МОСТ ЧЕРЕЗ РЕКУ ИВРИТ

 

В середине апреля нынешнего (1994) года израильские газеты — и «русские», и ивритоязычные— оповестили читающую публику о некоем весьма экзотическом событии, имевшем место в эти жаркие весенние дни в пригороде Тель-Авива, старинном Яффо. Вот что писала, например, популярная среди «репатриантов»газета «Вести»:

«В пыльном, хамсинном, не смягченном даже близостью моря яффскомвоздухе метались полицейские, что-то страстно и гортанно выкрикивающие в громкоговоритель; мелькали цветные фонарики, обдуваемые суховеем; сновали официанты с подносами, на которых приятно ласкало глаз разносимое угощение и холодные напитки.

...Несмотря на жару, будний вечер и выборы в Гистадрут (израильские профсоюзы – Л.Г.), весьизраильскийбомондсобралсянапраздничнуютусовку. Здесьбыли: премьер-министрИцхакРабин, министр связи ШуламитАлони, министр абсорбции ЯирЦабан, посол России в Израиле Александр Бовин, мэр Тель-Авива Рони Мило и его предшественник ШломоЛахат, управляющий компанией "Амидар" (государственная строительная компания – Л.Г.)ЙосиГеносар, главныйрежиссер театра на идиш ШмуликАцмон, артисты ЙосиБанай и МошеМошонов..., местная русскоязычная элита, слегка подзатерявшаяся в многоголосом иврите».

Что же это за событие,всколыхнувшее и вытолкнувшее в жару из кондиционированных квартир «весь израильский бомонд»?

Невозможно поверить, но это так: «русский» театр «Гешер» праздновал свое… трехлетие!

Помилуйте, да ведь это и не юбилей вовсе!

Что же делать, если за «подотчетный» недолгий период театр сумел пройти путь длинною... в эпоху, став из заурядной командыроссийских актеров, мечтающих о признании, уникальным явлением театральной культуры, взбудоражившим искушенное израильское общество.

Знакомые с юбилейными статьями читатели знают: жанр этотв изобилии требует крутых гипербол, сногсшибательных сравнений, цветистых метафор... Но, возможно, меня извинит, что, на самом деле, юбилея ждать еще довольно долго. Да к тому жефакты и вправду вещь упрямая...

«Как мы пришли к идее театра? — говорит в интервью газете "Вести" главный режиссер Евгений Арье. — Люди, приехавшие в страну, оказались в ситуации трагического дискомфорта. Дело ведь не только в материальном неблагополучии. Мы все очутились в абсолютно новых условиях. Единственное, привычное, что осталось для многих, — это две программы российского телевидения. Но ведь это путь вникуда. Все мы знаем, как создаются иллюзии "своей жизни, перенесенной на новую почву". Идея "Гешера" — это идея "русского" театра, который будет играть для людей на понятном для них языке и будет вместе с ними входить в новую жизнь и культуру, не обрывая при этом связи с прошлым. Такая программа казалась нам плодотворной в 1991 году и сегодня в 94-м...

Пусть распорядится жизнь! Либо мы прекратим свое существование, как масса эмигрантских театриков Парижа, либо станем интегральной частью израильской культуры».

 

Осенью 1990 года разговоры о создании русского театра в Израиле стали обретать плоть и кровь. Известный московский режиссер Евгений Арье и театральный антрепренер Вячеслав Мальцев собрали достойную команду из актеров, намеревавшихся вскоре ехать на постоянное место жительство в Израиль, среди них, конечно, молодежь, бывшие ученики Арье, а в ту пору актеры столичных театров  — Александр Демидов, Наталья Войтулевич, Евгения Додина; вскоре к ним присоединились Нелли Гошева, Владимир Халемский, Игорь Миркурбанов;велись переговоры со "звездами" — Михаилом Козакозым, Валентином Никулиным, Леонидом Каневским, Григорием Лямпе.

