О русской поэзии в Израиле принято говорить с изрядным скептицизмом: мол, есть там несколько стихотворцев, которые пишут приличные стихи, а рассуждать об «особом феномене» нет никаких оснований. Составители книги «Сто двадцать поэтов русскоязычного Израиля» (Тель-Авив – Москва, Э.РА, 2005)  Михаил Беркович и Эвелина Ракитская, похоже, имеют на этот счет свое собственное мнение. Что же касается автора этих строк, то уже само название первоначально повергло его в глубокое уныние, чтобы не сказать — испуг: да где же, в самом деле, отыщут они столько вменяемых стихотворцев «между Морем и Иорданом»?! Как выяснилось, сомнения посещали даже составителей: «может ли быть их так много на отдельно взятом клочке земли, именуемом государство Израиль», пишет М. Беркович в предисловии. Вопреки ожиданиям большинство авторов, попавших на страницы сборника, демонстрируют вполне пристойный уровень стихосложения. Это странно, но факт; Михаил Беркович, например, считает, что, возможно, это «действие Святой земли», которое и в самом деле часто проявляется в Израиле самым неожиданным образом. Не лишено пикантности, например, то обстоятельство, что спонсором книги стал опальный предприниматель Цви бен-Ари, более известный в России как Григорий Лернер, несколько лет назад совершенно некстати обвиненный в связях с «русской мафией».

Сборник предельно демократичен: авторы представлены по алфавиту, почти каждому отведено по четыре страницы текста. В то же время, человеку, хоть сколько-нибудь знакомому с литературной ситуацией в Израиле, бросается в глаза резкий крен в сторону традиционализма; так называемые «авангардисты», группирующиеся вокруг журналов «Зеркало» и «Солнечное сплетение», в книге отсутствуют. «К сожалению, — пишет М. Беркович все в том же предисловии, — антология не получилась полной по той причине, что в литературном процессе русскоязычного Израиля существуют внутренние разногласия». Это еще мягко сказано. Хорошо представляю себе, как некий строптивый стихотворец объясняет составителям свой отказ от публикации тем, что с «графоманом N» он не сядет на одном поле. Видимо, по этой причине в антологии не оказалось таких серьезных израильских поэтов, как Борис Камянов и Игорь Бяльский.

Стоит ли, однако, так подробно рассказывать, чего в книге нет; не лучше ли упомянуть, то, что в ней есть?

Рядом с «классиками», хорошо известными не только в Израиле, но и в Москве, Эфраимом Баухом, Ниной Воронель, Игорем Губерманом, в антологии представлены молодые поэты, уже заявившие о себе одной, а то и несколькими поэтическими книгами. К сожалению, ярких запоминающихся стихотворений или хотя бы строк у молодых встретилось немного. Лидируют, как и прежде, поэты, скажем так, зрелого возраста — Елена Аксельрод, Наум Басовский, Рина Левинзон, Зинаида Палванова, примкнувший к ним сорокалетний Игорь Хариф и немногие другие. Настоящим «открытием» стали замечательные переводы китайской поэзии недавно ушедшего из жизни ученого-востоковеда Леонида Черкасского. Стоит особенно отметить подборку стихов также покойного Ильи Бокштейна, необычная поэзия которого все больше входит в поэтический обиход не только в Израиле, но и в России.

Формат журнальной рубрики не позволяет всерьез говорить о русской поэзии в Израиле. Вероятно, ей присущи какие-то особенные свойства, — для меня, по правде говоря, за исключением характерного антуража, неразличимые. Гораздо более отчетливо выступает ее генетическая связь с большой русской поэзией, частью которой она, по сути дела, и является. Собственно об этом пишет и замечательная поэтесса Рина Левинзон:

 

Останется навеки ремесло —

осенняя полоска золотая.

И кто-то, книгу старую листая,

поймет, что слово верное спасло.

Звенит струна, над вымыслом летая,

и ничего в той лире не старо:

ни Лермонтова чистое перо,

ни пушкинская строфика литая.  

 

Книга «Сто двадцать поэтов…», как и всякая антология, не могла, разумеется, избежать некоторой условности «изображаемого объекта», я бы сказал, «размытости периферийных граней», и все же трудно объяснить появление в серьезной, в общем-то, книге таких вот строк:

 

Как вода из глубины колодца

выплывает в форме черпака,

так из глубины сознанья к солнцу —

мысль в звучащей емкости стиха.

 

Вы поняли, что откуда выплывает? Я — нет. Но мне кажется, что без такой лирики «в форме черпака» израильская поэзия на русском языке уж как-нибудь обошлась бы.

Впрочем, это не так важно: книга «Сто двадцать поэтов русскоязычного Израиля», как и всякая антология, служит скорее для извлечения информации, чем получения эстетического наслаждения.

 

Алеф, август 2005 (940)