Рабби Иеошуа из Назарета

Взгляд на рубеже нового тысячелетия

В последние годы отчетливо обнаружился интерес публики к загадочной личности видного деятеля эпохи Второго Храма рабби Иеошуа из Назарета, законоучителя и религиозного проповедника, которого христиане всего мира почитают как Иисуса Христа. Основными источниками сведений о его жизни являются Евангелия, а также другие произведения, вошедшие в так называемый новозаветный канон и, кроме того, некоторые неканонические, апокрифические сочинения. Наиболее достоверными считаются три первых, синоптических, Евангелия, написанные до начала II века и опирающиеся, судя по всему, на единую текстовую основу, созданную по горячим следам событий — не позже, чем спустя лет двадцать после смерти Иеошуа, последовавшей, предположительно, в 31 году новой эры.

Евангельские тексты рассказывают о молодом, талантливом и бескомпромиссном законоучителе, осужденном и казненном римскими оккупантами. Однако, по мнению евангелистов, виновником его гибели стало, прежде всего, еврейское руководство того времени и, в частности, высший орган еврейского самоуправления в подвластной Риму Иудее — Синедрион. С распространением христианства его апологеты чуть ли не всех евреев начинают изображать как неких отверженных богоубийц. В результате само греческое имя еврейского рабби — Иисус — становится символом бедствий еврейского народа и на долгие века изгоняется из еврейской традиции. Лишь в XX столетии началась переоценка традиционной роли Иеошуа из Назарета в еврейской истории. Новый взгляд на события двухтысячелетней давности стал известен российскому читателю только в начале 90-х прошлого века годов после перевода на русский язык книги видного израильского ученого Давида Флюссера «Иисус» (1990). 

Профессор Иерусалимского университета Давид Флюссер с молодых лет занимался изучением Кумранских свитков — памятника древнееврейской культуры, обнаруженного в конце 40-х годов в пещере неподалеку от Мертвого моря. Эта работа дала историку уникальные сведения о деятельности различных иудейских религиозных групп конца периода Второго Храма. В 60-е — 70-е годы он пишет свои основные труды, в которых излагает идеи об иудейских истоках учения Иеошуа из Назарета.

…Иерусалимский профессор относится к той части израильского общества, которая свято соблюдает религиозные заповеди иудаизма. Его методологический анализ древних текстов опирается, таким образом, не только на многовековую традицию, но и на повседневную практику. 

Тщательно проанализировав евангельские источники, Флюссер приходит к выводу о том, что Иешуа никогда не нарушал установлений еврейского законодательства. Все разночтения, которые удалось выявить в текстах, объясняются чаще всего разницей в толковании тех или иных обычаев многочисленными иудейскими группами того времени, а то просто непониманием современными исследователями законодательных норм двухтысячелетней давности. Вместе с тем, Флюссер убедительно доказывает, что слова и поступки Иеошуа не представляли опасности и для римских властей.

Но если это так, если рабби ни в чем не виноват ни перед иудейским Законом, ни перед законодательством Рима, кто же тогда мог посягнуть на его жизнь? Израильский историк считает, что в гибели Иеошуа повинны те, кого он называет «храмовой» или «культовой» бюрократией. Храм в ту пору считался оплотом саддукеев, «элитной еврейской группировки», как называет ее израильский писатель Михаил Хейфец, которые всеми правдами и неправдами пытались предотвратить народное восстание, в очередной раз назревавшее в Иудее и грозившее нации катастрофой. Для этой цели они не брезговали ничем, в том числе и сотрудничеством с оккупационными властями. В проповедях Иешуа «храмовая бюрократия» видела, прежде всего, подстрекательство и провокацию, которые грозили лишить ее последних полномочий — контроля над Храмовой службой. Слухи о том, что Иешуа говорит о каком-то новом нерукотворном храме, вероятно, стали для них сигналом к действию, и они обратились за помощью к римскому наместнику прокуратору Иудеи Понтию Пилату.

А поскольку римляне, по словам ученого, «ревностно заботились об охране культовых сооружений на территории империи, стало быть, в их задачу входило и избавление первосвященников от возмутителей спокойствия».