В декабре 90-го бросили пробный шар: в Израиле были организованы гастроли российских артистов с концертной программой. Успех превзошел ожидания, решение о создании театра было принято.

Вначале 91-го в Тель-Авиве начались репетиции первого спектакля нового театра по пьесе ТомаСтоппарда«Розенкранц и Гильденстерн мертвы». Костяк труппы в это время составляла молодежь. «Среднее поколение» представлял недавно ступивший на землю Израиля бывший артист Рижского ТЮЗа Евгений Гамбург.

 

 

ЕВГЕНИИ ГАМБУРГ (1947-2006): «ПО ТОНКОМУ ЛЬДУ»

 

Вот как оценила израильская пресса работу Е.Гамбурга в спектакле по роману Михаила Булгакова «Жизнь господина де Мольера»: «Это был великолепный мастер, обладающий редким даром творить на грани гротеска, почти карикатуры, но в то же самое время ни на единый сантиметр не уходя в ту самую простоту, которая хуже воровства, а всегда остающегося в границах глубокого и вместе с тем трагически безнадежного постижения судьбы булгаковского героя».

 

— Когда я собрался с семьей в Израиль, ни о какой театральной работе вообще речи не шло. Были какие-то туманные планы, не более того.За несколько месяцев до отъезда мне передали просьбу Евгения Арье связаться с ним: он случайно узнал через общих знакомых, что я собираюсь в Израиль. Я позвонил. Так впервые я услышал «Гешере».

Я участвовал в первой же работе театра «РозенкранциГильденстернмертвы», где играл роль короля. Несмотря на то, что у нас теперь есть и другие неслабые вещи, я считаю, что это наш лучший спектакль. Именно им была установлена наша творческая планка. По словам  Арье, это та планка, ниже которой мы не имеем права опускаться.

Сегодня благодаряАрье в «Гешере» собрались актеры экстра-класса, люди очень талантливыеотдающие все свои силы сцене. Я работал в семнадцати российских театрах,видел актеров разного калибра, но такого коллектива я до сих пор еще не встречал.

Это способствовало тому, что театр наш за такое короткое время фактически стал двуязычным. На мой взгляд,фокус произошел во время постановки спектакля «Идиот» по роману Ф. Достоевского. До этого мы сначала репетировали спектакль на русском языке, играли некоторое время, а затем переходили на иврит.

А здесь мы сразу начали играть на иврите. Репетируя по-русски, мы тут же параллельно готовили «ивритскийвариант» постановки. Шла двойная работа: актеры учили текст

на двух языках.

Инсценировку писала нашзавлит Катя Сосонская. По-моему, с этой трудной работой она справилась хорошо. Но Катя писала прямо по ходу репетиций. Вся работа делалась буквально «на живую нитку». Ничего подобного по своей сложности я не мог себе представить.

Накануне премьеры, после прогона, настроение было паршивое, складывалось ощущение полного провала, казалось, ничего уже не сможет поднять спектакль.И вдруг прошла премьера… И спектакль произошел... Этот фокус я до сих пор не могу объяснить... Очевидно то, что подспудно копилось в нас все это время, вдруг разгорелось... Словнокостер: сначала укладываешь, перекладываешь дрова, а огня все нет. И вдруг кто-то поднес спичку, зажег и... пошло гореть пламя.

И вот от спектакля к спектаклю стала появляться уверенность, возникало взаимопонимание. Все чаще и чаще актеры стали понимать диалоги на иврите в деталях. А ведь в начале, отыгрывая мизансцены, мы несли тарабарщину, лишь приблизительно представляя себе смысл текста. Сейчас уже происходитреальный контакт в слове.Вот так, потихоньку, ничего не теряя из того, что было обретенопрежде, совершенно органично, вместе с актерами, вместе со всеми цехами театр переходит на иврит...  Как по тонкому льду.

