«Я был барабанщиком в нашем отряде»
(Фрагменты из новой книги)
1.В «подвале». Юрий Левитанский и Вадим Сидур (1968)
Юрий Левитанский с женой Мариной были частыми гостями в мастерской выдающегося скульптора Вадима Сидура, которую друзья называли просто «подвал»
Мастерская находилась в доме на Комсомольском проспекте, строительство которого началось в начале 60-х годов по плану реконструкции Москвы.
Со временем в подвале сложился особый мир, состоящий в основном из людей, скептически относившихся к официальному советскому искусству. Кто только не побывал здесь — Э. Климов и В. Шукшин, Б. Окуджава и Т. Гуэрра, Г. Белль и Ю. Трифонов…
В те годы многое связывало Левитанского с Вадимом Сидуром: не только задушевные вечеринки, не только общие взгляды на многие события, происходившие в мире, но и совместные проекты. Это была настоящая дружба со всеми ее радостями, обидами, выражением признательности, а порой несогласия, в том числе, и по принципиальным вопросам.
В марте 1968 года Юрий Левитанский стал инициатором небольшой выставки Вадима Сидура в Центральном Доме литераторов, — не скульптуры, конечно — рисунков. Сидур выставлялся не часто, экспозиция готовилась тщательно. Конечно, художник советовался с друзьями и в первую очередь с Левитанским.
Жена скульптора Юлия Нельская-Сидур записала в дневнике:
11 марта (1968). «После обеда поехали к нам в подвал… Дима (Вадим Сидур — Л.Г.) показал рисунки, среди них те, которые собирался показать в ЦДЛ. Юра не хочет показывать портрет Солженицына. Мы с Димой решительно не согласились. Более того, Дима вообще ничего не будет показывать, если не разрешат Солженицына…» Вопрос не праздный…
В это время, после очередных публикации произведений писателя в самиздате, после знаменитого «Письма съезду» Союза писателей СССР против А.И. Солженицына была развернута шумная пропагандистская компания в советских СМИ. Интеллигенция широко и горячо обсуждала эти события на «кухнях»…
А вот конец записи от 11 марта:
«Стали петь песни, пели Юрины песни, потом Булата Окуджавы».
Речь идет о песнях, которые к тому времени уже начали сочинять барды на стихи Левитанского.
Выставка, тем не менее, состоялась… И, похоже, удалась несмотря на все волнения и споры.
Юлия Нельская:
20 марта. «Прибыли в ЦДЛ часа в три… Нам разрешили развешивать на стендах в Малом зале, перед тем как снести их в уже освобождаемый от столов зал ресторана. Рисунки выглядели совершенно потрясающе. Первый раз мы могли посмотреть на них на расстоянии и не в подвале. Неприятности начались сразу же. Пришел директор ЦДЛ, сказал, что ему активно не нравится, нет ничего нового, и он просит заменить три рисунка… Юра Левитанский стал уговаривать Диму не лезть на рожон…»
И далее запись Ю. Нельской от 22 марта:
«Мы полюбили совсем Юру Левитанского, особенно после вечера, где он и Марина так сильно переживали за Диму…»
В сентябре 1969-го состоялось выступление Левитанского в школе на улице Достоевского, где работала Юлия Нельская, учительница французского языка.
Вот записи в ее дневнике:
26 сентября. Завтра Юра Левитанский приедет ко мне в школу читать свои стихи. Волнуюсь, как это пройдет.
27 сентября. Сегодня Юра Левитанский пришел ко мне в школу на вечер поэзии. Почитал он свои стихи. Все остались довольны — и дети, и Юра. Юра пришел весь такой пушистый…
Левитанский, много трудившийся над переводами поэтов социалистических стран и в связи с этим имевший «полезные знакомства», всякий раз пытался продвинуть творчество Сидура за рубежом: знакомил скульптора с литераторами, журналистами, дипломатами, рассказывал о нем зарубежным друзьям.
