ЭКОНОМИКА И ВЛАСТЬ

Итоги десятилетия российских реформ глазами обывателя

НОМЕНКЛАТУРНЫЕ ИДЕАЛИСТЫ

Эпоха российских экономических реформ началась в январе 1992 года, когда, назначенный президентом Борисом Ельциным, и.о. премьера правительства Егор Гайдар ввел в стране свободные цены, которые хоть и способствовали наполнению давно пустующих магазинов товарами, подхлестнули и без того разнузданную инфляцию. Впрочем, и до Гайдара дела шли из рук вон плохо. В конце восьмидесятых годов последнее поколение советских вождей едва не ввергло страну в экономический коллапс: какие бы то ни было товары исчезли с прилавков, в то время как денежная масса практически бесконтрольно росла. Обобранные до нитки россияне, потерявшие свои нехитрые сбережения, накопленные трудом всей жизни, попали в гайдаровский капитализм, как кур в ощип. Это было уже изрядно потрепанное войско необученных и безоружных солдат, которых отчаянные командиры послали в бой с неведомой и гибельной стихией, что-то там промямлив про вхождение в цивилизованный мир.

Со времени внезапного и принудительного введения капитализма в России вплоть до августовского кризиса 1998 года в российской экономике случилось, по сути дела, только одно примечательное событие — так называемая «приватизация по Чубайсу». Взамен трудовых сбережений людям раздали некие непонятные бумаги, издевательски названные ваучерами, оценивавшие стоимость произведенного ими в течение всей жизни продукта примерно в килограмм колбасы среднего качества. Впрочем, и этот суррогатный эквивалент вскоре был изъят по причине внезапно наступившего «момента истины». Выяснилось вдруг, что никто не собирался шутить: в результате этой вселенской аферы у кого-то оказался металлургический заводик, а у кого-то (разумеется, у подавляющего большинства) — шиш с маслом.

Опытные экономисты, вроде Гайдара и Чубайса, не могли не знать, что выдернутые из общей системы, отдельно взятые реформаторские акции, не подкрепленные никакими другими экономическими и политическими решениями и действиями, неизбежно приведут к катастрофическим последствиям для общества. Преодолеть пропасть несколькими прыжками, растянутыми на годы, удалось, разумеется, немногим.

Какие же мотивы двигали нашими отчаянными реформаторами? Да в общем-то, правильные. Они надеялись с помощью резких, решительных мер, во что бы то ни стало, как можно скорее сломать коммунистическую систему, сделать процессы ее распада необратимыми, а возврат к прошлому невозможным. Последовательное решение насущных экономических вопросов могло растянуться до бесконечности. А это было опасно: коммунизм был еще силен, ох, как силен! Они видели свою первоочередную задачу в том, чтобы, не взирая ни на что, срочно перераспределить собственность, выбив тем самым опору государственной власти из-под ног старой госпартноменклатуры. Нашими новоявленными либералами двигали, как видим, вполне прагматические, впрочем, скорее политические, чем экономические соображения. И надо сказать, своей цели они добились: коммунистический монстр был тяжело ранен и так и не смог больше оправиться.

Однако вместе с химерой социалистической собственности было сокрушено и само общество, зиждившееся на этой собственности, во всяком случае, значительная его часть оказалась на задворках нового социального устройства, которое досужие литераторы окрестили свободной Россией. Никому из либералов гайдаровско-чубайсовского замеса и в голову не пришло задать себе простой вопрос: чем обернется их «шоковая терапия» для миллионов и миллионов сограждан? Идеалисты и прагматики коммунистического толка, какими были в ту пору (и даже в большой степени до сего дня остаются) наши либералы, никогда не думают о конкретном, отдельном так сказать, человеке — их он просто не интересует. Как там у Маяковского: «единица — ноль…» Сразу оговоримся: этот номенклатурно-прагматический идеализм никогда никому не мешал пользоваться общественными благами — государственными дачами, персональными автомобилями, спецраспределителями и т.д., и т.п. — прежде, а сегодня, плюс к этому — круглыми счетами в иностранных банках, гонорарами за несуществующие книги и многими другими приятными преимуществами, традиционно и неизменно установленными в нашей стране для хранителей и распределителей национальной собственности при всех властях.

