Леонид Гомберг
Поиск по сайту...
Леонид Гомберг
Леонид Гомберг

nikulin

 

ХИРУРГИЧЕСКАЯ ПЕРЕСАДКА

Валентин Никулин в Иерусалиме

«Вы представляете себе, сколько раз я отвечал на этот вопрос!» — так начал свой разговор замечательный актер, сыгравший десятки ролей в театре и кино, народный артист России, житель города Иерусалима Валентин Никулин.

Вернее разговор начал я, спросив: «А что же все-таки заставило вас уехать из России в Израиль: материально вы не бедствовали, ваша актерская судьба состоялась в полной мере — что же тогда?»

 

— Я в Израиле два с половиной года. Десятки раз передо мной ставили этот вопрос,... на который мне всегда очень трудно отвечать, но вам скажу вполне откровенно.

В один прекрасный день я вдруг понял, что у меня никого нет; всех-то родственников — троюродная сестра в Москве да тетя, кузина моей мамы, в Америке. Все. Больше никого. Я один, как перст.

Следовательно, все решала моя вторая половина, вторая половина нашей семейной ячейки. У моей супруги взрослая дочь, талантливый хирург, ее муж — хирург-онколог. Их дети. Вот и получается, что на одной чаше я один... со своим весом 54 килограммами, на другой... Вот и потянуло. Ну и конечно, здоровье...

Мое поколение, в том числе, актерская братия нашего театра «Современник», долго-долго держалось, а потом вдруг резко, резко начало вырубаться прямо на глазах.

Очень долго все мы мнили себя молодыми, сжигали без остатка, тратили без оглядки. Вдруг как-то сразу, один за одним...

 

— Кого вы имеете ввиду?

 

— Да, как кого? Пети Щербакова уже нет в живых, Жени Евстигнеева нет в живых... Огромный, здоровенный, недюжинной силы Валя Гафт то и дело хватается за сердце...

Вот и я тоже...

Но, конечно, обе эти причины не существовали в отдельности — все едино, все слилось вместе.

 

— Были ли у вас какие-то конкретные планы актерской работы, связанные с репатриацией в Израиль?

 

— Были, но довольно абстрактные. Перед отъездом, летом 90-го я встречался в Москве с Ниночкой Михоэлс (Нина Михоэлс, дочь Соломона Михоэлса, известный в Израиле режиссер и театральный деятель). Мы обсудили с ней кое-что... Но каких-то реальных далеко идущих планов не было.

 

— Но вы ведь не предполагали мести улицы или сторожить офисы, то есть выполнять наиболее «популярную» работу среди репатриантов из творческой интеллигенции?

 

— Не предполагал. Все говорили мне: «Валя, да при твоих-то данных, при твоей памяти, при твоей музыкальности ты быстро освоишь иврит, в крайнем случае, будешь исполнять какие-нибудь «шансон»». Иллюзии... Находясь там, в России, абсолютно ничего нельзя предвидеть, никакую ситуацию невозможно смоделировать заранее по разговорам и слухам. Надо сначала окунуться в эту жизнь.

 

— Совершенно согласен. Рискну даже утверждать, что люди, побывавшие в Израиле до репатриации в гостях или по служебным делам, еще более дезориентированы, чем те, чья нога никогда не ступала на эту землю. «Гости» видят перед собой море, пальмы, кактусы, бананы, милых друзей, им не приходится зарабатывать на хлеб собственным трудом; в результате они оказываются полностью дезинформированными относительно специфики здешней жизни. Вот они-то, приехав домой, и сеют иллюзии в бедовых головах будущих репатриантов.

И все-таки, как бы ни расхваливали свои заслуги перед российской культурой участники тель-авивских и иерусалимских интеллигентских тусовок, на поверку оказывается, что больших-то художников, крупных мастеров здесь сегодня раз два и обчелся. Их можно буквально пересчитать по пальцам. Поэтому особенно интересно знать, как складывается их судьба на исторической родине.

Итак, сразу по приезду у вас начался роман с «русским» театром «Гешер», а затем последовал развод...

 

— Да. Я начал репетировать второй спектакль в репертуаре театра — «Дело Дрейфуса».

Вспомните это время: зима 91-го, война в Персидском заливе, бомбежка израильских городов. Я езжу на репетиции с противогазом в сумке...

Но уже тогда я понял, что неудобен для руководства театра: во время репетиций я все время пытался копать «слишком» вглубь...