 

КАТЯ CОCOHCKAЯ: «РУССКАЯ ОБЩИНА В ИЗРАИЛЕЧАСТО ПОХОЖА НА ТЕРРАРИУМ»

 

Катя Сосонская— заведующая литературной частью театра "Гешер" (была, когда писались эти строки, работает и сейчас, в 2016-м). На самом деле обязанности ее гораздо шире, чем это принято скажем, в Москве или Санкт-Петербурге. Я бы дажесказал «значительнее». Во-первых, она сама пишет инсценировки литературных произведений, которые отбираются для репертуара:«Идиота» Достоевского, например, — представляете, какая ответственность! Во-вторых, она регулярно контролирует владение актерами русским текстом, который куда-то вдруг проваливается после серии спектаклей на иврите. Это довольно странная и неблагодарная работа, но ведь ее тоже необходимо кому-то делать... Я при этом присутствовал — перед тем, как театр готовился впервые представить Иерусалиме спектакль по инсценировке романа Й.Канюка «Адам, собачий сын».

 

— Катя, что значит «текстовой прогон», и зачем он вообще нужен перед спектаклем, сыгранном десятки раз?

— Этот спектакль мы играли по-русски около года назад всего пять раз: два спектакля в Вене и три спектакля в Базеле.С тех пор мы ни разу не играли его на русском языке. После «ивритской премьеры» в Израиле мы неоднократно вносили в спектакль очень серьезные изменения. Поэтому сегодня у артистов, кроме путаницы с языком, происходит еще и смешение версий. Это очень непростой вопрос:за те 47 раз, что мы сыграли спектакль на иврите, у актеров выработались определенные рефлексы. Мало того, что в голову им лезут слова на иврите, так ведь еще и забыта сама структура «русского спектакля». Таким образом, сейчас происходит обратный процесс, когда мы ивритскуюверсию корректируем, приспосабливая к русскому варианту.

— Получается, есть два разных варианта спектакля — для «ивритского» и «русского» пользования?

— Это не совсем так... Это не два разных варианта... Дело в том, что спектакль мы выпускали по-русски для прошлогоднихевропейских гастролей, а премьеру в Израиле сыграли на иврите. Дальше, по ходу дела, мы вносили некоторые постановочные изменения — они были связаны как с текстом, так и с композицией пьесы. Все это было вызвано лишь творческой необходимостью, а отнюдь не конъюнктурой.

Другой вопрос,«русский» и «ивритский» спектакли отличаются друг от друга в принципе: у них разная ритмика, разные способы актерского существования.

— По-видимому, тоже самое можно сказать и о любом спектакле, который играется на одном и другом языке… через раз?

— Да, но с этим спектаклем особая история. «Идиота» мы выпускали одновременно на русском и на иврите. Премьеру сыграли на иврите. И все-таки много спектаклей играли и по-русски. Шло как бы параллельное движение... Здесь этого не было.

А вот противоположный пример. Спектакль «Розенкранц к Гильденстерн мертвы» мы выпустили на иврите лишь после того, как более ста раз сыграли его по-русски. Если вы увидите его сегодня, то обнаружите в нем немалые изменения. И дело даже не в том, что в спектакль введен артист, коренной израильтянин, который играет Гильденстерна. Просто прошло три года, и какие-то вещи в пьесе изменились содержательно.

— Как же невероятно трудно актеруощущать себя в двух разных психологических состояниях!

— Вы правы. Это всякий раз перестройка. Тем более что здесь возникает проблема ориентации на совершенно различную публику.

— Это так важно?

— Безусловно. «Ивритская» публика очень отличается от «русской»... в лучшую сторону, как ни странно. Израильтяне начисто лишены снобизма. Русскоязычный зритель оценивает театр в контексте русской театральной традиции: мол, видели мы таких! Израильтяне же воспринимают его, как нечто совершенно экстраординарное в культуре своей страны. По-видимому, это обычная проблема бытования «русской общины» за границей. В отличие от любого другого сообщества, армянского ли, грузинского, какого хотите, русские почему-то отличаются тем, что как таковой общины у нас несуществует, а если и существует, то в качестве террариума...