Беда наших реформаторов в том, что они воспитывались и начинали свои карьеры при большевистском режиме, который по ошибке, по привычке или злому умыслу называют социализмом. Только мы могли позволить себе выиграть войну, принеся в жертву около 30 миллионов человек, и долгие годы с бездумным ликованием и щенячьим восторгом радоваться такой победе, громко, не стесняясь, распевая, что нам, мол, «нужна одна Победа, одна на всех, мы за ценой не постоим…» И не постояли.  Не постояли в Афганистане — на чужой земле. Да и теперь вот, в Чечне, все никак не остановимся хоть на какой-нибудь приемлемой цене. Так же помощью огромного количества жертв мы сокрушили коммунизм. Если в течение более чем полувека никто не считал погибших, кто же станет теперь считать изломанные человеческие судьбы. Что такое «судьба»? Химера. Вымысел.

ЛИСЫ В КУРЯТНИКЕ

Становление нового, некоммунистического социального строя, естественно, обусловлено формированием класса собственников. Причем по замыслу  реформаторов такой класс должен был сформироваться в пожарном порядке, за год-два, а то и несколько месяцев. Кто же это смог подняться и встать в полный рост за столь короткий срок? Во-первых, партийная и комсомольская номенклатура, сохранившая старые корпоративные связи и естественным образом оказавшаяся ближе к кормушке. Во-вторых, многочисленные «флибустьеры и авантюристы» прошлой эпохи, прежде считавшиеся мелкими и крупными жуликами, давно усвоившие навыки умело нарушать и обходить законодательство. Именно эти две группы стали основой нового класса собственников, нуворишей, пресловутых «новых русских». Многие из них уже к осени 1992 года сумели перебраться из обкомовских кресел, а также центральных городских туалетов, где в прежние времена шла бойкая торговля «фирмой», в роскошные офисы с кондиционерами, зимним садом и иномаркой у подъезда. Цинизм, всегда, по определению, присущий их деятельности, теперь красиво, «по науке» был назван прагматизмом и стал основой их нового миросозерцания.

Казалось бы, нашим либеральным деятелям на первых порах реформирования социальной системы стоило бы предусмотреть некоторые экономические меры для того, чтобы дать хоть какой-то шанс всем, кто не входит в эти особо «продвинутые» группы, но составляет подавляющее большинство населения. Ничего подобного сделано не было. Лисы оказались в курятнике. Но поскольку выход из курятника теперь был открыт, то курам перестали давать корм и предложили охотиться вместе и наравне с лисами. Да, конечно, исторически реформаторы правы, им есть, чем гордиться: они буквально за пару лет сокрушили одряхлевший коммунизм, и не только в отдельно взятой стране. А что такое, на самом деле, этот коммунизм? Горько признаваться, но это мы все и были. Вот нас-то и сокрушили эти симпатичные, умные, социально и ментально близкие нам, российским интеллигентам, ребята. Нам объясняют: все к лучшему, наши шансы на выживание сильно вырастут через два-три поколения. То есть куры, конечно, не превратятся в лис,  — это антинаучно. Просто лисы нажрутся до такой степени, что куры перестанут их интересовать и как личности, и как конкуренты, и даже как объекты охоты.

А пока большинство оказалось под двойным прессингом — дышащего на ладан государственного монстра, все еще отчаянно цепляющегося за жизнь, и новой элиты, кадавра, неуемно пожирающего все вокруг с целью построения светлого капиталистического завтра. Все это «высоким штилем» называется первоначальным накоплением капитала. Оба чудища быстро сообразили, что легко взять средства можно только у нищих, отчаявшихся, деморализованных людей, больше ведь негде. Начисто ограбленные в конце восьмидесятых годов «массы» государство поставило под пресс гиперинфляции, ценового беспредела, хронических неплатежей… И тут началось строительство финансовых пирамид. Не имея никакого опыта жизни в «свободном» обществе, ничего не понимая в происходящих на их глазах передрягах, люди сами, добровольно, понесли свои деньги «новому классу собственников», надеясь на фантастические дивиденды, обещанные и даже поначалу выплачиваемые. Эти обезумевшие рядовые строители капитализма обирали себя сами с каким-то даже веселым отчаяньем, с «гибельным восторгом», как сказал бы поэт: несли и несли, несли последнее, продавая автомобили, квартиры и даже (были, были такие случаи!) свои внутренние органы. Разумеется, в итоге, после краха очередной социальной авантюры, не все оказались «на бобах»; кое-кто, вовремя предупрежденный «своими людьми» или развитой интуицией, нажил значительный капитал. Я сам видел, как перед крушением МММ, самой знаменитой из пирамид, деньги увозили мешками; прямо так, в мешках, они и лежали на складе фирмы, прежде чем их решались пустить в дело.

