Леонид Гомберг
Поиск по сайту...
Леонид Гомберг
Леонид Гомберг

Татьяна Кузовлева

 

КОГДА ВРЕМЯ И ПАМЯТЬ  НЕРАЗДЕЛИМЫ

 

 О книге «ВРЕМЯ-ПАМЯТЬ. 1990-2000, Израиль. Заметки о людях, книгах, театре» (С-Пб.: Алетейя, 2018)

 

Над книгой «Время – память» (издательство Алетейя,С.-Петербург, 2018) Леонид Гомберг, автор нескольких книг, известный исследователь библейских мотивов в истории и археологии, а также в творчестве современных израильских прозаиков, поэтов, актёров, работал с начала 90-х. Объединенные общей обложкой литературные портреты его «героев» сплелись в многозвучное полотно культурного и литературного пространства страны, в которой главными языковыми скрепами стали постепенно вошедший в живую жизнь Израиля язык Ветхого Завета иврит и бытовой – идиш, завезённый переселенцами из Европы.

Меир Шалев, читаемый в Израиле и в Москве прозаик, пишет: «Если русская литература вышла из шинели Гоголя (а я считаю, что и сам тоже вышел из этой шинели), то израильская литература вышла из Библии, несмотря на то, что это всё
так далеко от нас и покрыто тайной… В Израиль люди приехали со всего мира с разными родными языками: русским, немецким, французским, идишем, ладино и многими другими. Все эти языки вносят особый вклад в ивритский сленг».
Иврит, идиш, русский – им дано звучать на этой земле, не заглушая друг друга.

Леонид Гомберг уточняет: «практически все основатели и классики литературы на иврите - выходцы из Российской империи: и Бялик, и Бердичевский, и Черниховский, и Шлёнский, и Агнон».

Время – память. Атмосфера духовного родства всех «насельников» книги, атмосфера доброжелательности и спокойной сдержанности повествования позволяет Леониду Гомбергу сохранять дистанцию свободного наблюдателя, оставаясь при этом незримым свидетелем происходящего. Он и нас делает соучастниками всего, о чем рассказывает. Рядом с ним понимаешь, как непросто каждому найти свою «землю обетованную», а найдя её, обрести своё место в ней. Повезёт тому, кто сумеет сохранить в душе обе родины. Все мы на Земле связаны одной нитью.

Время – память. Воспоминания о встречах и расставаниях, о дружбах, о сокровенных разговорах с друзьями, о сомнениях и тревогах репатриантов, о надеждах и разочарованиях, о неуспокоенности душ звучат в книге живым многоголосьем. Имена, упоминаемые в книге, хорошо известны и в России, и в Израиле.
Подобно тому, как автор произвольно выбирал действующих лиц для этой книги, я позволила себе также произвольно остановиться на тех, с кем знакома лично или по произведениям.
Поэтому с особым интересом прочитала главы о некоторых из них.

 

Эфраим Баух - «Летопись исхода»(“Исход – это взрыв, извержение, пробивающее косную тяжесть отставшего времени, смещающее топографию равнин и гор, и человеческого духа… Прорыв во времени –дело еще не решающее; Исход продолжается и сегодня”).

Игорь Губерман - «Судьба души, фортуна плоти и приключения ума» (“…чего уж действительно не хватает, так это привольной языковой среды, русского языкового океана – в Израиле этого нет. Может быть, поэтому так тянет в Россию: я всегда привожу какие-то услышанные словечки, шутки, анекдоты…Очень хорошо помню, как на следующий день после нашего приезда в Израиль, после короткой ночной пьянки с раннего утра в нашу квартиру ввалился Саша Окунь и заорал: “Вставайте, лентяи! Голгофа работает до двенадцати”).
Леонид Гомберг так объясняет феномен необыкновенной популярности Губермана: «Его творчество, как поэтическое, так и прозаическое, неотделимы от сегодняшней России, ибо произрастает корнями из живого, «уличного» русского языка».

Дина Рубина - «Время - мера вещей и событий». Анализируя её прозу – романы, новеллы, путевые очерки, - Гомберг ищет и находит свой ключ к ним: «В книгах Рубиной время завихряется в спираль, сжимается, а потом и рассыпается так, что отдельные его фрагменты меняются местами и застревают в неприметных уголках пространства». Дина Рубина «помогает» ему: “ персонажи громоздились беспорядочным грузом, как в заваленной чемоданами и ящиками подсобке. Я наконец разобрала этот завал. Разборка со своим подсознанием – обычная творческая рутина любого писателя”).