«Среди ученых я отнюдь не единственный, кто на основании критического анализа источников пришел к выводу, что Иисус был верным своей религии евреем и что он был убит оккупационными властями в качестве такового, — писал Д. Флюссер. — На протяжении человеческой истории подобная судьба постигла миллионы его собратьев по крови».

Несколько лет назад на книжных прилавках Москвы появилась и книга Михаила Хейфеца «Суд над Иисусом» («Даат\ Знание», 2000). В своем увлекательном историческом очерке известный израильский писатель подробно рассматривает не только современные исследования эпохи раннего христианства, но также и сведения из традиционной еврейской литературы — Талмуда и мидрашей. Собственно, «героями» его книги оказываются… сами книги, вернее, идеи, высказанные их авторами. Свое повествование Хейфец строит как новое судебное расследование, выбирая для себя роль судьи и предлагая читателям функции присяжных заседателей.

Михаил Хейфец имеет все основания «участвовать в пересмотре дела Иеошуа из Назарета» не только как замечательный историк, но и как человек, не понаслышке знакомый с тоталитарной судебной системой. В 1974 году за написание предисловия к самиздатовскому собранию сочинений Иосифа Бродского он был осужден на 4 года лагерей и 2 года ссылки. Именно личный опыт позволяет ему отвечать на «неудобные» вопросы истории так, как этого не смогли бы сделать самые изощренные теоретики. Вот один из таких вопросов: почему Пилат согласился отдать Иеошуа Синедриону на одну только ночь — до утра, до суда? «По моему, М. Хейфеца, жизненному опыту ответ может быть таким: Пилат почему-то был заинтересован, чтобы в ночь, предшествовавшую суду, подсудимый подвергся предварительной обработке самых авторитетных, «своих», евреев, входивших в состав Верховного суда и постоянно поддерживавших контакты с римской оккупационной властью».

Неотразимая логика правоведов для политзека Хейфеца, конечно же, является серьезным просчетом в судебном расследовании, ибо он знает, что именно отсутствие логики часто свидетельствует о подлинности показаний свидетелей. Раз еврейское руководство «обрабатывало» Иешуа в поисках к спасению, значит, он мог спастись. «Надо было — всего лишь — отречься… Я как человек неюридический исполнен… восхищения перед верностью древнего диссидента своему предназначению, отказом купить себе жизнь и свободу лживым покаянием…»    

Выход в свет книги Хаима Коэна «Иисус — суд и распятие» (Иерусалимский издательский центр, 1997) стал важным шагом в разработке многих юридических аспектов, связанных с судебным процессом, приговором и казнью проповедника и философа Иеошуа из Назарета.

Хаим Коэн родился в Германии в 1911 году. Изучал философию и семитские языки в Мюнхенском университете, а затем и юриспруденцию. Звание адвоката получил в Иерусалиме, куда приехал после прихода к власти нацистов. После провозглашения Государства Израиль Коэн был назначен Генеральным государственным прокурором. В последствии занимал посты министра юстиции и члена Верховного суда Израиля. Он представлял Израиль в комиссии ООН по правам человека, а также являлся членом Международного арбитражного суда в Гааге, избирался членом президиума Международного института по правам человека в Страсбурге.

Книга Коэна стала результатом двадцатилетнего исследования первоисточников и документов, относящихся к римскому и еврейскому законодательству. Ведь, как отмечает сам Коэн, только за последние сто лет вышло в свет около 60 тысяч книг, посвященных жизни и смерти Иеошуа. Но при этом юриста поразило одно странное обстоятельство: среди всей этой огромной массы литературы анализ хода судебного процесса практически отсутствовал. И это несмотря на феноменальную значимость судебного решения по данному делу для всего человечества!

При рассмотрении дела Иеошуа Коэн не пытается взять на себя особые полномочия по вынесению окончательного решения, предоставляя право судить своим читателям. Он объявляет себя адвокатом одной из сторон, а именно, евреев: фарисеев, Синедриона и так далее. Он, по словам М. Хейфеца, «подвергает евангелистов перекрестному допросу, заранее настроенный на то, что показания свидетеля обвинения могут содержать путаницу, неточности, присущие человеческому взору».