Сравните выступления ивритской и «русской» прессы: почему-то русский (изначально русский, несмотря на принцип двуязычия) театр вызывает в «русской» среде стойкое недоброжелательство. Ивритские газеты полны восторженных отзывов, для них «Гешер»— это очевидный факт их повседневной жизни. «Русская» же пресса относится к театру с настороженностью. Почему? Тон задают, естественно, «ватиким», старожилы. Им неприятно, поскольку то, что в свое время не сделали они сами, ныне сделал кто-то другой. Вместо того чтобы воспринять это, как наше общее достижение... Как говорится, расслабиться и получать удовольствие...

— Если все это так, то невольно возникает вопрос: а почему бы вообще не перестать играть спектакли по-русски?

— Мы этого не хотим. До тех пор, пока в Израиле есть люди, которые говорят на русском языке, мы будем им нужны. Особенно, мы нужны тем, кто недавно приехал в страну — это очевидно.Хотя, конечно, если два года назад наши доходы от спектаклей на иврите составляли лишь 2-3%, то сейчас это уже процентов 80. Эти цифры говорят сами за себя.

 

 

ТОТ САМЫЙ НЕДЗВЕЦКИЙ: «СЫГРАТЬ ПО-АНГЛИЙСКИ — ПОЧЕМУ БЫ И НЕТ»

 

Ави Недзвецкий (Беньямин), музыкальный руководитель театра «Гешер» (работал, когда писались эти строки, в 1994, работает и сейчас, в 2016) .

Закончил консерваторию в Таллине. Там же начал писать музыкудля драматического театра. В Москве работал завмузом театра «Эрмитаж» с режиссером Михаилом Левитиным. Создавал музыкальноеоформление к спектаклям Театра им.Пушкина и ТЮЗа в Москве. Затем год(по его собственному выражению) тусовался в Голландии.

Потом...

 

— Слава Мальцев,  директор театра «Гешер», как-то сказал: «Хорошо бы нам взять завмузом кого-нибудь типа Недзвецкого...» А администратор ему отвечает: «Постой! Тут звонил какой-то Недзвецкий, оставил свои координаты». Они перезвонили —выяснилось, что я и есть тот самый Недзвецкий... В это время шел выпуск первого спектакля «Розенкранц и Гильденстернмертвы».

Так что можно сказать, что я работаю с самого основания театра...

— Ави, так каким же, по-твоему, должен быть двуязычный театр?

— Это зависит от конкретной ситуации. Факт остается фактом: такой театр не просто возможен, он — рационален. Если бы возникла необходимость сыграть спектакль по-английски — я думаю, и это тоже возможно. Речь ведь идет не об одном человеке, а о театральном коллективе, где многие факторы десятикратно усиливаются. Хорошо это или плохо? — так вопрос не стоит. Нужно ли это? — вот вопрос. Если это нужно, значит, такой театр будетсуществовать. Если надобность в нем отпадет, никто не будет держаться за двуязычный театр из принципа. «Гешер» начинал какрусский театр, а уж потом превратился в двуязычный.

— Тебе как завмузу многие вещи, видимо, удается разглядеть иными глазами, чем драматическим актерам, смотрящим в зрительный зал со сцены. Какие спектакли вашего театра тебе кажутся предпочтительнее —«русские» или «ивритские»?

— На мой взгляд, на иврите играть интереснее, живее... Актер работает на языке, которого не знает или знает, мягко говоря, не в совершенстве. Это привносит некую свежесть и остроту в актерское восприятие образа. Это дает возможность иначе взглянуть на свою роль.

— Какой же тогда смысл играть по-русски?