Телевидение, радио, вся российская свободная пресса взапуски крутили рекламу сладкой жизни. Дегенерат и прощелыга Леня Голубков стал фольклорным героем, почти символом новой России. Государство, гарантирующее неприкосновенность собственности, хранило гробовое молчание, до тех пор, пока вконец разоренные люди не начали выходить на улицы. Ситуация грозила выйти из-под контроля и привести к непредсказуемым последствиям. Тогда власти начали вяло привлекать к ответственности некоторых наиболее одиозных мошенников. Теперь СМИ злорадно пытались объяснить разоренным и разграбленным согражданам, что, мол, они сами виноваты, включившись в традиционную отечественную забаву под названием «Русская рулетка»: «А что вы ожидали? В номерах служить — подол заворотить. Хотели, стало быть, на елку влезть и жопу не ободрать — не вышло!»

Финансовые пирамиды стали важным катализатором формирования и становления олигархического капитала. (То есть, простите, это у нас он называется «олигархический», а везде в цивилизованном мире — попросту «криминальный»). К этому времени российская экономика уже прочно сидела на игле дотационных вливаний. К традиционной финансовой халяве в виде доходов от экспорта топливных ресурсов прибавились западные кредиты. При такой ситуации стало особенно выгодно вкладывать деньги в банковские аферы, а не в реальный сектор экономики, где только и производятся товары с высокой добавленной стоимостью. При почти полной анемии промышленного производства финансовый капитал пух, как на дрожжах.

Большая часть населения, разумеется, не имела никакого отношения к распределению и перераспределению финансовых потоков. Но, так же как и держатели капитала, народ отнюдь не был заинтересован в интенсификации производства в реальном секторе. Поскольку еще с советских времен люди привыкли получать зарплату, независящую от результатов их труда, никто из рядовых производителей не знал и не желал знать о судьбе произведенной продукции. Что с ней сталось? Продали ее с прибылью, или она сгнила на складе, так и не превратившись в товар? Сдал изделие — получи «бабки», а там хоть трава не расти! Отчужденность от конечного результата труда породила производство фантомов — большого количество некачественных и ненужных товаров, оплаченных по некоей фиктивной тарифной сетке, спущенной «сверху». Впрочем, деньги, как и сами товары, носили призрачный характер, поскольку имели хождение только на отдельно взятой одной шестой части суши, а к концу 80-х годов вообще приобрели характер суррогатов в виде разного рода талонов и других «неуставных» платежных средств — от цековских до жековских.

С начала девяностых годов ситуация изменилась. Свободные цены оживили рынок. На «деревянный» рубль все-таки можно было приобрести значительный ассортимент импортных товаров, закупленных государством за нефтедоллары или «челноками» за свои кровные, а в случае необходимости и поменять его на конвертируемую валюту. Иными словами, рубль, пусть и «деревянный», все-таки стал подобием некого реального платежного средства. Но никто из так называемых «отечественных производителей», в том числе и государство, не хотел за призрачный продукт, так и не ставший товаром, расплачиваться реальными деньгами. Такая нестыковка «желаемого и действительного», естественно, породила кризис неплатежей. Люди не получали «денежное довольствие» по полгода и более. В обществе возникла напряженная ситуация.

А тем временем близились президентские выборы 1996 года, самые драматические в новейшей истории России. Острая борьба за власть никогда не способствует серьезным экономическим переменам в обществе, ибо влечет за собой популистские декларации и меры, призванным решить сиюминутные политические вопросы. Но и после нового избрания Бориса Ельцина президентом никакого укрепления и развития либеральных экономических преобразований не последовало. Нашпигованная кредитами и нефтедолларами экономика пребывала в оцепенении. Говорили о стабилизации, но стабилизация больше походила на стагнацию. Тем не менее, статистические данные свидетельствуют: 1997 год стал наиболее благоприятным с экономической точки зрения за весь период «реформ».

