Легко ли построить Вавилонскую башню?

Книга Дины Рубиной «Одинокий пишущий человек» (М.:ЭКСМО, 2020), если и имеет отношение к мемуарному жанру, то лишь отчасти. Обычно мемуары пишутся для того, чтобы подвести итоги своей жизни, рассказать о прожитых годах, пережитых событиях, значимых людях. У Рубиной иная сверхзадача: речь идет о том, что за человек такой — писатель, как формируется его личность, в чем заключается его повседневная работа, и, наконец, как выглядят плоды, а также «побочные продукты» его труда не только для читателя, но и для него самого. Иными словами — автор во всей полноте его личности, со всем комплексом его успехов и проблем. При желании содержание книги можно было бы охарактеризовать как «Труды и дни» (Гесиод) или «Былое и думы» (Герцен), если бы эти «дорожные указатели» не были заняты другими замечательными мастерами. Ну а что в этой книге  «правда жизни», а что «художественный вымысел» — это пусть читатель решает сам. Рубина уверяет (и трудно с ней не согласиться), что реальность как ее видят научное знание и художественная литература — совершенно разные вещи.

Каждая глава книги начинается с вопросов, которые в разное время писательнице предлагали журналисты в многочисленных интервью, и ее ответы на них. Смысл этого приема понятен: автор хочет представить темы и идеи, факты и детали, которые чаще других интересуют как прессу, так и читателей. И кроме того в книге присутствует немало настоящих «новелл» — так писательница определяет свои произведения небольшого объема — «живые» истории, иногда трагические, но чаще житейские, полные неподражаемого рубинского юмора.

Собственно мемуарный слой книги держится на трех китах: детские и юношеские годы будущей писательницы (семья, среда, город детства, первые литературные опыты), эмиграция уже состоявшегося мастера, т.е. перемещение в иную социальную среду, и… уход из жизни, — разумеется, так, как она видит его сегодня.     

В одном из недавних интервью Дины Рубиной немало говорилось о том, книга приурочена к 50-летию первой публикации писательницы и началу ее творческой деятельности.     

История о том, как шестнадцатилетняя ташкентская школьница отправила свой рассказ, написанный на тетрадной странице, в столичный многотиражный журнал «Юность», как замечательный драматург и редактор Виктор Славкин выудил его из груды унылого «самотека» и опубликовал, а потом еще один и еще — в целом, известна любителям творчества Рубиной. Но, пожалуй, впервые автор обращается к важным деталям своей биографии, которые освещают ее удивительное перевоплощение из «гадкого утенка» в «прекрасного лебедя» с жесткой искренностью и едкой иронией.

Вопрос о том, как эмиграция влияет на творчество писателя, также имеет   первостепенное значение для понимания творчества Рубиной. В 1990 году в ее жизни произошел неожиданный и решительный поворот судьбы. Известный в России писатель, автор повестей «Двойная фамилия» и «На Нижней Масловке», имеющий в своем активе театральные постановки и даже художественный фильм, вынуждена была убирать квартиры состоятельных израильтян, не подозревавших, с кем они имеют дело! О своих первых годах пребывания в Израиле Рубина написала повесть «Во вратах Твоих» и два романа — «Вот идет Мессия!...» и «Последний кабан из лесов Понтеведро». Повесть была напечатана в «Новом мире», имела значительный успех и даже «вышла в финал» Букеровской премии.  «Боюсь, — пишет она сегодня, — мне даже близко не удалось передать в ней кромешный ужас, заброшенность и осиротелость безъязыкого и нищего человека, обремененного семьей, в совершенно иной, чуждой твоему русскому языку земле».

В новой книге Рубина посвятила этому нелегкому периоду своей жизни «вставную» новеллу «Средство для мытья посуды», где сегодня, спустя тридцать лет, она рисует душераздирающую картину своего тогдашнего присутствия на земле. Нелишне отметить, что преодолеть все это можно было только неимоверным усилием воли при большом таланте и деятельном понимании своего места в жизни. Вскоре, однако, ей удается получить работу редактора в литературном приложении «Пятница» к русскоязычной газете «Наша страна». А уже в 2001 году читатели встретили Рубину в Москве, куда она приехала в качестве важного чиновника одной из общественных израильских организаций. Это была совсем другая Рубина, не похожая ни на советскую писательницу 80-х годов, ни на израильскую репатриантку начала 90-х. 