— Смысл в том, что сегодня нам есть для кого играть... Мы на своей шкуре испытали все «прелести» абсорбции, мы очень хорошо знаем, что это такое. Лишить «русских» возможности сходить в театр— с какой стати? Тем более что репетиционный процесс все равно начинается на русском языке, то есть спектакль заделывается по-русски. Значит, всегда сохраняется естественная возможность сыграть его для «русской» публики.

— Как ты видишь свои дальнейшие перспективы в Израиле — и как музыканта, и как... нового израильтянина?

— Мои перспективы тесно связаны с перспективами театра «Гешер». Я член этого коллектива.Но, конечно, у меня есть немало замыслов и помимо театра. Например, недавно я участвовал в работе режиссера Владимира Портнова в «Габиме», где он ставил пьесу Семена Злотникова «Мустанг».Собираюсь писать музыку для кукольного спектакля в постановке Леонида Хаита. Готовлю к выпуску пластинку. Работа есть — и тоже очень интересная.Но главное — это «Гешер»: интересы театра совпадают с моими интересами, поскольку вместе с руководством я принимаю участие в разработке дальнейшей стратегии — в той или иной мере, разумеется. Так что линия театра — это линия моей жизни.

 

 

ВЛАДИМИР ПОРТНОВ: «Я СОБРАЛ ЧЕМОДАНЫ:РЕШИЛ — ЕДУ ОБРАТНО!»

 

К началу 90-х годов, когда Портнов приехал в Израиль, он уже был известным режиссером, ставившим спектакли в московских театрах, преподавал в Казанском театральном училище, снимался в кино.

«С Володей—особый случай, — рассказывал Евгений Арье. — Он не только руководил театром на Малой Бронной, он вообще был одним из ведущих российских режиссеров. Я знал, насколько он кристально порядочный человек. Но, предлагая ему поработать в спектакле («Адам, собачий сын») в качестве актера, не был уверен, что он согласится. Его работа украсила спектакль, чему я безмерно рад».

 

— Прежде всего, я хочу подчеркнуть: в Израиль меня привел «Гешер», а не наоборот, то есть, иными словами, я в Израиле, потому что здесь «Гешер». Здесь мои друзья, здесь мои коллеги, здесь мои привязанности, здесь мои корни. Это мой дом.

— Когда вы приехали в Израиль, вы и в самом деле начали с работы в «Гешере». Затем вы работали с драматургом Семеном Злотниковым в его театре «Ноев ковчег» в Иерусалиме, причем не только как режиссер, но и как актер. Мне довелось даже видеть вас однажды в его пьесе, где вы играли на сцене вместе с Виктором Штернбергом, в прошлом, артистом Театра на Таганке. Честно скажу, это была не самая удачная ваша работа из тех, что я знаю. Потом вы вновь появились в «Гешере», но уже в качестве актера...

—Да, но уже на ином витке! По образованию я актер, и только потом, с годами, я начал заниматься режиссурой. Сейчас я возвращаю себе актерскую форму. Актер, режиссер... Поймите, одно другого не хуже и не лучше, это не армейские звания: чином выше — чином ниже. Это разные призвания. И мне это чрезвычайно интересно...

В Москве, у меня наступил кризис, и было ощущение, что я дошел до предела и дальше идти некуда. Здесь же, наоборот, не чувствую торможения, я все время в движении.Не утверждаю, что иду дальше, выше, глубже, — вероятно, порой я дрейфую в сторону. Но при этом утверждаюсь в чем-то для себя значительном.Мне проще: y меня напрочь выстрижено то место, где находится зависть. Я умею радоваться успехам других...

— И вас не смущает, что в одном, весьма небольшом, театре работают два талантливых режиссера, причем, скажем так — в разных ипостасях?

— Тут многие занимаются режиссурой. Но единицы — это вообще штучный товар — тех, кто владеет культурой работы с актерами. Что бы там ни говорили, а это и есть самое главное в нашей профессии. Женя Арье в Израиле, пожалуй, единственный. Причем этим даром он владеет в совершенстве.

— Вы имеете ввиду — и среди режиссеров театров на иврите?

