Мозаика прожитых лет

Кирилл Ковальджи «Моя мозаика, или По следам кентавра» (М.: СПМ, «Academia», 2013)

В начале 90-х годов я прилетел из Тель-Авива в Москву, в надежде начать работу над совместным российско-израильским литературным проектом, идея которого, казалось, висела тогда в воздухе. В Израиле ее активно поддержал председатель Федерации союзов писателей Эфраим Баух. Он-то и направил меня к своему давнему другу, еще по Кишиневу, известному поэту и прозаику Кириллу Ковальджи, занимавшему тогда посты главного редактор издательства «Московский рабочий» и секретаря Союза писателей Москвы. Так состоялось наше знакомство. Кирилл Владимирович очень помог тогда своим авторитетом в литературных кругах, поддержав нас и словом, и делом. С тех пор немало воды утекло… В нынешнем году замечательному поэту исполнилось бы 90 лет.
Кириллу Ковальджи ушел из жизни в 2017-м, едва ли не до последних дней, редактировав журнал московских писателей «Кольцо А» и руководив Клубом поэзии ЦДЛ. Своеобразным итогом творческой работы писателя стала книга «Моя мозаика, или По следам кентавра» — редкий сплав, казалось, несоединимых, но здесь вполне гармонично звучащих жанровых экзерсисов: наблюдения и зарисовки, короткие эссе и рассказы, воспоминания и портреты, шутливые байки и серьезные мысли о культуре, искусстве, политике.
На страницах книги читатель встретит размышления о поэтах, давно ставших классиками — Маяковском, Есенине, Блоке, Цветаевой, об ушедших коллегах по литературной работе — Окуджаве и Ахмадулиной, Марке Лисянском и Льве Озерове, замечательных современниках — философе Григории Померанце, поэтессе Зинаиде Миркиной и многих-многих других.
Один из очерков К. Ковальджи посвятил своему учителю, поэту Евгению Долматовскому, автору слов легендарной песни «Любимый город», человеку противоречивому, умеющему приноравливаться к веяньям суровой эпохи, но, когда это потребовалось, защитившего своего ученика от посягательств бездушной репрессивной машины. Писатель вспоминает, как будучи студентом Литературного института вместе с товарищами он выпустил рукописный журнал, который был объявлен «подпольным» и «идейно-порочным». Шел 1952 год, еще был жив Сталин, волны репрессий накатывали одна за другой. Но Долматовский выбрал единственно возможную линию защиты, говорил о «легкомыслии составителей» и «беспомощности текстов», и в результате мастер сумел повернуть дело так, что студенты отделались небольшим дисциплинарным наказанием. Ковальджи до сегодняшнего дня сохранил благодарность учителю.
«Начинается легенда…» — очерк, посвященный Юрию Левитанскому, — не жизни, а его смерти. На основании своего дневника 1996 года Ковальджи с документальной точностью воспроизводит последние часы жизни поэта, резко выступившего против войны в Чечне на собрании интеллигенции в московской мэрии. Писатель опровергает домыслы мемуаристов, часто восторженные, но далекие от реальности.
Особое место в книге К. Ковальджи занимает очерк «Еврейский мальчик между Сциллой и Харибдой». На первый взгляд он может показаться небольшой рецензией на книгу израильского писателя Шамая Голана «Последняя стража». Но это не так: текст наполнен гораздо более серьезным смыслом. Сциллой и Харибдой юного скитальца Хаймека, в годы войны прошедшего все круги ада, стали Германия и СССР, а Итакой – Израиль. При этом, говорит Ковальджи, Одиссей, боровшийся с мифическими чудовищами, был взрослым, сильным мужчиной, Хаймек — беззащитным ребенком.
Книга израильского писателя вызвала у Ковальджи не только литературные ассоциации, она разбудила тяжелые воспоминания детства: «Я с острой бессильной болью думал о страшной еврейской судьбе: я видел опять, как в оккупированной Одессе осенью сорок первого года по улице нескончаемым потоком шли евреи — здоровые поддерживали немощных стариков, матери толкали впереди себя коляски, у всех были пожитки — узлы, сумки, чайники в авоськах… Евреи шли медленно, покорно, и они, и одесситы на тротуарах думали, что евреев ведут в загородные бараки (слово «гетто» еще не знали). Евреи шли долго, час или два. Всех их в поле расстреляли».
Книга «Моя мозаика» не просто о том, что писатель знает, она о том, в чем он абсолютно уверен, и задача его рассказать людям «как это было». Кирилл Ковальджи всегда был человеком надежным, и даже теперь ему хочется верить безоглядно.