Вот несколько примеров…
Юлия Нельская-Сидур записывает:
27 марта (1968). Позвонил Юра Левитанский, очень обрадовался, что мы не уехали, потому что приехал в Москву председатель Союза югославских писателей, и завтра в 11 часов Юра хочет с ним прийти в мастерскую…
28 марта. В 12 часов уже были в мастерской. Юра Левитанский пришел со своим важным югославом, председателем Союза югославских писателей… Югославу все понравилось, хотя вид у него очень солидный. Внешне очень напоминает наше начальство из литературных чиновников… Юра пытался Димой руководить, но Дима решительно вел себя с югославом самостоятельно и ни на минуту не забывал, что нам важнее дать ему фотографии и написать краткую биографию, чем показать ему еще сто рисунков, от которых тот заметно обалдел, хотя ему всё понравилось.
6 апреля …Завтра мы с Димой, несмотря на воскресенье, должны встать в 9 часов утра и в 11 уже быть в мастерской, чтобы принимать из югославского посольства каких-то людей. Председатель Союза писателей Югославии Матей Бор, который у нас уже был один раз, тоже придет… Юра Левитанский придет.
7 апреля. Встали в 9 как штык… Ровно в 11 были в мастерской. И тут же прибыл Юра Левитанский. Через час приехали югославы… Матей Бор, уже знакомый нам, и с ним советник посольства Бранко, высокий моложавый человек со шрамом на лбу. Бор выглядел сегодня совсем европейцем, много говорил, показался мне сегодня наивным и добрым… Смотрели рисунки.
А вот и другая история, зафиксированная Ю. Нельской…
28 мая. Позвонил Юра Левитанский, сказал, что собирается ехать встречать группу чехов, приехавших на Неделю чехословацкой культуры. Кажется, должен приехать Ян Бузаши, главный редактор «Млада творбы».
5 июня. …[Сидур] до двух часов ночи принимал Левитанского с редактором «Млады творбы» Яном Бузаши.
* * *
В конце 1965 – начале 1966 года прошел первый судебный процесс против писателей опубликовавших свои произведения за рубежом. На скамье подсудимых оказались Андрей Синявский и Юлий Даниэль. В результате Синявский был осужден на 7 лет лишения свободы в ИТК, Даниэль — на 5 лет лагерей, — оба по обвинению по статье «антисоветская агитация и пропаганда». Обвинительный приговор получил большой международный резонанс и фактически дал старт диссидентскому движению в СССР. Некоторые писатели, посчитавшие приговор несправедливым и незаконным, подписали «письмо 62-х», в их числе Л. Аннинский, Б. Ахмадулина, В. Войнович, Л. Копелев, Ю. Мориц, Ю. Нагибин, Б. Окуджава, Д. Самойлов, А. Тарковский, К.Чуковский, И. Эренбург и другие. Среди подписантов был Юрий Левитанский.
В январе 1968 года начался второй громкий процесс против авторов самиздата — «Процесс четырех», более известный как «процесс Гинзбурга — Галанскова».
Суд приговорил создателей и публикаторов за рубежом сборника «Белая книга» о процессе Даниэля и Синявского — А. Гинзбурга к пяти годам лишения свободы, Ю. Галанскова — к семи, А. Добровольского — к двум, В. Лашкову — к году, всех по стандартному обвинению в «антисоветской агитации и пропаганде». Процесс вызвал новую волну протестов интеллигенции по всей стране. Среди протестовавших были и писатели, в том числе — снова Левитанский.
Что это означало тогда? Сталинские времена минули. Теперь за подпись под письмом не расстреливали и даже не сажали в тюрьму. Но при этом запросто могли перестать печатать, рассыпать уже набранные в типографии книги и даже арестовать тираж. Писатель лишался возможности элементарно заработать на жизнь. Про заграничные командировки можно было забыть иногда на долгие годы. А для переводчиков зарубежной поэзии или прозы такие поездки были необходимой частью творческого процесса.
Юлия Нельская записала:
1 мая (1968) …Юра (Левитанский – Л.Г.) рассказал, что ему нужно будет давать письменное объяснение, почему он подписал письмо против процесса Гинзбурга и Галанскова. Юра твердо решил не каяться и даже очень оскорбился, когда мы где-то в разговоре такое предположили.