— Да, я в театре много лет и могу об этом судить вполне профессионально: он сохраняет индивидуальность актера, не подавляет, не разрушает ее — и делает это легко и свободно.

Я бы так сформулировал отличие режиссуры от всех других творческих институтов: вся энергия художника уходит на создание атмосферы, при которой наиболее полно мог бы раскрыться одаренный человек. Мне очень любопытно наблюдать затем, как это делает Женя.

— И все-таки вы ушли из «Гешера»…

— И пришел снова.Я было собрался уезжать — уже чемоданы собрал. Я что-то такое понял для себя; решил — все, еду назад! Может быть, появится возможность поставить спектакль в «Маяковке» или «Современнике». Вдруг, думаю, получится... Или вернусь в кино. Ведь в России я начинал постановку картины по «Вальпургиевой ночи» Венедикта Ерофеева…

Итак, я собрался уезжать... И вдруг - звонок, замечательный звонок, который меня тронул невероятно. Это было для меня полной неожиданностью. Позвонил Женя и говорит: «Куда ты торопишься? Приходи. Попробуй. Многого обещать не могу. Посмотрим. Может,  тебе будет интересно. Решать все равно тебе, мы все взрослые люди…»

И я пришел. И не жалею. Я их всех очень люблю. Иногда, работая в другом театре, я «гешеровцев» месяцами не видел. Но когда,проснувшись утром, узнавал, что они уехали куда-то на гастроли, полное одиночество наступало... Это мой остров. Здесь занимаются настоящим творчеством.

— Ходили слухи, что вашу первую режиссерскую работу в «Гетере» и публика, и пресса, и руководство театра признали неудачной, что после этого вы, мол, обиделись и стали искать себе дело на стороне. Это правда?

— Да, я поставил здесь спектакль. Но ведь, вы знаете, по-разному случается... Потом куда-то в сторону повело. Здесь ведь Земля Обетованная — место непростое... Думаешь одно, а поворачивается вдруг другим боком... Но этот звонок перевернул многие мои представления. Нет, я неправильно выразился: он утвердил меня в моих представлениях — и в моей любви, и в моей неприязни.

— А как вам работалось со Злотниковым в его «Ноевом ковчеге», а затем и в «Габиме»?

— Нормально. Так и напишите: все нормально.

— Хорошо. Но ведь сегодня выопять с «Гешером»…

— После «Гешера» все кажется пресным.

— А вдруг из России последует какое-нибудь лестное предложение, и вы решите ставить там фильм или спектакль. Вы допускаете такой вариант?

— А почему бы и нет... Но в любом случае моя привязанность к «Гешеру» останется неизменной. Я позвоню Жене Арье— и мы поговорим... Но сейчас я заткнул уши, чтобы не было никаких соблазнов. Я нужен здесь, этому театру…

— И вас не смущает, что в ваше отсутствие театр стал двуязычным, что, возможно, скоро вам придется учить на иврите большую роль?

— По-моему, это замечательно. Тут есть масса открытий. Есть у нас такое понятие —«партитура роли». Когда вы работаете на русском языке, слово несет мощный заряд, заложенный в нем самом. Иногда этим можно прикрыться… Особенно, если работает мастер: он так повернет слово,что за собой поведет просто обаяние его речи.

Но театр — это иное: это не столько то, что ты слышишь, сколько — то, что ты видишь… Партитура роли — это определенное творческое решение образа, на которое накладывается почти незнакомая речь. И здесь за словом не спрячешься...

(В «Гешере»Владимир Портнов сыграл  более чем в десятке спектаклей.В 2002 году он вернулся в Россию,ставит спектакли в столичных и провинциальных театрах).

