80 ЛЕТ ПОБЕДЫ КРАСНОЙ АРМИИ ПОД МОСКВОЙ
К 100-ЛЕТИЮ ПОЭТА ЮРИЯ ЛЕВИТАНСКОГО
«Звери рвутся к городу родному»
Едва сдав экзамены за второй курс, в самые первые дни войны Левитанский пришел в военкомат и написал заявление с просьбой зачислить его добровольцем на военную службу. Сохранилась повестка Сокольнического райвоенкомата, в которой сказано, что «уважаемый товарищ Левитанский» зачислен в «ряды героической Красной Армии». Посему ему «надлежит явиться 15 июля 1941 года на сборный пункт к 8 часам утра по адресу: Стромынка, 13, шк. 378». И далее: «При явке необходимо иметь при себе паспорт, партийный или комсомольский билет, вещевой мешок, смену чистого белья, кружку, ложку, полотенце, мыло и продукты питания на время следования до места назначения».
Левитанский был направлен в Особую группу войск при наркомате внутренних дел. Вскоре подразделение было переименовано в ОМСБОН — Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения. Это название осталось в истории Великой Отечественной войны. Формирование началось в июле 1941 года.
«ОМСБОН был призван вести разведывательные и диверсионные действия на важнейших коммуникациях противника, ликвидировать вражескую агентуру, действуя отдельными подразделениями, мелкими группами и индивидуально. В соответствии с этими целями необходимо было создать такое формирование, подобного которому Красная Армия фактически еще не знала. Его подразделениям предстояло действовать не на одном каком-то участке фронта, как это было с другими воюющими частями, а в самых разных местах всех фронтов – от Баренцева до Черного моря, а главное – не только на линии самого фронта, но и далеко за его пределами». (Зевелев А.И., Курлат Ф.Л. «Герои особого назначения»)
Кроме профессиональных военных в бригаду призывали спортсменов. Было решено также привлечь московских студентов: сто пятьдесят добровольцев прислал Институт физкультуры, немало молодежи пришли из МГУ, строительного, горного, кожевенного, станко-инструментального, медицинского, историко-архивного и из других столичных вузов; около тридцати человек зачислены из ИФЛИ.
Учебный полигон Особой группы войск размещался на территории двух стрельбищ — спортивного общества «Динамо» и Осоавиахима — неподалеку от станции Зеленоградская в районе Мытищ.
На учениях солдаты лежали в специально оборудованных узких щелях, и через их головы, лязгая гусеницами, переползал танк. В него бросали деревянные болванки — «гранаты», бутылки с зажигательной смесью.
Конечно, не все и не всегда шло гладко.
«Принятые в бригаду гражданские парни не сразу привыкли к первой утренней команде “Подъем!”. Но уже после недели работы с ними кадровые командиры-чекисты убедились, что эти ребята, не умевшие плотно обернуть портянкой ногу, с поразительной легкостью осваивают все сложности военного дела, с азартом соревнуясь, изучают винтовку, автомат, пулеметы, гранаты, топографию, в полном боевом снаряжении совершают дальние походы, ночные марши. Особенно сосредоточенными и внимательными молодые добровольцы были на занятиях по подрывному делу… Будущие подрывники учились производить расчеты, вязать и закладывать заряды, ставить мины, фугасы и производить разминирование». (Орлов М.Ф. «ОМСБОН в обороне Москвы»)
В Подмосковье занятия продолжались до середины сентября…
В ночь с 15 на 16 сентября подразделения ОМСБОН были подняты по тревоге и отправлены в Москву.
«Перед бойцами была поставлена задача — обеспечить оборону центра столицы, не допустить прорыва врага через Садовое кольцо, — писал военврач Илья Давыдов. — Предстояла так же «активная оборона» района Белорусского вокзала, Ленинградского и Волоколамского шоссе, т.е. направления, откуда ожидался прорыв немцев. Осью сектора обороны Москвы, закрепленного за ОМСБОНом, была улица Горького от Белорусского вокзала до Кремля».