6 мая …Одна редакторша из «Детской литературы» сказала, что им даны указания «воздержаться» от предоставления переводов поэтам, подписавшим письма против процессов, в частности, Самойлову и Левитанскому…
13 мая …Юра рассказал, что всех писателей, подписавших письма, вызывают и беседуют, увещевают не подписывать впредь. […] Теперь очередь подходит к букве «Л», то есть скоро позовут Юру, так как они вызывают в алфавитном порядке. Юра весь в сомнениях, хотя и говорит, что не собирается ни с чем соглашаться.
И далее запись…
1 июня. У Юры Левитанского зарубили книжку в «Советском писателе», у Дэзика (Д. Самойлова — Л.Г.) тоже, причин не объяснили.
В архиве сохранился протокол заседания правления Московского отделения Союза писателей СССР с постановлением секретариата: «о членах СП т.т. Копелеве Л.З., Аксенове В.П., Балтере Б.И., Войновиче В.Н., Чуковской Л.К., Ахмадулиной Б.А., Искандере Ф.А. и других, подписавших коллективные заявления в защиту осужденных за антисоветскую деятельность Гинзбурга, Галанскова, Добровольского и др.». В результате, на всех членов СП, подписавших письма протеста, были «наложены дисциплинарные взыскания».
Левитанский отделался «легким испугом»: ему было «поставлено на вид».
Через много лет, в 1995 году, обращаясь к читателям журнала «Грани» по случаю 50-летия издания, Юрий Левитанский так оценит свою роль в российском демократическим движении: «Не могу причислить себя к диссидентам в обычном, расхожем понимании этого слова, потому что не был причастен к противоправительственным акциям, не сидел за решеткой, не эмигрировал, но в самые удушливые годы всё же подписывал все письма в защиту наших крупных диссидентов. И никогда не участвовал в играх на стороне “сильных мира сего”, не состоял в партиях, не подвизался на трибунах и митингах, а по своему духу, по роду своей литературной деятельности всегда был инакомыслящим».
* * *
Нельзя сказать, что события августа 1968 года грянули, как гром среди ясного неба. Дело к этому шло уже с весны. Западные «голоса» не раз говорили о «силовом сценарии». Однако в Москве мало кто верил, что случится худшее. Когда 21 августа войска нескольких стран Варшавского договора во главе со специальной группой танковых войск СССР пересекли границу Чехословакии, прогрессивная советская интеллигенция восприняла это как свое личное горе. Открыто протестовали единицы: 25 августа на Красную площадь вышли семь человек, получившие затем годы заключения в лагерях и «психушках». Но «на кухнях» возмущались многие, возмущение переходило в отчаяние от беспомощности и бессилия.
В мастерской Сидура в эти дни, кажется, ни о чем больше не говорили.
Юлия Нельская:
21 августа. Сегодня самый черный день этого года — Чехословакия оккупирована своими «братьями», советские танки попирают ее землю… Все мы слушали радио, пытались разобрать то, что прорывалось через глушилки…
23 августа. Живем только тем, что слушаем радио. Какое подлое, вероломное и безумное действие… Юра Левитанский и Булат Окуджава пришли к нам с участниками семинара славистов, двумя француженками и одной шведкой, а также с двумя нашими, их преподавателями. Мы хоть как-то отвлеклись…
Теперь после тех трагических дней августа 1968 года Ю. Нельская-Сидур почти в каждой своей дневниковой записи возвращается к событиям в Чехословакии.
И даже через год, 22 августа 1969 года, она запишет:
…Нервные мы с Димой оба, психованные — мы с Левитанцем затеяли извечный спор. Он считает, что Чехословакию обязательно задавят арестами, страхом и все там будут сидеть и молчать. Я абсолютно с этим не согласна. Уж если даже мы в нашей тюрьме и то что-то попискиваем, не боимся, то уж чехи никогда не перестанут сопротивляться, тем более что им почти год удалось пожить настоящей свободной жизнью при Дубчеке.
К сожалению, Левитанский оказался прав!
А тогда, в 1969-м, в голову приходили самые мрачные мысли.
Юлия Нельская:
24 августа. Нужно уйти во внутреннюю эмиграцию. Нужно уметь чему-то радоваться и в этой ситуации. Хорошо, что у нас нет детей. Думать о том, что твоего ребенка ждет детский дом или концлагерь после того, как тебя арестуют, совершенно невыносимо.