Елена Аксельрод «Ожившая эпоха» (“Мои герои активностью характера не отличались, («Двор на Баррикадной», мемуары) Может быть, поэтому меня взволновала их нескладная судьба, их потаённый конфликт со временем и обстоятельствами”).
Гомберг добавляет: «её стихи «полны исконным и неистребимым трагизмом – трагизмом, преследующим каждого из нас и делающим эфемерным любое благополучие».
И всё же в прозаическую книгу они привнесли своё, ничем не замутнённое дыхание: “Прикрываю - последняя - двери безлюдного зала. \\ Тень твоя ещё там, не спешит удалиться со всеми. \\ Вот и я ухожу до утра, до другого начала, \\\ Когда тихо взойдёт в лёгких красках ожившее время”).

Зинаида Палванова - «Краткий стих Творения» (“Угомонились еврейские дети \\ После счастливой свободы ночной. \\ Самое тихое место на свете - \\ Нынче Израиль перед войной”). Она уехала в Израиль в начале 90-х. “ Теракт в центре Иерусалима. \\ Страна впилась в телевизоры. \\Все экраны в крови”. И всё же Иерусалим и Москва стали одинаково близки ей. Для неё - как два звена одной цепочки - Пушкин и иврит. Они - спасательный круг в мире, гдеа даже поездка в автобусе таит в себе реальную угрозу жизни. И всё же всякий раз, возвращаясь из поездок в Иерусалим, Зинаида Палванова снова и снова испытывает чувство дома, с радостным облегчением повторяя: “Я проснулась – и жить охота. \\ Я проснулась – Ерушалаим!”. Казалось бы, судьба с детства - ох, как не баловала её, но, видно, таков код, заложенный от рожденья, вопреки всему, в её щедрую на добро, нежную и отзывчивую душу, в её негромкий, предельно искренний голос. Код, страстно переданный ей родителями-зеками…

Все названные поэты и прозаики печатаются в израильских и российских журналах, их книги и творческие вечера не проходят незамеченными, в России им всегда рады.

О неразрывности времени и памяти – это не только о живых, но и об ушедших.
Анатолий Алексин утверждал: «Не имеет никакого значения, где находится рабочий стол писателя». В бережном рассказе о нём «Жил-был классик» Леонид Гомберг пишет: «Алексин и не уходил из российской литературы… Книги Алексина пережили всё, что можно было пережить в прошлом веке. И остались с нами».
Рядом с этим воспоминанием соседствуют с щемящие строки о драматичной судьбе артиста Валентина Никулина, признававшегося, что в России он «играл в театре только то, что мог и хотел играть… А тут кончился контракт – о-па! – и я подвешен в пустоте» («Побег из Иерусалима»); о метаморфозах вечно метавшейся душе Михаила Козакова:«…был я одиноким волком в Москве, таким и здесь остался» («Труд, чудо… и что-то ещё»).

А ещё в книге – страницы об израильском литературном журнале на русском языке «ИЖ», о его русских и израильских авторах и главном редакторе поэте Игоре Бяльском; о рождении четверть века назад театра «Гешер». И о многом другом.

Книга прочитана, и я говорю «Спасибо» Леониду Гомбергу. А время и память не отпускают меня, напоминая о шестимиллионных жертвах евреев во Второй мировой войне и о десятках миллионов советских солдат, не вернувшихся с фронта. Не отпускают и слёзы на глазах постаревших ветеранов той войны, стоявших вдоль иерусалимского маршрута, по которому двигались колонны участников международной акции «Христиане в поддержку мира в Израиле». Шёл 2003 год, пятьдесят восьмой после Победы. Они стояли в потёртых пиджаках, утяжелённых советскими орденами и медалями. Стояли – хрупкие, почти прозрачные, опираясь на палки. Я осторожно пожала одному из них руку, почувствовала, как дрожат его пальцы. Он чуть слышно прошептал: « Дети, неужели вы, наконец, пришли к нам…».
Как забыть такое.