 

 

ГРИГОРИИ ЛЯМПЕ (1925-1995): «ВСЯКИЙ РАЗ, ВЫХОДЯ ИГРАТЬ НА ИВРИТЕ, ТЫ УКОРАЧИВАЕШЬ СВОЮ ЖИЗНЬ»

 

«В человеке Лямпе есть удивительное сочетание двух качеств — он умен и наивен одновременно. Сочетание удивительное, свидетельствующее о доброте человека, качестве бесценном. Лямпе— актер темпераментный, "заводной", обладающий прекрасным чувством юмора, причем непосредственного, наивного юмора. Оттого он бывает трогателен на сцене и на экране. У этого актера еще есть неизрасходованный потенциал...»

Михаил Козаков

 

— Впервые разговоры о создании в Израиле нового театра возникли в конце весны — начале лета 90-го года. Два мудрых человека Женя Арье и Слава Мальцев начали собирать вокруг себя актеров, которые хотели бы уехать в Израиль. Собралась довольно большая группа... Кое-кто начал учить иврит.

А в конце 90-го была организована поездка в Израиль с большим творческим концертом. Участвовать в этом концерта был приглашен и ваш покорный слуга. Я должен был петь песни на идиш, а также вместе с Козаковым играть одну из чеховских сцен. Нас очень хорошо приняли: «русской» публики к этому времени было уже немало. Это и решило окончательно вопрос о нашем отъезде.

Несколько молодых актеров сразу остались в Тель-Авиве. Приехал Женя Гамбург из Риги, чуть позже — Валя Никулин из Москвы.А мне пришлось вернуться домой: надо было как-то утрясти все вопросы, связанные c отъездом.

А тем временем в Тель-Авиве начались репетиции первых спектаклей. Состоялась премьера. Был успех... Так что они, наверно, и вовсе могли бы обойтись и без нас, стариков, не правда ли?

Я приехал уже в апреле, а чуть позже Леонид Каневский. Потом Козаков. Козакову сразу же предложили работу в Камерном театре. Миша понял, что переход на иврит рано или поздно неизбежен, и он сразу решил начать с конца...

А мы тем временем начали репетировать «Дело Дрейфуса»...

Сейчас мы играем на двух языках, чего, я думаю, нигде в мире больше нет. Есть, конечно, актеры, которые играют, скажем, по-русски и по-английски, но чтоб целый театр — я такого не слышал...

— Григорий Моисеевич, вам выпала удача работать с выдающимися мастерами театра Соломоном Михоэлсом и Анатолием Эфросом. Как, в этой связи, вы оцениваете режиссерское дарование Евгения Арье?

— Мы стесняемся говорить о ныне здравствующих художниках: «великий»,«выдающийся». Но мне кажется, что Арье очень одаренный человек. Он многое взял из «товстоноговской школы», он часто бывал на репетициях у Анатолия Васильевича. Поэтому нам, актерам Эфроса, легко работать с ним. Кроме того, у него есть выдумка, есть фантазия, есть чутье на драматургию.Все эти художники — и Михоэлс, и Эфрос, и Арье— занимаются искусством. Они вкладывают в него жизнь, а вне этого они себя не мыслят.

— И все-таки, понимая огромное различие этих мастеров, их, если угодно, несопоставимость, можно ли все-таки выделить что-то общее, что объединяло бы их художественное видение?

— Я думаю, нельзя. Михоэлс был выдающейся личностью — я никого с ним сравнить не могу — и по огромному интеллекту, и по своим энциклопедическим знаниям, и вообще по масштабу личного дарования. Это был необыкновенный человек, — такие рождаются раз в сто лет.

— Михоэлс, без сомнения, был преимущественно еврейским режиссером?

— Исключительно еврейским режиссером! Ведь когда умер Немирович-Данченко, ему предложили возглавить Художественный театр.Он категорически отказался, сказав: «Я еврейский актер и режиссер еврейского театра!» Он поступил мудро, он совершенно иначе видел весь творческий процесс.

— А об Арье можно ли сказать, что он в какой-тостепени еврейский художник?

— Нет, не думаю.Скорее он художник европейский. Но онхорошо чувствует природу еврейского театра, видимо, потому что здесь его корни.