Книга изобилует многими юридическими подробностями, прецедентами, аналогиями, ссылками, но при этом читается как захватывающий исторический роман. Дело, по нашему мнению, заключается не в многочисленных, порой специальных деталях, а в том ярком историческом фоне, который удалось нарисовать автору исследования, несомненно обладающему не только энциклопедическими знаниями, но и незаурядным литературным талантом.

Коэн со всей тщательностью проверил сообщения о беспрецедентном заседании Синедриона, описанного в Евангелиях, собравшегося в нарушение всех существовавших норм еврейского Закона — вне особого помещения!.. ночью!.. в канун праздника Песах!.. «Мы убеждены, — пишет Коэн,— что лишь одна причина могла побудить первосвященника созвать ночное заседание Синедриона у себя дома и заставить полный его состав явиться на этот беспримерный созыв: еврейское руководство было крайне заинтересованно предотвратить римлянами казнь еврея столь популярного, как Иисус».

Подробно изучив намерения и действия всех сторон этого воистину исторического судебного процесса, Коэн пришел к выводу не просто о непричастности евреев к юридическому рассмотрению дела и вынесению смертного приговора Иеошуа, но и о невозможности процесса как такового, ибо действия подсудимого, с точки зрения евреев, не содержали признаков преступления и, следовательно, не подлежали судебному преследованию. Наоборот, если рассматривать деяния Иеошуа с позиции римского права, то оказывается, что он действительно был замешан в тяжких преступлениях и заслуживал сурового наказания.

Мы же оставим за скобками действия римлян и, в том числе, ненавистного иудеям Пилата, которого, к слову, им все же удалось выдворить из Иерусалима несколько лет спустя после казни Иеошуа: римляне казнили мятежника, чужака, аборигена — так всегда поступали завоеватели, и в этой печальной традиции нет ничего ни особенно нового, ни особенно поучительного. Странствующий философ Иеошуа из Назарета, оказавшийся едва ли не самой значительной личностью во всей мировой истории, — и еврейский народ, который, по мнению православного мыслителя Василия Зиньковского, «является субъектом, а не объектом истории» — вот две составляющих дилемы, обреченной до конца времен занимать лучшие умы человечества.

Коллизия предельно ясна: если евреи проглядели в личности Иеошуа ожидаемого ими Мошиаха (Мессию, Христа — по-гречески), тогда они несомненно являются отступниками от Божьего Завета; если же Иеошуа представлял собой одного из толкователей идей иудаизма, деятельность которого отвечала чаяньям некоторых слоев тогдашнего еврейского общества, но в то же время находилась за рамками господствующих в Иудее религиозных представлений, тогда дело, при любом исходе, не выходит за рамки острых внутриконфессионных противоречий.

Еще Николай Бердяев вполне определенно указывал на простую и, казалось бы, вполне очевидную истину: евреи никогда не признавали за Иеошуа никаких «божественных притязаний», наоборот, следуя своим древним верованиям и традициям, они со всей решительностью их отвергли. Иеошуа мог быть воспринят ими в каком угодно обличии — пророка или лжеца, новатора или обскуранта, поводыря или слепцам — но только не бога! С язычниками дело обстояло куда проще: богочеловек был для них вполне привычной, наглядно мыслимой и легко представимой имманентной категорией; языческое сознание запросто справилось с усвоением вновь предложенной образной системы. Для еврея же образ Иеошуа очевидно прямо противоречил трансцедентной Божественной сущности.

«Этим воспользовались враги еврейства, — пишет Бердяев. — Христос был отвергнут евреями, потому что он не оказался Мессией, который должен был осуществить царство Израиля, а оказался каким-то новым Богом. Богом страдающим и униженным, проповедующим царство не от мира сего. Евреи распяли Христа, сына Божьего, в которого верит весь христианский мир. Таково обвинение».