Последняя глава книги называется «Вслед за собственным катафалком», а ее первый раздел — «Писатель и смерть». Автор исследует взаимоотношение писателя с… собственным небытием. И здесь волей-неволей вспоминается  пожилой полковник Аурелиано Бузндия, герой романа Габриэля Гарсия Маркеса «Сто лет одиночества», который на вопрос: — «Что поделываете, полковник?», отвечал: — «Да вот сижу, жду, когда понесут мимо гроб с моим телом». Ну а если серьезно, то Рубина рассказывает здесь не только о том, как еще в детстве ей приходилось встречаться со смертью соседей и родственников, не только о снах, мистических совпадениях и предчувствиях, но и о печальной реальности. Впрочем, Рубина утверждает, что после похорон писателя только и  «наступают горячие деньки»!  «Кончина писателя, — продолжает Рубина, — самый удачный поворот событий для его книг, для наследников и издателей. Почему? Да потому, что смерть писателя — такой же информационный повод, как его скандальный развод, неприличная женитьба на молоденькой или, скажем, какое-нибудь дерзкое открытое письмо за его подписью».

Впрочем, этот последний информационный всплеск находится уже за пределами жизни, и об этом, пожалуй, и в самом деле, пусть лучше беспокоятся потомки…

О чем еще пишет Рубина в своей огромной шестисотстраничной книге?

Что такое душа романа? Сюжет, ритм, ситуации, время и, наконец, финал? Как рождается и погибает герой? Какое место занимает в романе любовь? Какое — в жизни автора? Имеет ли право на существование в книге ненормативная лексика? А мистика — каково ее место в художественном литературном произведении? Оказывается, значительное. С мистикой у Рубиной особые отношения: «мистические сцены» присутствуют во многих ее романах, да что там «многих» — почти во всех. У Рубиной есть даже и настоящий мистический роман — «Почерк Леонардо», в котором мистические, т.е. не изученные наукой явления стали двигателем сюжетной интриги! Писательница, как всегда, хорошо знает, о чем говорит. Впрочем, в книге об одиноком пишущем человеке она предпочла не нагружать читателя излишним «туманом грез», а решила «просто рассказать», — и тут же, как по мановению волшебной палочки, в повествовании возникают сразу несколько впечатляющих историй: «Умопомрачительная гадалка Нюся», «Кенари-грифоны», «Шаверменный ангел» и другие новеллы.

Знакомясь с книгой Рубиной, иной раз кажется, что помимо своего преданного Читателя, она обращается и к молодым писателям, только еще делающим первые шаги в литературе и мечтающим об успехе. Рубина прямо говорит: «Таланту научить, конечно, нельзя, но профессию — какие-то ее очевидные принципы и зачатки — передать можно».

И время от времени она дает практические советы: «Помните про финал, начиная с первой страницы романа! Финал вообще лучше писать с самого начала: это тональность всей вещи. Заодно вы не позабудете — зачем, собственно, взялись за эту идиотскую махину».

В минуты, когда повествование достигает высокого накала, Рубина продолжает мастер-класс: «Значит, договорились: к черту любые правила!

…кроме тех, которые вы продиктовали, запротоколировали, подписали собственной кровью и навечно назначили сами себе. Вот эти правила я вам нарушать не рекомендую, и потому — читайте! Читайте свой текст — тысячу, три тысячи раз. До тошноты до ненависти, до рези в глазах. Уверяю вас: каждый раз там есть что делать… Приступайте к работе. Ибо все минует, кроме того страшного чувства упущенной возможности улучшить текст […], которое вечно будет грызть вашу бессмертную авторскую душу».

Не станем обольщаться. Воспользоваться практическими советами Рубиной вряд ли удастся. Начинающие писатели могут быть уверены, что даже если они в точности выполнят все руководящие указания учителя, шанс войти в число «пяти-шести», стать частью Большой литературы невелик. Перед нами точно выверенный художественный прием большого мастера. Недаром Рубина учила не слишком доверять друзьям-писателям.