…Мы вернулись в подвал, перебирали фотографии и рисунки. Вспоминали стихи Левитанского: «Живешь, как сдерживаешь крик».
* * *
Живешь, не чувствуя вериг,
живешь — бежишь туда-сюда.
— Ну как, старик? — Да так, старик!
Живешь — и горе не беда.
Но вечером, но в тишине,
но сам с собой наедине,
когда звезда стоит в окне,
как тайный соглядатай,
и что-то шепчет коридор,
как ростовщик и кредитор
и въедливый ходатай.
Живешь, не чувствуя вериг,
и все на свете трын-трава.
—Ну, как, старик? — Да так, старик!
— Давай, старик, качай права!
Но вечером, но в тишине,
но сам с собой наедине,
когда звезда стоит в окне,
как тайный соглядатай...
Итак - не чувствуем вериг,
среди имен, среди интриг,
среди святых, среди расстриг
живешь - как сдерживаешь крик.
Но вечером, но в тишине...
(Кинематограф, 1970)
Вдова Юрия Левитанского Ирина Машковская вспоминает: «…Он был одним из тех, кто освобождал Прагу от фашистов. Но принес, как Юрий Давидович считал, еще худшее рабство — советское. Тогда они, молодые мальчишки, об этом, конечно, не подозревали. Их прекрасно встречали пражане — встречали иногда даже лучше, восторженнее, чем на своей земле. А потом когда известные события произошли в 68-м, в один из этих августовских вечеров он написал стихотворение, которое — Юрий Давыдович мне сам это позже рассказывал — вызвало у него такой эмоциональный подъем, его самого удивило своей мощностью, масштабностью что ли, глубиной».
Рассказывает журналист Леонид Шинкарев: «С Юрием Левитанским мы познакомились в начале 1960-х годов в Иркутске, я там работал от «Известий», а поэт прилетал навестить больную мать. Потом мы не раз встречались в Москве, в том числе в дни вторжения советских войск в Чехословакию. Никогда раньше Юрий Давыдович не был таким подавленным, читал, задыхаясь, стихи, только что написанные. Мне запомнился пронзительный рефрен: «Прости меня, Прага, сирень сорок пятого года…». Лейтенантом пехоты он освобождал Прагу и Будапешт, переводил чешских, словацких, венгерских поэтов, они с нежностью относились к нему. Пусть эти стихи не увидели свет, но они были, были написаны тогда».
Ирина Машковская продолжает рассказ: «Он написал это стихотворение и, из осторожности что ли, побоялся его записать, или записал и потерял. Во всяком случае, текст стихотворения не сохранился. Единственное, что, он надеялся, сохранилось — запись на магнитофонную пленку. Они были в какой-то компании, как он рассказывал, в один из этих вечеров августа 68-го, и в какую-то минуту он прочел это стихотворение, только что написанное, друзьям… […] Текст оказался утерянным окончательно. Варианты, которые мы теперь, уже по прошествии стольких лет, публикуем (в «Литературном обозрении» №6 1997 — Л.Г.) — это, вероятно, текст, который Юрий Давидович пытался восстановить по памяти, и уже продолжение, которое он написал сейчас».
В «Литературном обозрении» были опубликованы более или менее завершенные и достоверно сохранившиеся фрагменты стихотворения…
Ну, здравствуй, Прага, здравствуй, душа моя!
* * *
Ну, здравствуй, Прага, здравствуй, душа моя!
…………………………………………………………………………
Со дней войны влюбленный в этот город,
опять по тихим улочкам старинным
бреду неспешно, и со мною рядом
тень юности моей идет по Праге,
насвистывая песенки тех лет,
армейскими топочет сапогами
и смотрит на девчонок длинноногих
чуть пристальней чем требует приличие,
и восхищенным взглядом провожает,
едва не выворачивая шею,
и пробует заговорить по-чешски:
мол, я сам, пан поручик, нех са паче…
……………………………………………………………..