Против этого обвинения «врагов еврейства» Н. Бердяев имеет два возражения: во-первых, все же, не смотря ни на что, евреи «первыми признали Христа», поскольку евреями были апостолы, да и первая христианская община была еврейской; во-вторых, «...все народы имеют непреодолимую склонность раcпинать своих пророков, учителей и великих людей, — рассуждает философ. — Пророков всегда и повсюду побивали камнями. Греки отравили Сократа, величайшего из своих сынов. Неужели проклинать за это греческий народ?»

Это очень важное соображение: кем бы все эти два тысячелетия ни был Иеошуа из Назарета для христиан, для евреев очевидно он оставался кем-то вроде отравленного Сократа для греков, сожженного христианской инквизицией Джордано Бруно для итальянцев, повешенного Франсуа Вийона для французов или расстрелянного императора Николая II для русских.

Художественная фабула евангельских текстов прекрасно укладывает всю деятельность Иеошуа в рамки традиционной сюжетной схемы, столь популярной в мировой литературе как прошлого, так и настоящего: приезд молодого провинциала в столицу, его злоключения в ней, неприятие его свежих идей костной толпой, происки властьимущих и, наконец, трагический финал.

В самом деле, почти вся проповедническая деятельность Иеошуа протекала на весьма коротком отрезке истории — и временном, и географическом. Первоначально события разворачивались в Галилее, в северной прибрежной части озера Кинерет (Гинессаретского моря в христианской традиции), приблизительно от местечка Курси на востоке и до Тверии на западе по дуге не более двадцати километров длинной. В северной точке этой дуги, неподалеку от Кфар-Нахума (Капернаума в христианской традиции), на невысоком взгорье Иеошуа произнес свою знаменитую Нагорную проповедь.

Из этих же мест вышло и большинство его последователей, крестьян и рыбаков, до тех пор мирно промышлявших рыбой в водах Кинерета. Из этих же мест родом одна из самых горячих его сторонниц Мария Магдалина, то есть Мария из Мигдала, небольшого селения к северу от Тверии. Какой-нибудь русский путешественник, окажись он там в те годы, непременно назвал бы эти места «медвежьим углом». И хоть медведи в Галилее отроду не водились, все ж это были самые отдаленные земли в Иудее; здесь жили бедные люди, мечтавшие о лучшей доле, но поскольку они все-таки были евреями, то свои мечты они, конечно, связывали со скорым приходом Мошиаха. Проповедь Иехошуа легла на благодатную почву.

Проповедовал он в Галилея, вероятно, не больше года, и ничто не предвещало скорой беды. Однако весной 33 года (или 31-го, как утверждают многие историки) он решил попытать счастья в Иерусалиме. По-человечески его можно понять: молодой, полный тщеславия, талантливый философ и проповедник вдруг почувствовал, что исчерпал все свои возможности в провинции и отправился в столицу, понимая, что встретит там иные возможности для своего служения, несравненно более широкую и более подготовленную аудиторию, сильных и опытных, поднаторевших в спорах и дискуссиях противников.

Почему Иеошуа выбрал именно этот, на первый взгляд столь неудобный момент для того, чтобы войти в Иерусалим? С одной стороны, канун праздника Песах давал ему полную гарантию наличия большого количества паломников, с которыми ему наверняка было о чем говорить. Но с другой стороны, он не мог не понимать, что в тревожной обстановке большого скопления людей в преддверии очередного восстания, назревавшего в Иудее, римляне примут усиленные меры безопасности. Так и случилось: Понтий Пилат срочно покидает административную столицу провинции Цезарию и вместе со своими легионерами объявляется в Иерусалиме. Впрочем, может быть, именно эта напряженная, предпраздничная и вместе предвоенная атмосфера отвечала душевному настрою Иеошуа. По-видимому, так и было.

Если бы Иеошуа продолжал в столице свои мирные проповеди, как он делал это в Галилее, беда могла бы пройти стороной. Но, похоже, он намеренно обостряет события, провоцируя римлян. Речь идет о знаменитом инциденте в иерусалимском Храме. «Когда Иисус явился в Храм, опрокидывая столы торговцев и изгоняя менял, — пишет американский историк Макс Даймонт, — евреи, которые нуждались в услугах этих торговцев и менял, пришли в такую же ярость, в какую пришли бы сегодня христиане, если бы кто-то ворвался в их церковь, расшвыривая их свечи и кресты, предназначенные для продажи, и изгоняя служек, разносящих блюда для сбора пожертвований. Можно ли сомневаться, что такой возмутитель спокойствия был бы немедленно арестован по просьбе священника или другого церковного лица?»

