Поле памяти
(История одной поэмы)

Я куда бы ни шел,
Что бы я ни читал, —
Все иду в Симферопольский ров.
Андрей Вознесенский

История эта начиналась так…
В конце марта 1986 года на десятом километре от Симферополя на Феодосийском шоссе прямо в степи остановился автомобиль, из которого вышли четверо. Одного из них мог бы узнать каждый, — это был поэт Андрей Вознесенский. Известность другого была впереди: в середине 90-х годов писатели изберут Александра Ткаченко генеральным директором Русского ПЕН-центра. Впрочем, болельщики крымской «Таврии» прекрасно помнили своего левого полусреднего еще с шестидесятых годов. Именно он пригласил своих друзей Андрея Вознесенского, адвоката Владимира Зубарева и фотографа Аркадия Левина участвовать в этой нелегкой поездке. Выйдя из машины, они прошли метров сто в поле в сторону бывшего противотанкового рва, на краю которого в декабре 1941 года фашисты расстреляли более 12 тысяч евреев и крымчаков — крымских иудеев. Перед их глазами открылась ужасающая картина: вся земля вокруг была разрыта — свежие раскопы обнажили кости и черепа людей, остатки истлевшей одежды…
Видно было, что «работы» велись совсем недавно, минувшей ночью, и грабители намерены скоро вернуться.
Со времен войны здесь не было не только мемориала, но и нормального захоронения. После победы ров кое-как засыпали землей родственники и городские коммунальные службы. Никакой охраны, разумеется, не было. Погост оставался незащищенным, чем и воспользовались вандалы XX века…
Немцы заняли Крым осенью 1941 года и сразу начали подготовку к уничтожению евреев и крымчаков. Повсюду в городах были расклеены объявления, сообщавшие, что все они должны зарегистрироваться для отправки в Бессарабию якобы из-за нехватки на полуострове продуктов для мирного населения. При этом из дому надо было взять с собой все необходимое. По дворам ездили немецкие машины и собирали людей, в основном, женщин, стариков и детей, — большинство мужчин были призваны в армию.
«Грузовики остановились на правой стороне дороги против движения, — рассказывал очевидец, — и из них стали выталкивать людей и гнать ко рву… На какое-то время все стихло, а потом я услышал крики, стрельбу, пулеметные очереди. Разглядеть, что происходило, было трудно, но было ясно, что там расстреливали людей. Грузовики с людьми все пребывали и пребывали, возвращаясь в город пустыми. Крики и плач были слышны отовсюду. Были видны и гестаповцы, полицаи в гражданском, с повязками на руках…»
Хорошо известно, что фашисты, как правило, раздевали свои жертвы и забирали все ценное, одежду утилизировали или раздавали местным коллаборационистам. Семейное золото — женские серьги, кольца, перстни, а иногда и золотые монеты — люди обычно прятали в нижнее белье, а тут в спешке некоторые не успели снять даже обручальных колец. Да еще зубные коронки и золотые мосты… Целое сокровище под землей. Немцы спешили: разведка предупреждала о скорой высадке Крымско-феодосийского десанта Красной Армии. Нужно было как можно скорее решать «насущные вопросы» и заметать следы.
Но откуда же в 80-е годы стало известно, что под землей «много золота»? Ответ на этот вопрос оказался неожиданно простым. При расстреле присутствовали коллаборационисты и полицаи из местных жителей, получившие после войны по тридцать лет лагерей за сотрудничество с фашистами. Они возвращались и рассказывали, что «там есть золото». «Все то золото, которое отцы и матери дарили детям на свадьбы, мужья своим любимым женам, а бабушки и дедушки любимым внукам, — писал Александр Ткаченко. — Все то золото, которое в самые трудные времена менялось на хлеб или крупу, чтобы спасти семьи».