Я хочу подчеркнуть: я не ссорился с театром «Гешер». Просто я человек другого поколения. Да, мы с Мишей Казаковым шестидесятники, у нас другая ценностная шкала, другая, другая — вот и все!

Арье — талантливый человек, ученик Товстаногова. Но мы с Мишей уже прошли все это в другие времена, и не с Женей Арье, а с Олегом Николаевичем Ефремовым.

Почему я заговорил о Мише? Двадцать лет мы работали вместе с ним в «Современнике», мы люди одной закваски. Так вот Казаков, даже не приступая к репетициям в «Гешере», ушел в Камерный театр.

 

— Но ему неожиданно предложили контракт…

 

— А меня в конце мая 91-го врачи начали готовить к операции. В это время приехал Леня Каневский, и его быстро ввели в спектакль.

Уже осенью после операции, после трехмесячного восстановительного периода мне вдруг позвонили из театра «Габима» и предложили контракт.

Это было очень важно для меня: вслед за Казаковым я окунулся в стихию театра на иврите.

 

— Как вам работалось в «Габиме»?

 

— Хорошо. Очень хорошо. Я боялся за свое произношение, но израильские актеры говорили мне: «Валя, о'кэй!» Я играл в пьесе Иосефа Бар-Иосефа «Зимний праздник». Пьеса написана для шести актеров, которые проходят через весь спектакль. Моей партнершей была Люда Хмельницкая, в прошлом актриса Театра на Малой Бронной.

Два с половиной месяца мы репетировали, два с половиной месяца играли спектакль. Это нормально для такой маленькой страны, как Израиль.

 

— Что было потом?

 

— Потом закончился мой контракт. Между прочим, у меня была одиннадцатая степень в оплате. Высшую, двенадцатую, имеют два-три артиста, которые помнят Вахтангова.

 

— Можно ли рассчитывать на возобновление вашей работы в «Габиме»?

 

— Посмотрим... посмотрим... Не знаю. Для этого должен появиться какой-то драматургический материал...

 

— Чем же вы занялись после окончания контракта?

 

— Несколько раз я выступал с моим моноспектаклем «Друзей моих прекрасные черты...», который подготовил еще в России — выступал в Иерусалиме, в Хайфе, в Реховоте. Но для того чтобы прокатить программу по всей стране, нужен агент. У меня до сих пор нет агента.

 

— А вы не думали о сотрудничестве с Семеном Злотниковым и его театром «Ноев ковчег»?

 

— У них у самих полно проблем... Хотя мы с Сеней не раз говорили об этом.

 

— А над чем вы сейчас работаете в Иерусалимском культурном центре Сионистского Форума?

 

— Условно мы называем эту программу «Бенефисом Никулина». Режиссер — Ефим Кучер, который в свое время ставил спектакли на Таганке. Заняты несколько очень симпатичных молодых актеров. Но это ведь... не настоящий театр: минимальные декорации, свет... Конечно, все делается с расчетом на то, что «дай Бог… и тогда...» И оплата, конечно, совсем не та, что в «Габиме». «Габима» — тот же МХАТ! Национальный театр! Я получал там более пяти тысяч шекелей в месяц!

…Репатрианты из России хорошо помнят меня. Люди останавливают меня на улице, здороваются в автобусах: «Где вы? Почему вас не видно?» Что я могу им сказать? Не стану же я вешать на себя плакат, выходить на улицу и кричать — купите меня!

Конечно, я рвусь в Россию. Это-стремление подогревают во мне артисты, которые приезжают к нам на гастроли. Прошлой осенью мы говорили с Марком Розовским, который готов предложить мне работу в Москве. Потом приезжали Гафт и Кваша. Игорь говорил: «Приезжай Валюн! Неужели же в твоем родном театре Галя для тебя ничего не придумает!» Весной приехала сама Галя Волчек, и с ней мы тоже говорили о моей работе в Москве.

Почему я рвусь в Россию? Я понимаю, что не узнаю Москвы: улицы, выражения лиц — все иное. Но я знаю себя: я весь... переделкинский, я весь... арбатский, как говорит Булат. Еще перед отъездом в Израиль я понимал, что периодически мне необходима будет... как бы это сказать... московская подпитка.

Шутка ли, я перенес две хирургических пересадки: одна медицинская — израильские врачи замени л и мне аорту, другая... другая — моей собственной жизни. Это так...