— Значит, европейский художник работает в еврейской стране с еврейскими актерами?

— Это не так. Актеры у него не еврейские, а русские…

— Хотя по большей части евреи по национальности…

— Хотя и евреи по национальности! Ну и что? Причем здесь «пятый пункт»? Есть немало великих русских актеров — евреев, скажем, Леонидов. Из современников — пожалуйста: замечательный актер Валентин Гафт...

— Григорий Моисеевич, только честно, вам сегодня хотелось бы поработать в Москве?

— Я очень хотел бы поработать в Москве в кино и на телевидении… Я соскучился по съемкам.Я любил сниматься на телевидении у такого большого режиссера как Козаков, — он ставил замечательные спектакли и снимал блестящие фильмы. А здесь такой возможности у него нет. У него просто нет на это денег... Хотя  там ему сегодня тоже было бы нелегко... Но думаю, что спонсоры всей же нашлись бы.

—  А вы, сыгравший десятки ролей в ведущем столичном Театре на Малой Броннойи десятки ролей на телевидении и в кино — вы, Григорий Моисеевич, не жалеете о своем отъезде?

— Если бы не было театра «Гешер», я бы никуда не уехал. Если бы я понял, что этот театр не станет истинно художественным, а Арье— режиссером такого масштаба, с которым мне хотелосьбы работать, я бы не уехал.И это понятно. Начинать на старости лет новую жизнь всегда очень трудно. Я могу это сказать всем, кто собирается уезжать: даже переехать из города в город в той же стране — тоже совсем непросто. Но тут я ставлю себе плюс за то, что в значительной мере сумел преодолеть эти трудности, за то, что, не зная иврита, я все-таки играю на этом языке, и претензий по этой части ко мне не больше, чем к остальным, более молодым. Хотя, конечно, иврита я действительно не знаю и вряд ли когда-нибудь узнаю. Мне для этого просто не хватает физических сил. Для того чтобы всерьез заниматься языком, надо ни о чем больше не думать. А когда начинаешь учить роль, невозможно одновременно изучать язык. Все это дается с огромным трудом. Память уже не та, уже и c русским-то текстом приходится основательно работать. Но играть по-русски не страшно: если забыл реплику, можно всегда найти выход. А на иврите — страх: вдруг ты забудешь какое-то слово. Так у меня однажды уже было — я остановился. Хорошо что, партнер перескочил на другую реплику, и я смог подхватить... В ту минуту у меня едва не было разрыва сердца. Всякий раз, выходя играть на иврите, ты, несомненно, укорачиваешь себе жизнь...

Но то, что ты можешь это преодолеть, в то время как твои коллеги, замечательные артисты, с которыми ты дружил — Женя Евстигнеев, Петя Щербаков, совсем молодые Олег Даль, Андрей Миронов — ушли из жизни, а ты все еще можешь многое преодолеть — это я ставлю себе в плюс...  И пока я нужен этому театру, я буду работать.

 

…А теперь вновь вернемся в тот жаркий апрельский день, в старинный город Яффо, помнящий и сыновей Ноя, и библейского Иова, и греческого героя Персея, — вернемся, но надолго задерживаться не станем, потому что артисты и гости уже разошлись, сторожа запирают двери нового здания театра,дворники сметают в кучу цветные фонарики, юбилейные афиши и программки. Отзвучали поздравительные речи, из которых, пожалуй, слова министра связи ШуламитАлони больше всего тронули людей, идущих по бесконечному Мосту Гешер, соединяющему две культурные традиции: «Когда-то здесь появилась “Габима", игравшая либо на русском языке, либо на иврите с сильным русским акцентом... Впоследствии она стала национальным театром Израиля. Прошли годы, и вновь возник в Израиле театр, играющий либо на русском языке, либо на иврите с русским акцентом — "Гешер", явление которого, я считаю, является вторым этапом становления нашего национального театра».

 

 

1994