Гробокопатели работали только по ночам при свете фонариков. А днем можно было легко заметить оставленные ими «орудия труда» — веревки, лестницы, кирки, лопаты — рядом с глубокими лазами и раскопами.
События развивались стремительно. Фотографии, сделанные у рва, с помощью влиятельных друзей Андрею Вознесенскому удалось передать прямо в руки А.Н. Яковлеву, в то время секретарю ЦК КПСС. Уже в конце апреля в Симферополе появилась комиссия из Москвы, сразу же по прибытию отправившаяся из аэропорта к злополучному рву. И в тот же день прошло экстренное заседание бюро обкома партии.
И пошло-поехало… Срочно нашли и уволили «стрелочников» — нескольких местных начальников, «попустительствовавших безобразиям». По фотографиям, представленным московским начальством членам бюро, живо вычислили Александра Ткаченко. Писатель был приглашен на прием к секретарю обкома партии, который заявил ему, что «он предал Родину, родной Крым…» Началась травля. Ему звонили «разными голосами», а по пятам следовали местные чекисты. Однажды подошли к нему прямо под трибуной стадиона и сказали, что искупить свою вину он может, только убедив Вознесенского при публикации поэмы «Ров» не писать, что на Симферопольском шоссе были расстреляны евреи. «А кто же?», — с недоумением спросил Ткаченко. «Советские граждане», — был ответ.
В Крыму писателю полностью «перекрыли кислород», знакомые при встрече переходили на другую сторону улицы. Неожиданно пришла поддержка от знаменитого футбольного тренера Валерия Лобановского, пользовавшегося в стране, а особенно на Украине, непререкаемым авторитетом. Узнав о «наездах» на Александра, «великий Лобан» сказал в своем интервью газете «Известия», что, мол, был такой хороший футболист Саша Ткаченко, а теперь он стал хорошим поэтом. Было дело: Ткаченко однажды подарил Лобановскому сборник своих стихов. Лишь после того, как А.Н. Яковлеву в Москве стало известно, что в Крыму «прессуют» Ткаченко, писателю стало легче дышать.
Но оставался главный вопрос: надо было достойно захоронить расстрелянных фашистами людей… На местном уровне решили похоронить всех в одной, «братской», могиле. Практически это означало бы просто свалку останков, собранных эскалатором в одно место из зетобразного семикилометрового противотанкового рва. К счастью, в Москве решили иначе. Предстояло осуществить серьезный инженерный проект. Работы длились два месяца. С помощью огромных «дольменных» камней было сооружено надежное укрытие, перекрывавшее всю площадь захоронения. Затем каменное укрытие было засыпано землей, залито бетоном, в который, пока он еще не застыл, была вмонтирована толстенная железная сетка. Все это было покрыто грунтом и разровнено.
Потом посеяли траву и цветы. Так появилось на крымской земле «Поле памяти»…
А поэма Андрея Вознесенского, опубликованная в журнале «Юность», тогда, в тех уже далеких восьмидесятых, для многих стала тяжелым откровением. Критики говорили, что это вообще не поэма, а цикл стихов, пронизанный реальными цитатами из «дела о гробокопателях».
«Поэма ли то, что я пишу? Цикл стихотворений? — размышлял Андрей Вознесенский. — Вот уж что менее всего меня занимает. Меня занимает, чтобы зла стало меньше… Чем больше я соберу зла на страницы — тем меньше его останется в жизни. Сочетается ли проза с поэзией? А зло с жизнью?»
Ответ на вопросы поэта у каждого свой.
Но то, что поэма «Ров» стала неким горьким лекарством для едва начавшего выздоравливать общества, — это точно. Может, еще и потому что поэт не верил в счастливый финал…

Жизнь - сюжета финал.
Суд порок наказал.
Люд к могиле спешит. Степь горчит.
К ней опять скороход
в тряпке заступ несёт.
И никто не несёт гиацинт.
А. Вознесенский «Ров»

На фото:

1.Андрей Вознесенский 
2.Александр Ткаченко
3.Монумент "Поле памяти"