И все-таки Иеошуа был арестован лишь на третий день после скандала. Такое промедление, по мнению М. Даймонта, свидетельствует о том, что евреи хотели замять инцидент, случившийся абсолютно некстати и суливший им массу неприятностей.

Юрист Хаим Коэн в полной мере подтверждает выводы историка Даймонта, свидетельствующие о мирных намерениях еврейской стороны. Он подробнейшим образом анализирует евангельские отчеты о ночном заседании Великого Синедриона, высшего органа еврейского самоуправления, собравшегося в нарушение всех мыслимых установлений и традиций (вне специального помещения!, ночью! в канун праздника Песах!), и приходит к неожиданному заключению: «...Лишь одна причина могла побудить первосвященника созвать ночное заседание Синедриона у себя дома и заставить полный его состав явиться на этот беспримерный созыв: еврейское руководство того времени было крайне заинтересовано предотвратить казнь римлянами еврея, тем более еврея столь популярного, как Иисус». Более того, и юрист, и историк убедительно доказывают в своих книгах: Иеошуа из Назарета вовсе не находился в оппозиции к существующим тогда еврейским законодательным установлениям, наоборот, он проповедовал исключительно в рамках Моисеева Закона, но, конечно, в духе реформаторских идей, заложенных еще Пророками.

«То, что он проповедовал, чему учил и о чем говорил, ни в чем не противоречило всему, что говорили и чему учили другие еврейские пророки, раввины и секты. Поэтому со стороны евреев ему не грозила никакая опасность. Опасность грозила ему от римлян. В стране, где властвовал террор, не безопасно было говорить о справедливости», — пишет Макс Даймонт.

 В этом контексте особенно досадны заблуждения, происходящие от банального непонимания семантического смысла многих речений Иеошуа, а также несообразностей возникших при переводах. Многие эти недоразумения так прочно вошли в христианский обиход, а затем и в традицию, что стали догмами.

Ну вот, например... Иеошуа говорит: «Отец мой небесный...» Означает ли это, что он почитает себя сыном Всевышнего в самом естественном смысле этого слова? Во Второзаконии черным по белому записано: «Сыны вы Господу, Богу вашему» (14:1), и слова эти несомненно обращены ко всем евреям. Так же говорит и Иеошуа: «Отец ваш небесный»? Почему же слова, обращенные ко всему народу, он не мог отнести и к себе лично?

«Я и Отец — одно...», — говорит Иехошуа. Ну а как же? Ведь согласно иудейской традиции посланный тождествен (в рамках своей функции) Пославшему. По-видимому, он просто ощущал себя посланником Всевышнего, что также не может полежать осуждению с точки зрения еврейских установлений.

«Можно, конечно, писать "Сын Человеческий" с многозначительными прописными буквами, — рассуждает публицист Евгений Майбурд. — Но никуда не деться от факта: на иврите "бен адам" означает просто "человек". Теперь сравним: "Сын Человеческий есть господин субботы" и "человек есть господин субботы". Иисус лишь перефразировал слова рабби Шимона б. Манассия: "Суббота принадлежит вам, а не вы субботе"».

Христианская литература вообще придает особое значение отношению Иеошуа из Назарета к празднованию Субботы. Любопытные соображения высказывает по этому поводу известный православный публицист Зоя Масленникова: «В одной из древних рукописей Евангелия, хранящихся в библиотеке Кембриджеского университета, в заключении рассказа о колосьях, сорванных в субботний день, вместо обычного заключения (Лк.6,5) следует короткий рассказ... Он показывает нам отношение Христа к субботе в ином аспекте, чем евангельские рассказы о субботе... Первоначальная церковь, которой пришлось бороться с иудаизмом и фарисейством, передала нам главным образом рассказы о субботе, всякий раз изображая Иисуса в одной и той же боевой позиции: в борьбе против казуистических манипуляций — полностью лишенных любви — с субботним покоем. Наш рассказ показывает, какая основная позиция Христа по отношению к священному дню стоит за всеми этими субботними конфликтами. Он хотел, чтобы священный день был действительно свят».

