Дорога у нас одна
Яков Кумок «Милимойе» (М., «Прицельс», 1997)
«Милимойе» в переводе с литовского означает "любимая". Об этом мы узнаем , лишь дочитав роман почти до конца. Впрочем, нечто подобное можно было предположить и с самих первых страниц, ибо книга эта о любви — о любви несчастной, искореженной и исковерканной, растоптанной многими обстоятельствами трагических событий второй половины уходящего XX века.
Автор нагромождает несбывшиеся любовные истории одну на другую с каким-то мазохистским упорством, отвергая саму возможность пряничного голливудского хэппи-энда, и настойчиво опровергает расхожую идею вневременного и внесоциального характера того самого чувства, которое Пушкин именовал «наукой страсти нежной». Все потуги многочисленных ромео и джульетт из "Милимойе" обрести хотя бы подобие совместного благополучия оказываются перечеркнутыми изысканными и свирепыми кознями многомиллионных армий монтекки и капулетти, не оставляющих любовникам ни малейшего шанса на успех.
В центре повествования рукопись искалеченного поэта-фронтовика, где отражена почти вся его жизнь, распадающаяся на два не равных срока: давний, послевоенный месяц мимолетной, но страстной любви и все остальные годы, представляющие собой не более чем простое дожевывание остывших котлет — безразлично где: в русской деревне Манихино или в далеком Иерусалиме. Во всяком случае, так видится эта жизнь его блудной дочери Лизе. Это похоже на правду, но всего лишь похоже...
Именно «рукопись» придает роману не только объем, но и протяженность — «от послевоенного прибалтийского туманного лихолетья» где правят бал «лесные братья» до трагических событий недавнего прошлого — кровавой попытки коммунистического реванша и Войны в заливе. В центре «рукописи» знаменитая поэтесса Рут, которая была убита литовскими экстремистами в 1946 или в 1947 году тридцати двух лет от роду, оставившая после себя кроме богатого литературного наследия малолетнего сына Айстиса. Именно он, Айстис Казимирович, спустя почти полвека передает израильскому ученому Моше Авнеру рукопись поэта-фронтовика, который в молодости был любовником его матери, полученную им от своей бывшей жены, дочери этого самого фронтовика. Вот так закручен сюжет. Рукопись, конечно, многослойна. Да и ее новый хозяин, Моше Авнер, тоже присутствует в романе со своей собственной историей, куда в свою очередь вкраплены фрагменты документов, с которыми он работает.
С точки зрения композиционной структуры роман Я. Кумока усложнен предельно: попытка разобраться во всех его многоходовых хитросплетениях путем хирургического препарирования в конце концов обязательно окажется гибельной и бесплодной — просто в остатке мы получим несколько безжизненных трупов, бестолково распластанных в анатомичке. Роман целен по мысли и чувству, несмотря на свою сюжетную разлапистость, которая сначала раздражает, а потом, когда попривыкнешь, завораживает.
Есть в книге Я.Кумока важный фундаментальный идейный пласт, который, по всей видимости, особенно дорог автору: обретение народом национального самосознания в самом широком спектре его внешнего и внутреннего выражения — от диких экстремистских выходок до кропотливого постижения своих исторических корней. Кто бы мог подумать еще пару десятилетии назад, что народы СССР, ведомые Старшим братом к светлому коммунистическому завтра, вдруг в ужасе сбросят опостылевший груз утробного единения, обнаружат себя у разбитого корыта и в панике начнут заламывать руки, причем преимущественно не себе, а соседу.
«Я воображал, что детям моим национальное чувство просто будет незнакомо; изживать ли его, наживать — им не придется. Мир людской станет — к тому времени, как они подрастут, — безнационально однороден и счастлив; разве не так нам сказывали на уроках марксизма? То есть неосознанно мы представляли, что он будет однородно русским и коммунистически счастливым. Надо же было поверить в такую чушь!» — запишет в дневнике один из героев книги.
В романе Якова Кумока не содержится никаких универсальных рецептов восстановления утраченной национальной памяти. Больше того, здесь нет даже намека на уверенность в скором разрешении наших сегодняшних духовных мытарств. И автору, и, надеюсь, его читателям ясно: никакие кардинальные перемены извне просто немыслимы, ждать их неоткуда. И фашисты, и коммунисты, и «лесные братья» уже попробовали... Национальная самоидентификация — огромная внутренняя работа, которую каждый должен проделать самостоятельно. Это путь — под стать той давней сорокалетней дороге по пустыне, которую еврейский народ уже прошел однажды, но, по-видимому, должен будет пройти вновь, и, может быть, не один раз, только теперь, похоже, не в одиночку, а обязательно рядом или параллельно с другими народами... Это путь — и все герои книги Якова Кумока находятся на разных его этапах и даже в разных его концах: и «лесные братья», угробившие свою национальную поэтессу, и литовская праведница доктор Будвищайте, и армянский мудрец Вардван Аршакьян, и израильский ученый-идишист Моше Авнер... Дорога у нас одна.
1997