Город в Европе

Мой давний друг Миша, раввин еврейской общины Дюссельдорфа Михаэль Коган, встретил меня в аэропорту после неутомительного трехчасового перелета из Москвы.

До дома, где он живет, мы добирались около получаса: причем в этот промежуток времени входили и ожидание автобуса, и дорога от автобусной остановки до квартиры. Весь транспорт в городе ходит строго по расписанию, а расписание отражается на световом табло у каждой остановки, — всегда видно, сколько минут продлится ваше ожидание.

Миша снимает квартиру — очень скромную, однокомнатную, «малогабаритную», зато буквально напротив синагоги и недалеко от центра Дюссельдорфа — за триста евро в месяц, выплачивая за нее из своей раввинской зарплаты. А вообще-то он — израильтянин. Каторжно трудясь в течение пяти лет, Коган закончил учебу в иешиве Иерусалима, получил смиху — диплом раввина, а затем и предложение работать в Германии…

В тот же вечер мы вышли на прогулку по городу. Первое впечатление от новых мест — всегда самое надежное, оно исчезает очень медленно, оставляя послевкусие иногда на долгие годы… Дома в три-четыре этажа, по первому впечатлению похожие один на другой, но на самом деле все разные, каждый со своим неповторимым лицом, отличающимся от соседа какими-то деталями, цветом, декором. Палисадники с ухоженными газонами и яркими южными цветами, которые, как казалось мне прежде, трудно увидеть в средней полосе, разве что в оранжерее. Очень много сирени, которая и в Москве уже начала цвести, но только здесь она очень уж крупная, буйная, «сортовая»… И вдруг за поворотом улица с деревьями, сплошь покрытыми нежными лилово-розовыми цветами; лепестки уже начали опадать, припорошив припаркованные авто живым карнавальным конфетти. Я подумал, что это цветет какой-то сорт персика или миндаля. Но выяснилось, что улица засажена сакурой. Оказывается в Дюссельдорфе — самая большая японская община в Европе, которая в память о своей далекой родине и на радость дюссельдорфцам высаживает в городе эти великолепные деревья.

В этой части города набережная Рейна представляет собой парк, по дорожкам которого в вечерний час дружно бегают и крутят велосипедные колеса поборники здорового образа жизни. Чуть ли не из-под ног врассыпную улепетывают и прячутся в кустах зайцы, время от времени с дерева на дерево сигают непуганые белки. По газону шастают большие толстые скворцы, осанкой и важным видом напоминающие голубей или даже грачей. Вообще все там какое-то упитанное, вальяжное, уверенное в себе.

Рейн совершенно не похож ни на Москву-реку, ни на Неву, ни на Днестр — реки, с которыми я так или иначе знаком. Рейн — быстрый, но не шалавый, совсем не державно величественный и не прикидывающийся богатым дядюшкой. «Рабочая река», — сказал Миша. В самом деле, по нему, как по улице, — туда и сюда снуют теплоходы, буксиры, баржи и прочие трудяги водных дорог.

Часов в девять вечера город затихает. Еще только смеркается, но уже почти не видно прохожих. И вдруг впереди возникает какой-то неясный гул. Идем на звук. По мере приближения становится ясно, что это всеми огнями и голосовыми связками своей собственной жизнью, отдельной от окружающего мира, живет пивная. Причем не только в помещении, но и на улице, прямо на тротуаре, что совсем уж неожиданно для дисциплинированных немцев. Но что интересно: кругом чисто, нигде не видно мусора. Очень много посетителей в почтенном возрасте, и совсем нет подростков. Все говорят громко, в полный голос, но никто не орет истошно, не скандалит. Все адресуются к своим, толкуют о чем-то своем, интересном только внутри этого питейного сообщества. Наши же вопят, чтобы удаль показать — перед всем светом! У немцев расслабуха, у нас — беспредел.

Мы возвращаемся домой. Проходим мимо какой-то забегаловки. Горит свет. Гляжу в окна и вижу сплошь пожилых дам, чинно беседующих за чашкой кофе с пирожным. Смотрю на часы: одиннадцать вечера. Так ведь им же еще домой возвращаться! Не боятся? Скажи я им об этом, вероятно, не поняли бы, о чем это я беспокоюсь…