1-й полк разместился в Доме Союзов (там же был и штаб бригады) и здании ГУМа, 2-й – в зданиях в районе Пушкинской площади. Улица Горького выглядела непривычно. Москвичи, видевшие центральную улицу столицы в те дни, запомнили ее такой навсегда.
«В октябре 41-го года нашу часть привезли в Москву, когда немцы были рядом, и предполагалось, что они могут войти в город, — вспоминал Левитанский. — И в нашу задачу входило держать оборону Москвы… уже в Москве — участок от Белорусского вокзала до Пушкинской площади… Мы патрулировали улицы — ходили вместе с моим другом Гудзенко… Мы, юные патриоты, готовились грудью защищать Москву: у нас была задача не пропустить немцев через Садовое кольцо».
2-й полк ОМСБОН, где проходили службу бывшие студенты ИФЛИ Гудзенко, Левитанский и их однокурсник Кардин, разместили в школе на Бронной, в опустевшем Камерном театре (сейчас Театр им. Пушкина) и в нынешнем здании Литературного института на Тверском бульваре.
Столовая, где обедали омсбоновцы, находилась на улице Горького около Центрального телеграфа. Когда в один из домов неподалеку попала бомба, молодые бойцы впервые увидели настоящих раненных и убитых. Война подступала все ближе.
В эти дни Семен Гудзенко и Юрий Левитанский написали слова песни, фактически ставшей гимном ОМСБОНа. Об этой песне, об ее важной роли на улицах «осажденной Москвы», потом напишут многие мемуаристы. Есть упоминания и о других стихотворных текстах, сочиненных Гудзенко и Левитанским, на мотивы популярных тогда песен.
«Я проснулся от света, ударившего в глаза, — вспоминал В.Кардин. —
Надо мной с карманным фонариком в руке склонился политрук.
— Товарищ боец, товарищ боец, вставайте, надо немедленно написать песню.
— Какую песню? — оторопело переспрашивал я.
— Патриотическую. Про Москву. Приказ командования.
— Я не умею сочинять песни.
—То есть как не умеете? — теперь уже политрук был ошарашен. Он, видно, успел доложить, что у него имеются специалисты по части песен, а тут "не умею". — Раз приказано, должны уметь.
— Вы не того разбудили, — оправдывался я, — вон спят красноармейцы Левитанский и Гудзенко. Это по их линии...»
Семен Гудзенко записал в своем дневнике:
«Темна Тверская. Мы идем обедать с винтовками и пулеметами. Осень 1941г. На Садовом баррикады. Мы поем песню о Москве. Авторы — я и Юрка (Левитанский — Л.Г.)»
Уточним: авторы слов. Песню пели на мотив суперпопулярной в ИФЛИ, а потом и во всей стране «Бригантины» Павла Когана и Георгия Лепского.
Звери рвутся к городу родному,
Самолеты кружатся в ночú,
Но врага за каждым домом
Встретят пулей патриоты-москвичи.
Припев:
Слышен гул орудий отдаленный,
Самолеты кружатся в ночú.
Шаг чеканят батальоны.
В бой за красную столицу, москвичи!
Мы за все сполна ответим гадам,
Отомстим за наши города.
Нет патронов — бей прикладом,
Чтоб от гада не осталось и следа!
[Припев]
Наша слава вспоена веками,
В песнях слава воина жива.
На последний бой с врагами
Поднимается рабочая Москва.
[Припев]
Эту песню пели почти всегда, когда солдаты шли строем.
«Появление на улицах Москвы подтянутых солдат в строю с полной боевой выкладкой и их песня, утверждавшая: “Мы не отдадим Москвы”, имели огромное мобилизующее и психологическое воздействие на жителей осажденной столицы. И авторы книги — свидетели того, как хмурые лица москвичей светлели, выражая надежду. Люди видели, что Москва имеет надежных и крепких защитников» (Зевелев А.И., Курлат Ф.Л. «Герои особого назначения»)
Ситуация на фронте менялась. Командование приняло решение передислоцировать ОМСБОН в Подмосковье, чтобы встретить врага лицом к лицу.
16 ноября 1941 года подразделения ОМСБОНа были подняты по тревоге и отправлены в район Клина.
