва, Израиль… Снова Москва и, конечно же, Левитанский.
Так уж вышло (едва ли случайно), что именно Леонид Гомберг оказался редактором и издателем последней, посмертной, книги Левитанского «Меж двух небес» (приложения к редактируемому Л. Гомбергом альманаху «Перекресток-Цомет», публиковавшему в своих выпусках и стихи Левитанского), а его «Война и Мир Юрия Левитанского» стала своеобразным комментарием или, как автор определил, «опытом реконструкции творческой судьбы поэта».
Едва ли будет верным сказать, что именно последние двадцать лет жизни Левитанского были самыми трудными его годами, — нелегкой была вся его жизнь, начиная с полуголодного детства на Украине, а потом — через войну, через Иркутск, через начало поэтической судьбы, совпавшей с годами «космополитизма», — сложная семейная жизнь и всегда непростая поэтическая судьба... И вот два последних десятилетия: снова житейская неустроенность, высокие драмы, высокая любовь, новые стихи, тяжкая болезнь, разрывающая сердце мука — о детях, о стране России, которую он любил так ревниво и трудно, и последние путешествия: открытие Европы, всегда бывшей его драматической любовью (половину ее он прошагал со своим пулеметом); и наконец, Израиль — быть может, самый последний подарок судьбы, который он получил, открыв для себя целый мир, мучительно близкий, успевший объяснить ему в последние месяцы его жизни столь многое из того, что происходит в мире и в нем самом.
Профессиональная журналистская, писательская память позволила Л. Гомбергу не упустить ничего существенного из многочисленных (в течение, двадцати лет) встреч и разговоров с поэтом, он не оставлял без внимания всякую встречу — деловую или дружескую, всякую мелочь, раскрывавшую поэта порой с неожиданной, не сразу понятной, но, как выясняется, с такой важной стороны. И постепенно, из этих, казалось бы, разрозненных записей, того, что запомнилось, из интервью, никак не регулярных дневниковых страничек, переданных ему вдовой поэта Ириной Машковской, из всего этого, показавшегося бы незаинтересованному исследователю хаосом мелочей, стала вырастать личность поэта, автора глубоких, порой трагических, прекрасных стихов.
Это, действительно, книга восхищения и любви, и прав был автор предисловия к ней Лев Разгон, сказавший о том, что нет в этой книге никакой монографической стройности, критического разбора разных непохожих периодов творчества поэта, нет и «тени литературоведческой объективности», что в ней странным образом смешаны воспоминания детства, молодости и буквально последние встречи и разговоры… Но, быть может, именно благодаря всему этому (так, впрочем, считает и Лев Разгон) книга и оказалась такой живой, совершенно неожиданно открыла подлинного Левитанского даже тем, кто, казалось бы, так хорошо и близко знал его и его поэзию. Думаю, что и последующие критические разборы творчества Юрия Левитанского, и монографии об этом крупнейшем нашем поэте уже никогда не пройдут мимо этой небольшой, но такой важной и своевременной книги о нем.
Перед нами еще одна (после книги «Меж двух небес»), спустя почти два года после смерти, встреча с поэтом, которого все мы так нежно любили — его голос, его воспоминания, его никогда прежде не публиковавшиеся стихи, воспоминания Ирины Машковской — такие трогательные и щемящие, его собственные обмолвки, попытки в, казалось, случайных разговорах успеть сказать нечто необходимое, что он не успел выразить во всегда столь важной для него поэтической форме. Не успел, не досказал, не прошептал...
 
Все это после, после
я тебе расскажу.

В какое страшное время рождались прекрасные стихи Юрия Левитанского — тридцатые годы, сороковые, пятидесятые... И так до конца — до Чечни.

Это не пуля в теле —
это я так живу.

Страшное время, начиная с самых первых воспоминаний — о цветной веранде, застекленной красным, зеленым и желтым, о красных помидорах на тарелке, о приближавшемся по булыжной мостовой стуке пролетки; о том, как они лежали в снегу под Волоколамском в своих шинельках и сапогах… Но потом был Бухарест и Прага, но потом был уже другой снег и ветер — на Невке, на Мойке, и он там «в этом столетье впервые…»
Да, всегда, даже в самое страшное время над ним было высокое небо, а перед ним море, и море порой было — «твое и мое», а небо над морем — «одно на двоих»; всегда были друзья, любовь и поэзия, вобравшая в себя и весь ужас времени, и всю его красоту.
 
Я был там, я знаю, что будет
Когда-нибудь после меня

Поэзия Юрия Левитанского только начинает сегодня свою новую, несомненно долгую жизнь. Думаю, книга Леонида Гомберга станет, необходимым камертоном и для последующих исследований творчества поэта, и для читателей его прекрасных стихов.