ЖЕЛЕЗНЫЙ НАРКОМ, ИЛИ ЛИБЕРАЛИЗМ ПОНЕВОЛЕ

И все-таки кризис настал. Сегодня все наблюдатели и аналитики хором твердят: при сложившейся в ту пору экономической ситуации катастрофа была неизбежна. Но это сейчас, а тогда, как это не покажется странным, кризис выглядел полной неожиданностью и для властей, и для специалистов, и для подавляющего большинства граждан. Президент Ельцин в бодром, оптимистическом духе комментировал происходящий прямо на глазах финансовый обвал, уверяя, что серьезной девальвации рубля ожидать не стоит и что «все под контролем правительства». Когда кризисные явления захлестнули страну с головой, и скрывать происходящее стало более не возможно, как всегда, начался поиск виноватых. Не причин, а виноватых. Впрочем, причины лежали на поверхности и для мало-мальски внимательного наблюдателя секрета не составляли.

За годы «реформ» оборотные средства в экономике сократились почти в 20 раз. Сфера обращения, в том числе, и банковско-кредитная, переполнилась платежными средствами, среди которых, впрочем, наиболее ликвидными были не только доллары, но и рубли. Однако ни те, ни другие не покидали сферы обращения и не шли в реальный сектор, который собственно и является основой всякой нормальной экономики. И это понятно: операции в сфере обращения давали (и дают) гораздо большую прибыль, чем любой инвестиционный проект в реальном секторе. Перестав обслуживать реальный сектор, сфера обращения стала самодостаточной. Пока цены на нефть на внешнем рынке были высокими, государству удавалось балансировать и затыкать бюджетные дыры. Когда цены на нефть упали, государство, помимо внешних кредитов, вынуждено было также прибегнуть к внутренним заимствованиям. В результате сфера обращения раздулась от так называемого фиктивного капитала, представленного денежными суррогатами, прежде всего, государственными, ГКО (государственными краткосрочными обязательствами) и ОФЗ (облигациями федерального займа), которые в сумме составили 70 миллиардов долларов. Следует помнить: когда у государства дела идут хорошо, стоимость кредита на рынке бумаг для правительства не высока. В предчувствии же кризисной ситуации, когда правительству позарез нужны были деньги, цена долговых обязательств обычно подскакивает до небес. Так было и на этот раз. Дело дошло до того, что за каждый рубль, взятый взаймы, государство должно было выплачивать по 4, а то и по 6 рублей. Но помимо внутренней задолженности образовался еще и гигантский внешний долг, который составил 140 миллиардов долларов, включая и долги СССР. Общий объем государственного заимствования составлял, таким образом, 40% от годового валового продукта. Возникла реальная угроза так называемого суверенного дефолта, после которого государство объявляется банкротом со всеми вытекающими последствиями в виде международных санкций.     

Поскольку виновным в происходящих событиях был назначен «молодой либеральный экономист» Сергей Кириенко, то все выглядело таким образом, будто бы кризис едва ли не спровоцировали, и уж точно прошляпили либералы. Старый газпромовский волк, «крепкий хозяйственник» Виктор Черномырдин был вовремя убран (или сам убрался) в тень. Разумеется, начисто был забыт очевидный для всякого не предвзятого наблюдателя факт: за несколько месяцев своего руководства правительством Кириенко не успел сделать ни одного вразумительного шага вперед, продолжая линию (точнее, топтание)  Черномырдина, при котором, собственно, и началось возведение государственной пирамиды ГКО, разлетевшейся в августе, словно карточный домик.

В создавшейся критической ситуации назначение на пост председателя правительства старого царедворца советских времен, бывшего шефа разведки и министра иностранный дел Евгения Примакова оказалось тем счастливым кадровым решением Ельцина, которые с годами случались у него все реже и реже. Несколько месяцев «примаковщины», как любил выражаться популярный телеведущий Сергей Доренко, стали моделью нынешнего общественного устройства России, именуемого в политике «управляемой демократией», а в экономике — «китайской моделью».

Конечно, правительство Примакова хорошо сумело использовать тот небольшой задел, который за считанные дни успела создать команда Кириенко, в пожарном порядке девальвировавшая рубль на несколько сот процентов. Панику западных кредиторов медленно, но верно погасил опытный «переговорщик» Михаил Касьянов. На внутреннем рынке государство объявляет мораторий по выплатам задолженностей по займам. И тут — удача!— поползи вверх мировые цены на некоторые продукты сырьевого экспорта. Как это слишком часто случается в российской экономике постсоветского периода, последствия оказались совершенно неадекватными ни причинам, ни предпосылкам, ни первоначальным намерениям.