Однако же все, что пишет Рубина — это правда, художественная правда литературного творчества.

Каким образом писатель заставляет читателя «двигаться с ним в унисон, попадать в такт его дыханию…» — «необъяснимая тайна».

В творчестве — разгадка и бессилие понять…    

В заглавии книги «Одинокий пишущий человек» оба определения одинаково важны. Ну, «пишущий» понятно. Но почему обязательно «одинокий»?

О писателях Рубина пишет: «…в тот заветный миг, когда остается один на один с самим собой в заповедном мире производства и плетения слов, он существует в единственном числе». И дальше: «Талант открещивается о любого сообщества, ибо всегда индивидуален, замкнут на себе, на своих идеях, своих переживаниях».

Нет, Рубина, конечно, не проповедует отшельничества: «Писатель, понятно, человек,  у него есть семья, он живет в социуме… Он встречается с разными людьми, выступает перед читателями, прочитывает рукописи коллег, иногда пишет к ним предисловия или послесловия».

После того, как роман дописан, Рубина прежде посылала его своим друзьям «на прочтение», но потом отказалась от этой практики. Это случилось после того, как она отправила на отзывы один из своих романов «двум опытным литераторам» и получила прямо противоположные до анекдота суждения. Вывод таков: никому незавершенную окончательно работу не показывать…

Это о друзьях. А с критиками дело обстоит еще хуже. Рубина называет их «волкодавами», «болотом», «импотентами», бодливой, но безрогой коровой. Она их, мягко говоря, недолюбливает. И не случайно: ее до сих пор гнетет печальный опыт общения с ними. Хотя, похоже, виноваты в этом не сами критики, а давно сложившаяся система, диктующая им роль литературных киллеров или жандармов. Русская классическая критика, бурно развивавшаяся в пореформенные годы XIX века, являла собой поле боя, на котором, пользуясь быстро промелькнувшим призраком свободы, столкнулись различные политические силы общества. И Белинский, и Добролюбов, и Писарев ощущали себя борцами сперва с «охранителями», а потом и друг с другом, как это обычно водится у российских «демократов». В советское время в задачу критики входили поиски врагов то «подлинного социалистического реализма», а то, не дай Б-г, и правящего режима. В архивах сохранилось море убойных текстов, в которых литераторы, взяв на себя роль критиков (часто не имея на то никаких оснований), клеймили своих товарищей по перу и под видом объективности сводили личные счеты. В советское время от мнения критиков зависели тиражи, гонорары, участие в престижных конференциях и командировках.

Сегодня ситуация в корне изменилась. Каждый желающий может издать любую книгу, да не одну, а хоть бы и десяток за свои или чужие деньги. Никакой критик в мире, даже целая батарея критиков, не в состоянии отследить и сотой доли так называемого литературного процесса. Само слов «критик» сегодня звучит глуповато. Куда лучше подходит «литератор» — искушенный в литературных делах человек, пишущий в журналах, который помогает читателям прорваться через завалы «чтива» и без шельмования и пафоса советует обратить  внимание на то или иное литературное произведение — на очередную книгу Дины Рубиной, например. Как бы много ни было читателей у того или иного автора, а десяток-другой серьезных людей «в команде» никому не помешают. И интернет здесь, представьте, не помеха. «Всемирная сеть» и книжная культура (книга-как-книга по Рубиной) еще долго будут существовать параллельно. Нынешние перемены вряд ли изменят основу человеческой природы. Напрасно, «одинокий пишущий человек, — по словам автора, — наблюдает эти изменения с обескураживающим видом…» Тиражи и успех писательницы свидетельствуют как раз об обратном. Представьте «обескураженных» древних писцов, когда человечество переходило с глиняных табличек на свитки папируса. Вот это была революция!

Интернет действительно многолик, в том числе и социальные сети. И найти там, конечно, можно все, что угодно. Однако же среди моих друзей в фейсбуке (дурацкое слово - «френдов») присутствуют несколько всем известных прозаиков, поэтов, редакторов «толстых» журналов, в том числе старшего поколения, которые регулярно (порой пространно) высказываются в сети о литературе и культуре вообще. У них сотни, порой тысячи подписчиков, каждый из которых может из первых рук узнать не только об актуальных литературных событиях, но и фундаментальных проблемах литературы и искусства.