при этом, очевидно, полагая,
наивно полагая, что сейчас же
он вызовет восторг и ликованье —
и брызнут благодарственные слезы:
ах, победитель,
ах, освободитель,
ах доблестный и бравый пан поручик,
мы так вам благодарны, видит Бог…
И я тихонько тень толкаю в бок —
послушай-ка, веди себя приличней,
не забывай, что ты всего лишь тень,
виденье, призрак, зыбкая туманность
из области субстанций ирреальных,
к тому же на дворе иное время
и уж никак не сорок пятый год…
……………………………………………………
Я не забыл, как вы меня встречали
………………………………………………………
………………………………………………………
и победитель, и освободитель
я говорю вроде бы мне нечего стыдиться.
И все-таки — простите меня, чехи,
за август шестьдесят восьмого года
Кончается стихотворение так:
………………………………………………………..
и маленькая Чехия такой
была сейчас великой
Постскриптум 1990 года
…И все-таки простите меня, чехи
Стихотворение так и осталось незавершенным.
Из дневника Юлии Нельской:
1 января (1969). Кончился 1968 год. Год смутный, сумасшедший, нехороший…
Юра Левитанский прислал поздравление из Переделкина.
13 января …Левитанский прибыл из Переделкина, и сегодня он с Мариной… посетили нас, чтобы справлять старый Новый год.
2.«Жизнь моя, кинематограф» (1970)
Подлинное литературное признание принесла Юрию Левитанскому поэтическая книга «Кинематограф» (1970), которая и определила его судьбу как выдающегося российского поэта нашего времени.
Уже к началу 1969 года книга, в основном, была завершена. Летом и осенью Вадим Сидур работает над ее оформлением.
Снова обратимся к дневнику Юлии Нельской-Сидур:
18 августа …Дима делает довольно симпатичную книжку Левитанскому.
7 сентября. Холодрыга. Встретились с Юрой Левитанским в метро и поехали к нам в подвал. Долго совещались насчет обложки для Юриной книжки…
17 сентября. Димка кончил книгу Левитанского…
Однако возникли какие-то затруднения…
Юлия Нельская:
1 февраля (1970) …Время подоспело сдавать книгу Левитанского. Дима сначала чуть с ним не поругался, потом помирился…
Время своего знакомства с Левитанским Елена Камбурова определяет как «начало 1970 года», — «Кинематограф» уже был передан в издательство.
«Мне хорошо запомнилась наша самая первая встреча, — вспоминает Е. Камбурова. — Ей предшествовал разговор с Окуджавой у него дома; на вопрос: нет ли у него новых песен? (у него тогда был период неписания) — последовал ответ: вам надо познакомиться с Юрой Левитанским».
Писатель и правозащитник Зоя Крахмальникова, находившаяся в тот вечер среди гостей Булата Окуджавы, вызвалась их познакомить. Через несколько дней они встретились у станции метро «Белорусская», и в тот же вечер Левитанский вручил Елене Камбуровой и музыканту Ларисе Критской, работавшей тогда ее аккомпаниатором, пачку напечатанных на машинке стихотворений из книги «Кинаматограф».
«Лариса схватила эти стихи, — продолжает Камбурова, — и написала к ним музыку, целый цикл, буквально шквал песен пошел. Одновременно с этим началось наше довольно тесное общение с Юрой».
Общение переросло в дружбу. Одной из первых песен, написанных Л. Критской на стихи Левитанского, стала знаменитая «Собирались наскоро…» («Не поговорили»). Потом последовали «Воспоминания о шарманке», «Как показать осень», «Кинематограф» («Вступление в книгу») и другие. Это были песни, впервые созданные специально для Камбуровой в расчете на ее голос, на ее манеру исполнения, вошедшие в ее репертуар на долгие годы; некоторые из этих песен певица исполняет и сегодня. Сейчас многие авторы пишут и поют песни на стихи Левитанского, но первыми были Камбурова и Критская.
14 сентября 1970 года сразу после выхода в свет «Кинематографа» Юлия Нельская запишет в дневнике:
…Поехали к нам в подвал, а потом с Левитанскими к ним домой. Юрины стихи какие-то студенты из Караганды записали с музыкой под гитару на пленку. Очень мило поет парнишка, со вкусом.
Песни на стихи Левитанского начали распространяться по всей стране.
Книга «Кинематограф» — особенная; некоторые критики даже называли ее «поэмой». И все же — это не поэма, а книга стихов, но структура ее очерчена столь точно и строго, что за всем этим странным переплетением фрагментов сценария, воспоминаний и снов и впрямь проглядывает некое подобие сюжета.