В результате девальвации рубля импорт перестал приносить прежние дивиденды, и многие импортеры с российского рынка ушли. Но, как давно известно, «свято место пусто не бывает». Эту нишу потихоньку начали замещать отечественные производители со своим менее качественным, но более дешевым товаром. Особенно заметно оживились автомобильная промышленность и производство продуктов питания. Такие процессы специалисты называют импортозамещением.

Кто еще обычно выигрывает при девальвации? Разумеется, экспортеры. Не надо слушать правительственных чиновников и представителей частных корпораций, занимающихся экспортом сырья и некоторых видов товаров, которые льют крокодиловы слезы по поводу убытков от кризисных процессов в экономике. «Кому война, а кому мать родна». Девальвация и, соответственно, инфляция не выгодны только потребителю. Экспортеры же покупают сырье на внутреннем рынке за удешевленный рубль, а продают на внешнем за незыблемый доллар, получая при этом сверхприбыли. Да еще, как мы уже говорили, начался рост мировых цен на нефть, газ, лес, металлы и другие традиционные российские экспортные ресурсы.

Сочетание трех названных факторов — девальвации, импортозамещения и оживления экспорта — позволили начаться росту экономических показателей уже через несколько месяцев после кризиса, к началу 1999 года.

И вот тут-то пригодился «железный нарком» Евгений Примаков. Несмотря на огромную инфляцию в сотни процентов, несмотря на падение уровня жизни людей с фиксированными доходами в два раза (по официальной статистке, а на самом деле — в несколько раз) правительство Примакова ни разу не провело индексации доходов населения. А кто такие эти «люди с фиксированными доходами»? Прежде всего, так называемые бюджетники: учителя, врачи, военные, ученые, большая часть рабочих. Благодаря трогательному единению с «оппозиционной» (т.е. прокоммунистической) Государственной думой Примакову удалось сделать то, что до него никогда не могли бы позволить себе ни Гайдар, ни Черномырдин, ни тем более Кириенко. Получается, таким образом, что именно «красному» Примакову впервые в России удалось провести в жизнь последовательную либеральную экономическую политику исключительно советскими методами: игнорируя действительные нужды людей и руководствуясь политической и экономической целесообразностью. Как бы там ни было, но благодаря такой политике удалось сдержать денежную массу и подавить инфляцию. Поразительно, но даже сегодня по прошествии трех лет российская экономика все еще катится по накатанной колее кризисных процессов 1998 года.

А что, собственно говоря, в этом плохого? Растут некоторые экономические показатели, наметился рост прожиточного уровня населения, пенсии и зарплаты бюджетников увеличиваются и выплачиваются в срок почти повсеместно. Правда, с начала 2001 года экономический рост замедлился и почти приблизился к нулевой отметке, прожиточный уровень так и не достиг докризисного, увеличение пенсий и зарплат не перекрывает уровня растущей инфляции и, стало быть, выглядит простой индексацией, позволяющей едва поддерживать прожиточный минимум. И все-таки обществу кажется, что худшее позади. Чтобы экспортеры и дальше процветали, чтобы импортозамещение в некоторых областях промышленности продолжало набирать темпы, казалось бы, надо еще немного, постепенно девальвировать рубль. Через какое-то время загрузятся практически все маломальски пригодные мощности, остановившиеся в конце 80-х — начале 90-х годов. Промышленность начнет производить отечественную продукцию, не только мясомолочные продукты и автомобили, но и одежду, обувь, мебель, бытовую электротехнику, а потребители станут все это покупать, потому что сократившийся импорт просто не оставит им другого выхода. Конечно, это утопия, но сегодня мы все еще живем в ее цепких объятиях.

Что ждало нас впереди, если вдруг правительство решило бы реализовывать подобный экономический сценарий? Очередной кризис, покруче прежнего, поскольку изношенные, морально устаревшие производственные мощности в скором времени пришли бы в окончательную негодность и вышли из строя. Чтобы модернизировать старые производственные мощности и запустить новые, необходимы инвестиции. Без этого невозможно производить продукцию с высокой добавленной стоимостью, т.е. жить собственным трудом вместо того, чтобы эксплуатировать быстро исчезающие природные ресурсы.