За центром Москвы начинался настоящий фронт. Бойцы с любопытством и удивлением озирались по сторонам. Миновав Белорусский вокзал, сразу за границей сектора батальона колонна автомашин въехала в маскировочный туннель, образованный сеткой, натянутая вдоль шоссе на уровне фонарных столбов. Поверх сетки были набросаны ветки и желтые листья. Шоссе возле стадиона «Динамо» и Боткинского проезда пересекала железобетонная баррикада с пулеметными амбразурами. В ней были оставлены два проема для пропуска автомашин. В районе Сокола маскировочный тоннель заканчивался. Вдоль дороги торчали бетонные укрепления, противотанковые ежи и надолбы. На развилке дорог к Волоколамску и Ленинграду женщины и подростки копали противотанковый ров, укладывали в штабеля мешки с песком.
«О противнике мы знали немного, — вспоминал Илья Давыдов, — только то, что он под Волоколамском, за Московским морем и где-то в Калининской области, далеко за Клином. Но уже за Солнечногорском темп движения резко снизился. Следом, пытаясь нас обогнать, шли танки и кавалерия. Оседланные лошади стояли в кузовах автомашин седло к седлу. Укрываясь от снега и ветра, к ним прижимались смуглые низкорослые кавалеристы. Сутолока на шоссе продолжалась до самого Клина. В городе обстановка оказалась не лучше. На узких улицах полно артиллерии, автомашин и пехоты. Группы красноармейцев отыскивали свои части. На окраинах трудились тысячи людей — копали противотанковые рвы».
Колонна продолжала движение. Недалеко от Ямуги она свернула с дороги и двинулась по заснеженному проселку. Остановились в деревне Борщево… Поступил приказ укрепить оборону на рубежах Решетниково — Завидово — Конаково — Шестаково: установить минные поля и лесные завалы. На следующий день батальон продолжал путь по замерзшим проселкам вдоль границы Московской и Калининской областей. В небе то и дело появлялись группы вражеских самолетов. За Московским морем и где-то южнее гудела артиллерийская канонада. На дорогах часто встречались кавалеристы, автомашины, беженцы.
Отряды ОМСБОНа сосредоточились в районе Ямуги, в пяти километрах севернее Клина.
«…У деревни Ямуга тяжёлыми ломами долбим промёрзший грунт, закладываем взрывчатку […], — вспоминал Юрий Левитанский. — Ночью минируем железнодорожное полотно. Зима 41-го года была ранней и лютой. Красное зарево, свирепый мороз, немцы — совсем рядом. Ставишь мину, потом осторожно вставляешь в неё взрыватель, голыми руками, на сорокаградусном морозе — рукавицы для этого не годятся, — а потом ещё надо её, эту проклятую коробочку, снегом присыпать, чтобы не была заметна, — и так шаг за шагом, мину за миной, долгую эту ночь».
22 ноября немецкие войска остановили атаку кавалеристских соединений и предприняли новую попытку атаковать позиции Красной армии.
«Вдруг воздух наполнился гулом, — писал И. Давыдов. — Из-за леса вынырнули “мессершмитты”, снизились до бреющего полета и с воем пошли над конниками. Рассеяв пулеметным огнем эскадрон, самолеты с черными крестами вернулись к шоссе, обдавая нас длинными очередями. Батальон залег. Раздался голос комбата: “Огонь!”»
Бойцы ответили пулеметным огнем, «мессер» отпрянул в сторону и вновь атаковал кавалеристов, а потом снова вошел в пике над дорогой, где были сосредоточены омсбоновцы.
«Немцы бомбят и обстреливают из пулемётов, — рассказывал Ю.Левитанский. — Носятся прямо над нашими головами. Падаем в снег, пытаемся стрелять по ним — как нас учили, с “упрежденьем на два корпуса”, — а потом серыми комочками, в серых своих шинелях лежим на сверкающем этом снегу, беспомощно прикрыв голову руками. Первые убитые, первые раненые, оторванные руки, ноги...»