Немало страниц посвящает Рубина такой важной  и необходимой стороне литературного процесса как взаимоотношение писателя (творца) и читателя (потребителя), которого автор называет «Его Величество». И это понятно. В конце концов, автор работает для читателя, чтобы он там не говорил о безудержном полете вдохновения и принципиальной независимости творчества. Ибо, именно он, «Читатель достал кошелек и выложил непустяковые деньги за книгу (хотя мог бы и в Макдональдс пойти или прикупить необходимые в хозяйстве продукты-гвозди-лампочки)». Если это так, значит, говорит Рубина, это «книга авторства одного из тех самых пяти-шести имен, завоевавших своих читателей с потрохами».

Малотиражный писатель, «интересный» и «оригинальный», «отмеченный вниманием критиков», искренне не понимает: чем, чем завоеван Читатель, отказавшийся даже от обеда в Макдональдсе!

Дина Рубина поясняет этому, как оказалось, весьма недалекому субъекту: «умением строить интригу, крепко держать вожжи сюжета, трогать человеческое сердце и рассказывать свои истории собственным, узнаваемым и оригинальным языком».

Интересно, что думает об этом рецепте «малотиражный»!?

Конечно в мире не пять-шесть хороших писателей, а несколько больше. И Рубина фигурально употребляет слова «Большая литература» применительно к этим пяти-шести. Но Литература действительно большая, даже количественно, и если бы это было не так, не было бы и этих пяти-шести. Кроме прозаиков-романистов и прозаиков-новеллистов, пишут еще, к примеру, поэты, и их немало. Среди поэтов есть замечательные, хотя и графоманов в их числе, пожалуй, побольше. Стихи сегодня никто не покупает, даже очень хорошие. Прекрасные поэты, уже не молодые, с именем, у которых в сети несколько тысяч подписчиков, как правило, издают книги тиражом триста экземпляров, часто за свой счет. Так было не всегда. В шестидесятые годы, например, тираж 50 тысяч для хорошего поэта не считался большим, а 20 тысяч — так просто маленьким.

Кроме поэтов, есть еще авторы книг «нон-фикшн». Их тоже немало. Читатели, как правило, готовы знакомиться с такими книгами в интернете. Это настоящая беда. Как только книга появилась в сети, все продажи прекращаются или, во всяком случае, резко сокращаются. Но в любом случае здесь тиражи не сопоставимы с художественной литературой. Вот пример: один из самых известных в России бардов, прекрасный поэт, крупный ученый, а в недалеком прошлом автор известной телепередачи выпустил научно-популярную книгу  в издательстве ЭКСМО тиражом… 2000 экз. Для сравнения книга Рубиной «Одинокий пишущий человек» вышла в том же ЭКСМО тиражом в 60 тысяч экземпляров — в 30 раз большим!

Факт любопытный, но вполне объяснимый. «Строительство литературного имени, — пишет Рубина, — история куда более занудная, чем строительство Вавилонской башни».

Но даже вся эта респектабельная литературная братия, вместе взятая, количественно не перевесит авторов сочинений, стопками лежащих в газетных киосках и на книжных развалах вблизи вокзалов и аэропортов. Эти книги небольшого формата, не слишком толстые, в мягкой обложке, удобные к использованию в дороге. Они стоят дешево, продаются чуть ли не на вес, сериями — «любовный роман», «женские истории», исторические детективы. Тиражи у них  — будь здоров! Возможно, среди них попадаются и весьма добротные, «читабельные». Но в целом это все-таки не совсем литература, некоторые говорят — «чтиво». Или маскультура. И в этом слове нет ничего обидного. Везде и всегда маскультура являлась необходимым суррогатом подлинной культуры. И сегодня только она может конкурировать с всесильным интернетом…

Короче говоря, если бы не огромная литературная и окололитературная гора, не было бы труднодоступной вершины имени «Пяти-Шести».

Так ли это — рассудит Читатель… (Да-да, тот самый, с большой буквы.)