Примеры такого рода можно множить до бесконечности, приводя свидетельства как еврейских, так и христианских авторитетов. Куда важнее вспомнить слова выдающегося законоучителя-фарисея Раббана Гамлиэля, сказанные им несколько лет спустя после казни Иеошуа в защиту его учеников, которые приводит важнейший христианский источник Нового завета «Деяния апостолов»: «...Если это предприятие и это дело — от человеков, то оно разрушится, а если от Бога, то вы не можете разрушить его». Эти слова заключают в себе оправдание деятельности не только учеников Иеошуа, но и самого учителя, разумеется, в иудейской, а не римской интерпретации. Этому свидетельству Хаим Коэн придает особое юридическое значение.

В восемнадцатой книге «Иудейских древностей» Иосифа Флавия, еврейского историка, жившего около двух тысяч лет назад, мы обнаруживаем первое по времени внеевангельское упоминание о Иеошуа; вероятно, это вообще первое упоминание о нем, дошедшее до наших дней: «В это время жил мудрый человек, которого звали Иисус. Весь его образ жизни был безупречным, и он был известен своей добродетелью, многие люди среди евреев и других народов стали его учениками. Пилат осудил его на распятие и смерть».

Как видим, слова Иосифа полны сочувствия; мы не наблюдаем тут ни малейшего отчуждения, которое непременно присутствовало бы, если бы речь шла о преступнике. Напротив, древний историк, почти современник этих трагических событий, подчеркивает незаурядность личности Иеошуа, и словом не обмолвившись о пресловутом противостоянии еврейской традиции.

Во всех отношениях знаменателен и образ праведника Иоанна (называемого в христианской традиции Предтечей и Крестителем), который встает перед нами на страницах «Иудейских древностей». Неслучайно иудей Иосиф с большим сочувствием и даже теплотой относится к его деятельности... «Ирод умертвил этого праведного человека, — свидетельствует историк, — который убеждал иудеев вести добродетельный образ жизни, быть справедливыми друг к другу, питать благочестивое чувство к Предвечному и собираться для омовения. При таких условиях (учил Иоанн) омовение будет угодно Господу Богу, так как они будут прибегать к этому средству не для искупления личных грехов, но для освещения своего тела». 

Таким образом, «основоположники нового учения» — это можно утверждать со всей очевидностью — в глазах своих современников действовали и проповедовали в духе тогдашних иудейских представлений; их новаторские идеи имели своих последователей, но, конечно, как и всякое новаторство — и своих противников. Казни Иоанна и Иеошуа, с точки зрения Иосифа Флавия, безусловно явились актами произвола тиранов.

У Иосифа мы также обнаруживаем сведения о том, как «еврейские законники из Синедриона» встали на защиту последователя и брата Иеошуа Иакова «равно как и других лиц» (тоже, по-видимому, последователей Иеошуа), обвиненных первосвященником Ананом «в нарушении законов» и приговоренных к побитию камнями. «Однако, все усерднейшие и лучшие законоведы... — пишет Иосиф, — отнеслись к этому постановлению неприязненно. Они тайно поехали к царю с просьбой запретить Анану подобное и указали на то, что и теперь он поступил неправильно».

Если бы Иеошуа ушел в мир иной, оставив нам свое учение таким, каким он сам видел его и каким видели большинство современников, он, по всей видимости, остался бы в еврейской истории как один из самых замечательных ученых своего времени, как реформатор иудейской традиции и последователь великих Пророков прошлого. Возможно, он стал бы основателем нового направления в иудаизме, развив учение одной из значительных сект конца эпохи Второго Храма — ессеев, из среды которых, по-видимому, он вышел. Но в истории, как известно, нет сослагательного наклонения, и провидение распорядилось иначе. 