Для инвестиций нужна благоприятная макроэкономическая ситуация. Кто ж станет инвестировать средства в разрушающуюся экономику с неустойчивой валютой? Стало быть, срочно необходимы структурные реформы, и, прежде всего, должны быть обеспечены надежные гарантии собственникам, в том числе и от возможного пересмотра итогов приватизации. А ведь об этом пересмотре сегодня говорят многие политики, и не только левые популисты. Нужны гарантии равных условий работы на рынке вне зависимости от дружбы с властями и «братвой». Необходима социальная реформа. Государство должно срочно уйти от социалистической распределительной системы. Ни одна экономика не выдержит такого положения, при котором на 150 миллионов населения более 100 миллионов имеют социальные льготы от государства, в том числе и в виде денежных субсидий. Власть должна, наконец, понять, что главная забота государства в области экономической политики — создание рабочих мест для тех, кто хочет и может заработать себе на жизнь. А помощь нужна только тем, кто заработать на жизнь не может — детям, инвалидам, пенсионерам. Иными словами, льготы должны получать только те, кто в них нуждается объективно.  

Начавшееся совершенствование налоговой системы внушает некоторый оптимизм, но до серьезного прорыва в этой области пока еще далеко. Ни власть, ни общество так до сих пор и не осознали ключевой задачи налоговой реформы: перенесение центра тяжести собираемости налогов с доходов юридических лиц на доходы физических лиц. Эта мудреная формулировка расшифровывается просто: чем больше граждане будут зарабатывать, тем больше они будут платить налогов. То есть — чем больше зарплата работника, тем лучше для государства. Платя работникам нищенскую зарплату, государство вынуждено выкачивать из экономики более 40% ВВП вместо приемлемых 15-20%, тем самым окончательно обескровливая реальный сектор.

Конечно, налоговая и социальная реформы — вещи необходимые, но совершенно недостаточные: без пенсионной, военной, судебной и других реформ государство увязнет в трясине демагогической болтовни.

ПСИХОЛОГИЯ МАРГИНАЛА

Итак, в январе 2002 года российскому обществу было бы в пору отметить десятилетие экономических реформ. Однако, подводя неутешительные итоги, приходится с горечью констатировать, что эти десять лет безвозвратно упущены. Наиболее очевидной причиной случившегося следует признать отсутствие общественного консенсуса на содержания, формы и цели реформирования. Простой пример: только ленивый не говорит сегодня о необходимости реструктуризации естественных монополий, и в том числе РАО ЕЭС России. Нам объясняют,— и мы готовы в это поверить, — что в противном случае через год-два подача электроэнергии по электросетям просто прекратиться из-за морального и физического износа действующих на последнем издыхании мощностей. Угроза остаться без тепла и света будоражит общественное внимание, и вроде бы все согласны: надо, мол, реформировать. Но как только речь заходит о неизбежно сопутствующему реструктуризации повышению тарифов на электроэнергию, в некоторых слоях общества начинается настоящая истерика с перекрыванием уличного движения в городах и сожжением чучела Чубайса. Оно и понятно: людям и так нечем оплачивать коммунальные услуги. Или другой пример: всем ясно, что с железнодорожными перевозками надо что-то делать, но на повышение оплаты проезда не согласен никто.

При отсутствии общественного консенсуса единственным способом структурного реформирования экономики остается жесткая воля центральной власти. При Ельцине вся его политическая воля уходила на борьбу за эту самую власть, потом на удержание власти, потом на передачу власти некоей приемлемой для его окружения фигуре. На это ушли годы. Понятно, что стартовав в избирательной компании 1996 года с поддержкой не более пяти процентов избирателей, ельцинской команде потребовалась вся наличная властная воля и весь имеющийся в распоряжении властный ресурс, чтобы, буквально изнасиловав сознание граждан, заставить их «голосовать сердцем» или каким-то другим внутренним органом непроизвольного действия. Не дурно было бы израсходовать такую энергию на общественно полезные нужды.

После кризиса августа 1998 года, когда президент Ельцин, демонстрируя свою сугубую компетентность в происходящих процессах, буквально накануне обвала твердил, что никакой инфляции правительство не допустит (хотя девальвация тогда была единственным реальным способом избежать полного коллапса), все поняли, что до истечения ельцинских президентских полномочий, как говорится, «кина не будет», потому что «кинщик» спился или заболел, как кому больше нравится. Полная прострация президента явилась для общества очередным свидетельство несбывшихся иллюзий. Все стали ждать «конституционного окончания президентского срока».