— Простите мне, Валентин, нескромный вопрос: каково ваше теперешнее материальное положение?

 

— Мы снимаем трехкомнатную квартиру в Иерусалиме, за которую платим 600 долларов в месяц. Благодаря высоким заработкам в «Габиме» в течение полугода я получал пособие около трех тысяч шекелей в месяц. Теперь эти выплаты прекратились.

 

— Вы живете вдвоем с женой?

— Да.

 

— Ее дети живут отдельно?

 

— Да, отдельно.

 

— Они уже купили свою квартиру?

 

— Еще нет. Хотя уже работают по специальности.

 

— А ваша супруга?

 

— Она шьет. Работает дома. Если бы у нее была достойная напарница, можно открыть свое маленькое дело...

 

— Почему вы решили жить в Иерусалиме? Ведь признанный театральный центр страны — Тель-Авив.

 

— При моих сосудах здесь дышится легче, все-таки горы. Воздух суше. А там очень влажно.

 

— Кого вы чаще всего вспоминаете из своих друзей, оставшихся в России? С кем переписываетесь?

 

— Прежде всего — это мой любимый Булат. Он недавно приезжал сюда. Конечно, Юрочка Левитанский. Благодаря этим людям выстроился мой человеческий остов, че-ло-ве-ческий, а потом уже творческий.

Не секрет, что во время предвыборной кампании Миша Казаков много работал для партии «Авода», которая в итоге победила на выборах. Думаете, ко мне с этим не подъезжали? Еще как подъезжали, еще как уговаривали!

Мне говорили так: «Смотрите, сколько у вас общего с Казаковым! Вы оба писательские дети, вы оба шестидесятники, оба работали в одном театре, у вас одна ценностная шкала. Почему бы и вам, Валентин, не помочь нам?» — «Что-о-о?!»

Нет-нет, Миша Казаков абсолютно прав: ведь у него на руках маленький Мишка, его сын. Здесь нельзя проводить никаких параллелей — от каждого можно требовать то, что он может.

Конечно, существует некий минимальный «критический» уровень нравственности — его ни в коем случае нельзя переступать. Об этом не раз говорили друзья —и Юра Левитанский, и Дезик Самойлов...

Я теперь часто вспоминаю, как Юра говорил: «Вот это, Валька, порядочно, достойно...» Как просто! И как это много в наше время: до-стой-но!

Вспомните: моя сольная программа называется «Друзей моих прекрасные черты...»

 

— Валентин, а как вы проводите в Иерусалиме свое свободное время?

 

— Свободное время?! Когда закончился мой контракт в «Габиме», я испугался. Что дальше? Ничего...

В России все было иначе. Я играл в театре только то, что мог играть. Бывало, целый сезон я не был занят в репетиционном процессе. Тогда я снимался в кино. Не снимался — значит, озвучивал картину. Или записывал что-то на радио. А тут кончился контракт — о-па! — и я подвешен в пустоте...

В «Габиме» я часто наблюдал, как после репетиции израильские актеры подхватывали свои вещи и неслись куда-то — их ждала другая работа. Так было и у меня. Я никогда не думал о досуге, я просто не привык к нему.

Вы никогда не задумывались над тем, почему в Израиле как-то ничего не меняется существенно: можно так, а можно — иначе, какая-то необязательность, случайность... Все от Б-га. Все откуда-то появляется и куда-то исчезает...

 

— Может быть, это только так кажется нам, новым репатриантам? Вы ведь сами говорили, как спешили израильские актеры после репетиций...

 

— Да, пожалуй. Но все равно время здесь какое-то стоячее... Юг... Другой темпоритм... Девять месяцев лето. Все живут сегодняшним днем. Солнце и Б-г — близко. Небо близко…

Я часто вспоминаю стихи Булата, которые он посвятил мне:

В Иерусалиме первый снег. 

Побелели улочки крутые. 

Зонтики распахнуты у всех — 

красные и бело-голубые.

Наша жизнь разбита пополам, 

Но напрасно счет вести обидам. 

Каждому воздастся по делам, 

грустным, и счастливым, и забытым.

И когда ударит главный час 

и начнется наших душ поверка, 

лишь бы только ни в одном из нас 

прожитое нами не померкло.

Потому и сыплет первый снег. 

В Иерусалиме небо близко. 

Может быть, и короток наш век, 

но его не вычеркнуть из списка.

 

1994