«Бойцы начали укладывать раненых в кузов первой машины, — продолжает Илья Давыдов. — Паперник и Гудзенко привели под руки смуглого скуластого конника. Он громко стонал и просил подать ему клинок, отброшенный за дорогу. Клинок подали. Подогнали вторую машину. Быстро погрузили в нее новую партию раненых. Но едва Левитанский с Лебедевым закрепили борта кузова, как Чихладзе притащил еще одного кавалериста (выделено мной — Л.Г.). На могучих плечах борца раненый казался мальчиком. Положили и его. И вторая машина уехала».
Это был первый настоящий бой, в котором приняли участие Левитанский и Гудзенко.
В эти холодные зимние дни конца ноября отряды заграждения ОМСБОНа вместе с частями Московской зоны обороны сорвали план гитлеровцев прорваться к Москве на самом коротком, прямом и выгодном для них направлении. Немецкие войска искали обходные пути и двинулись в том числе на Рогачёво – Дмитров. Сюда перебросили омсбоновцев, которые снова встали живым щитом на пути у фашистов.
Новая атака была отбита. Красная Армия перешли в наступление.
«В ноябре нас поставили на лыжи, — вспоминал Ю. Левитанский. — Длинные переходы, броски по 30, 40, 50 километров, в полной выкладке — винтовка, 120 патронов, три гранаты, малая сапёрная лопатка, вещмешок, противогаз — всего 32 килограмма. Немцы напирают яростно, рвутся к Москве. В районе деревни Давыдково – приказ: заминировать шоссе на участке 15 километров. Под обстрелом, на жесточайшем морозе. Утром команда — взрывать. В это время вдоль всего шоссе — немецкие танки и лыжники, прикрываемые с воздуха “фоккевульфами”. Два часа под непрерывным обстрелом. Но огромные комья земли с грохотом взлетают вверх — шоссе взорвано. В итоге — это я знаю лишь теперь — обеспечен стык армий Рокоссовского и Лелюшенко. Об этом писал потом Рокоссовский».
«Особенно напряженным был конец ноября и первые дни декабря 1941 года, — рассказывает И. Давыдов. — Наши бойцы установили минные поля, заложив на этих полях более шестнадцати тысяч мин, до пятисот заградительных фугасов и зарядов замедленного действия. Кроме того, они устроили и минировали около ста пятидесяти лесных завалов, взорвали несколько мостов и наш склад боеприпасов, оставшийся в тылу противника. Наступление наших войск продолжалось. На центральном участке Западного фронта мы овладели несколькими городами, в том числе Козельском и Калугой... »
В ходе контрнаступлении войска Красной Армии 16 декабря освободили Калинин. (Калининский фронт был образован еще 19 октября). Наступление в конце декабря было весьма успешным, но в начале января 1942 года оно захлебнулось.
Много лет спустя об этих суровых зимних днях Левитанский скажет: «…Мне нравится выражение Воннегута: “война детей” — да, воюют всегда дети, такими были и мы, лежавшие на том подмосковном снегу декабря сорок первого года. А зима была очень холодная, и лежали мы на этом снегу в своих шинелях и сапожках очень удобными мишенями для немецких самолетов — даже и маскхалатов тогда у нас еще не было. Чувство страха и чувство голода подолгу не отпускали нас в те студеные дни и ночи, а спать приходилось частенько на снегу…» И добавлял: «Сейчас при одной только мысли, чтобы лечь на снег, становится страшно, а тогда мы с Семеном Гудзенко лежали в снегах рядом, два номера пулеметного расчета».
«Я все это в памяти сберегу:
и первую смерть на войне,
и первую ночь,
когда на снегу
мы спали спина к спине».
(С.Гудзенко «Прожили двадцать лет…», 1942)
«Я лежал на этом снегу
и не знал,
что я замерзаю,
и лыжи идущих мимо
поскрипывали
почти что у моего лица.
Близко горела деревня,
небо было от этого красным,
и снег подо мною
был красным,
как поле маков,
и было тепло на этом снегу,
как в детстве
под одеялом,
и я уже засыпал,
засыпал,
возвращаясь в детство…»
(Ю.Левитанский «Воспоминание о красном снеге», 1970)