И дождались. Новая власть, опирая на беспрецедентную поддержку значительной части общества, взялась за дело круто. Конечно, здоровый прагматизм, объявленный политическим кредо новой власти, на общественный консенсус плевал с высокой колокольни. Лихая формула президента Путина «мы с народом считаем…» как бы уже заранее предполагает, что такой консенсус имеется. Власть демонстрирует политическую волю к реформированию, но при этом создается впечатление, что она никак не может решить, в какую сторону надо грести.                           

Нерешительность в области экономических реформ сопровождается шумными политическими демаршами на грани скандала, а иногда и за гранью оного. После превращение Совета федерации в марионеточную структуру под маркой укрепления вертикали власти, началось формирование устойчивого пропрезидентского большинства в Государственной думе. Надо думать, что слияние фракций «Единства» и «Отечество — Вся Россия» (а потом и создание единой центристской, т.е. пропрезидентской партии) — решительный, но далеко не последний шаг в сторону унификации недоношенного российского парламентаризма. Важным стратегическим направлением укрепления кремлевской власти стала борьба за равноудаленность олигархов, разумеется, не всех. Самые равноудаленные, такие как нефтяной магнат и начальник Чукотки Роман Абрамович, приняли адекватные меры. Другие, менее известные капитаны российского бизнеса, быстро поняли намек и сами встали под знамена равноудаленности, кто-то же просто ушел в тень.

Гораздо сложнее дело обстоит с популярными медиа-магнатами. Их публичность при «наезде» автоматически включает рычаги общественной защиты. К таким пришлось применить удачно апробированную на полях сражений тактику выжженной земли. Впрочем, такая тактика прошла испытание не только в ходе военных, но и политических баталий. Подобно тому, как несколько лет назад из-под Горбачева во имя номенклатурной победы убрали разрушенную страну, так же и сейчас разобранную на части медиа-империю убрали из-под Гусинского. Ее уничтожили, не взирая на протесты интеллигенции, на многотысячные митинги в Москве и Санкт-Петербурге, просто наплевав на волеизъявление подписчиков печатных изданий, а также рейтинги телеканалов, что, по сути дела, и есть то же самое волеизъявление. Интересно, что в многочисленных теледебатах, репортажах и интервью, в которых оскорбленная прокремлевская невинность рассуждала о нарушении прав собственности, никто почти не говорил о нарушении прав граждан, проголосовавших за НТВ и другие СМИ Гусинского рублем и свободным временем. Но и это мы уже проходили: лес рубят — щепки летят.

Казалось бы: ну что вам еще надо, дорогие наши реформаторы! Плацдарм для экономических реформ расчищен полностью: губернаторы отлучены от Совета федерации и больше не способны влиять на законотворчество; новая «верхняя палата парламента», замершая в ожидании дармовой московской жилплощади, готова на все; застывшая в почтительном поклоне — «что изволите?» — Государственная дума, сливает фракции в едином порыве… А всевидящее око спецслужб! А карманная прокуратура! А митингующая в поддержку Путина молодежь! А железный кулак «кремлевского пула» средств массовой информации! Добавьте к этому громкие имена либеральных экономистов в правительстве, фактически поддержанных президентом в ходе его ежегодного послания Федеральному собранию. Ну что еще нужно? Пора, пора начинать, наконец, созидательные процессы!..  

За десятилетие наркотического дурмана от не заработанных вливаний в общественном сознании произошли необратимые изменения: психология некогда маргинального меньшинства благополучно распространилось на все общество и даже на значительную часть политической и экономической элиты. А президент, между прочим, не вождь, не наставник и учитель, а всего лишь один из институтов социального устройства, который, по существу, отражает общественные интересы или, во всяком случае, чутко реагирует на настроения в общественном организме. В обществе произошел существенный поворот: после крушения чаяний и надежд перестроечного и ельцинского периодов новейшей истории началось активное становление и успешное развитие психологии сырьевого придатка развитых стран, зависимого от конъюнктуры внешних цен, но ищущего свою опору не в реальном экономическом потенциале, а в идеологических химерах вчерашнего дня. Отсюда неоправданная спесь, казалось бы, совершенно неуместная после краха империи и в контексте занимаемого ныне весьма скромного положения в клубе цивилизованных стран (мы — все еще великая держава), в сочетании с полной покорностью уготованной участи (у России свой особый путь) и младенческой драчливостью великовозрастного хулигана (и в сортире будем мочить). В этой трансформации сознания заключается, пожалуй, самый наглядный урок и самые существенные итоги завершившегося десятилетия российских реформ. 

«Время и мы» №152, 2001