Современная историческая наука вполне определенно обозначила ту самую разделительную линию, которую и не думал переступать Иеошуа, но которую уверенно перешли его ученики. «Приверженцы Иисуса в Иудее остались в большинстве своем верными иудейской религии... Однако апостолы христианства не довольствовались проповедью его учения среди еврейского населения Палестины... Больше всех отличился на этом поприще Саул (Павел в христианской традиции — Л.Г.)... Стараясь все больше приспособить СВОЕ (выделено мной — Л.Г.) учение к новым приверженцам из среды язычников, Павел привел к отколу христианства от иудаизма... и превратил его в новую религию, которая постепенно овладела всей Римской империей» («Очерки истории еврейского народа» под ред. Ш. Эттингера). Обратите внимание на выделенное мной слово «свое»: и правда, учение Саула из Тарса было иным, не тем, что проповедовал Иеошуа.

Вообще, история Саула типична для неофита, вновь обращенного. Сперва Саул относился к новому учению крайне враждебно, он был в числе самых рьяных преследователей его приверженцев и даже выступал свидетелем на процессе христианского мученика Стефана. Но произошло чудо, и Саул переродился. Благодаря своей кипучей энергии и незаурядным организаторским способностям ему удалось не только изменить саму сущность учения Иеошуа, но и внедрить его в сознание огромной массы язычников. Да и сами эти изменения, как очень точно отметил Н. Бердяев, монтировались по меркам языческого, а не иудейского сознания, иными словами, им приготовлялся «иудаизм на экспорт», который именно в силу этого обстоятельства имел такой фантастический успех во всем языческом мире. Впрочем, это был уже не иудаизм: деятельность Саула и его сторонников привела к расколу около 50 года н.э.

Анализируя завершающий этап судебного разбирательства и последовавшую за тем казнь Иеошуа из Назарета, Хаим Коэн выражает серьезные сомнения в самой возможности некоторых эпизодов, представленных евангелистами, особенно, Иоанном. Во всяком случае, рассказ о громком одобрении евреями действий римских властей ему представляется уж точно «внеисторическим». Но даже если Х. Коэн не прав, сколько же человек может одновременно собраться на одной площади, пусть и очень большой. Пожалуй, несколько сотен. А сколько же из этих нескольких сотен на самом деле кричали: «Распни его!»? Вероятно, несколько десятков. А теперь внимательно вглядитесь в их лица, жесты, позы — в своем, конечно, воображении. Знакомая картина? Да это ведь те же люди, которых мы видим на московских площадях во время сборищ так называемых патриотов — коммунистов, нацистов, «православной общественности» — две тысячи лет спустя! 

«Христиане, или называющие себя христианами, в течение долгой истории своими делами распинали Христа, распинали и своим антисемитизмом, распинали своей ненавистью и своими насилиями, своими услугами сильным мира сего, своими изменами и своими искажениями Христовой истины во имя своих интересов»,— так писал еще в 1938 году великий русский православный философ Николай Бердяев. Справедливости ради заметим: не только, конечно, христиане — «распинатели» есть, наверно, в каждом народе; и среди русских, и среди евреев, и среди какого-нибудь экзотического африканского племени живо это неугомонное «универсальное меньшинство», у которого чешутся руки выволочь очередного «очкарика» для крутой разборки. Но эти «распинатели» нигде и никогда не представляли целого народа, не представляют они и народ еврейский…

Не было у евреев никаких разумных причин казнить рабби Иеошуа! Однако, конечно, в массе своей евреи не приняли его религиозного учения, уже впоследствии приспособленного Саулом из Тарса к совершенно иному религиозному менталитету.  

Строгие процессуально-юридические доказательства Хаима Коэна, кажется, должны убедить даже самого закостенелого юдофоба: согласно еврейскому законодательству Иеошуа из Назарета не был виновен ни в каких преступлениях, перед судом евреев не представал, приговор не был вынесен; по римскому праву, несомненно, виновен, казнен точно в соответствии с действующим тогда законодательством…

Такова правда, а нравится она кому-то или нет — это уже другой вопрос.

2000