О загадке новой книге Левитанского заговорили всерьез.
Одним из первых ее пытался разрешить критик Владимир Огнев.
«Если раньше, — писал он, — в давних стихах Ю. Левитанского, малое и великое существовало отдельно, потом, порою, в противопоставлении, в страдательной симпатии к малому, — в «Кинематографе» диалектика слабости и силы, величия и скромности, одной боли и общей боли и радости доведена в лучших стихотворениях-фрагментах до поэзии откровения, до искреннейшей исповеди человека XX века, пораженного как силой своей, так и слабостью».
О принципах своей работы еще в 70-е годы расскажет и сам Левитанский…
«В этом смысле, — говорил поэт, — стихи пишу без карандаша и бумаги, и так, насколько мне известно, происходит с большинством поэтов, а процесс писания как таковой — записывание, переписывание, вымарывание, поиски нужного слова — это уже потом. Так пришла однажды неведомо откуда и строка — «Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!», а потом повела за собой и все стихотворение, ставшее вступлением в книгу, да и весь замысел книги «Кинематограф» начался, вероятно, оттуда.
Это город. Еще рано. Полусумрак, полусвет.
А потом на крышах солнце, а на стенах еще нет.
А потом в стене внезапно загорается окно.
Возникает звук рояля. Начинается кино.
И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной.
Ах, механик, ради бога, что ты делаешь со мной!
Этот луч, прямой и резкий, эта света полоса
заставляет меня плакать и смеяться два часа,
быть участником событий, пить, любить, идти на дно…
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
…Принцип киномонтажа должен был, по моему замыслу, не только создать фон происходящего, но и помочь показать целую жизнь человека, которая пришлась на интересные и трудные десятилетия. Конечно, «Кинематограф» в этом смысле книга особая, в ней принцип монтажа выдержан наиболее последовательно и строго».
Многие уважаемые критики и по сей день считают, что «настоящий Левитанский» начался именно с «Кинематографа». И как бы там ни было, именно «Кинематограф» стал точкой отсчета признания поэта широким кругом любителей поэзии…
Но – почему?
Пройдет более десяти лет, и в предновогоднем номере журнала «Новый мир» (№12, 1981) один из самых искушенных российских критиков поэзии Сергей Чупринин так сформулирует задачу своего сочинения: «Но надо же объяснить, отчего только книга стихов «Кинематограф» (1970) — безусловно, одна из лучших, одна из наиболее цельных во всей отечественной поэзии последних десятилетий — заставила говорить о Левитанском как о зрелом, сложившемся художнике, привлекла к нему поначалу сочувственное, а потом и влюбленное внимание читающей публики: то, что стихи Левитанского, став песнями, звучат не только с эстрады, но и в тесном дружеском кругу — надежное тому свидетельство».
Впрочем, тогда в начале 70-х годов книга подверглась критике… из-за оформления Вадима Сидура, сегодня безусловного классика книжной графики.
При переиздании книги «Кинематограф» в 1994 году Левитанский напишет в предисловии: «…Оформил ее по моей просьбе близкий мой друг, покойный, увы, ныне, выдающийся художник и скульптор Вадим Сидур (это уже отдельная история, ибо оформление было повергнуто резкой критике со стороны Комитета по печати, после чего оформлять поэтические книги Сидуру более уже не дозволялось)».
А вот и дневниковая запись Юлии Нельской-Сидур:
8 июня (1972) Дима говорил по телефону с Володей Медведевым, и тот сказал, что постановление идеологической комиссии действительно существует, причем совсем свежее, от 27 мая. В основном не нравится книга Левитанского «Кинематограф». Сколько все-таки бездельников получают зарплату за то, например, что пытаются замечать красиво оформленные книжки и протестовать против них в постановлениях за спиной художников…
Сегодня «мышиная возня» чиновников от литературы вокруг творчества наших выдающихся мастеров кажется досадным и нелепым курьезом, но тогда все это было вполне серьезно, ибо реально влияло на жизни художников.
Приходилось постоянно думать: как жить дальше… Впрочем, времена, как известно, не выбирают.
Елена Камбурова в спектакле Театра музыки и поэзии "Сны поэта Левитанского"