                                                              *   *   *

Впервые я оказался в Германии в конце 80-х годов. Это было время, когда, что бы прокормиться, все, кому не лень, тащили «в загранку»» всякий товар — от матрешек и балалаек до недорогой «антикварки». В ту пору стена еще стояла, но уже не так незыблемо. Сначала мы ходили «на запад» через официальный пропускной пункт, теряя при этом массу времени. Потом, когда граница стала прозрачной, мы решили идти прямо через пробоины в стене, избегая охрану, разъезжавшую в ту пору на военных джипах и мотоциклах. Кто-то торговал на рынке в Тиргардтене, кто-то сдавал товар оптом перекупщикам, — все «наши» в предчувствии свободы гулеванили по-черному, просаживая шальные марки в пивных и ресторанах. Кое-кто покупал по дешевке входившие в моду «видаки», «телеки» с дистанционным управлением и огромные ящики с компьютерными дискетами, считавшиеся особенно выгодным товаром. Потом отстаивал огромные очереди, чтобы получить причитающиеся «таможенные льготы». И шустро отваливал обратно в «совок», сбывал товар перекупщикам и снова покупал визу «в Неметчину». Германия привлекала относительной дешевизной цен, обилием русских, с застойных времен кормившихся вокруг военных городков и знавших местную конъюнктуру, а также возможностью маневрировать между «востоком» и «западом» в пределах одного города.

В те годы, когда огромная советская империя пребывала на гране краха, ее сателлиты — сужу по Восточной Германии — чувствовали себя вполне уверенно. Не только с едой не было никаких проблем, но и со шмотками, которые в преддверии объединения распродавали по дешевке. Именно Западный Берлин — для меня, человека, никогда прежде не видевшего «свободного мира» и попавшего в этот самый мир не с парадного хода, предусмотренного для туристов и дипломатов, а прокравшегося вместе с барыгами через «черную дыру» в рушащейся стене — стал не просто откровением, но настоящим потрясением. И слепому было очевидно, что нашей разваливающейся имперской колымаге и через века не догнать бодро загнивающих «капиталистов», как бы там не морочили нам голову штатные идеологи. Разумеется, тогда, завороженный блеском еды, питья и тряпья, я не смог бы толком сформулировать, что суть дела в общественной гармонии потребления. Иными словами, потребление — это не отдельная, самоценная «примочка» или «феничка», за которую надо с кем-то бороться, а часть материальной культуры общества, гармонично связанная с социальной жизнью человека. За этими мудреными словами простая мысль: мир устроен так, что средний человек получает такую зарплату и отчисляет такой налог государству, что оставшиеся на руках деньги позволяют ему достойно жить (а не бороться за существование). Вот в этом — суть дела…

                                                                *   *   *

Еврейская община — по-немецки «юдише гимайнде» — расположена на улице Мауэрштрассе прямо напротив «раввинской квартиры». Все говорят просто: «гимайнда» — «работаю в гимайнде», «пойдем в гимайнду». Еврейская гимайнда Дюссельдорфа — это синагога с общинными службами, школа, детский сад… У здания синагоги выставлен постоянный пост. Как мне объяснили, все еврейские объекты в Германии охраняются круглосуточно, и не какими-нибудь там охранными организациями, а муниципальной полицией: день и ночь возле синагоги маячит микроавтобус с дюжими «зигфридами» и «брунхильдами» в полицейской форме.

По официальным данным еврейская община Германии насчитывает 7500 членов, (как они считали, не знаю, но, вероятно, это те, кто зарегистрирован), и является третьей по численности в стране. Примерно 90% — евреи из России и других стран СНГ. Конечно, до войны евреев было гораздо больше… Старую синагогу Дюссельдорфа сожгли в 1938 году во время Хрустальной ночи… А сегодня самый сокрушительный памятник Холокосту — скульптура Вадима Сидура «Взывающий», установленная в городском парке.

До моего приезда в Дюссельдорф я немногое знал о работе раввина. Думал: сидит себе в конторе, ходит на молитвы, а по субботам безответственно рассуждает о недельной главе Торы. На самом деле рав Михаэль, как его тут все называют, приходит на утреннюю молитву к 8 часам. Потом обычно устремляется в «гимайнду» какого-нибудь небольшого городка, где за отсутствием штатного раввина некому по всем правилам проводить в последний путь еврея, ушедшего в мир иной. После обеда он снова несется куда-то — на бар-мицву, занятия в еврейских клубах или важную деловую встречу. К вечеру опять в синагоге — на минхе и вечерней молитве, всегда готовый подробно отвечать на десятки вопросов, чаще всего, не имеющих никакого отношения к иудаизму. В паузах между молитвами, разъездами и беседами с «прихожанами» рав Михаэль, как и полагается добросовестному учителю, готовится к предстоящим урокам. Прежде всего, это обязательный «листок» — комментарий к недельной главе Торы, две страницы довольно плотного текста, чрезвычайно содержательного, эмоционально насыщенного и всегда оригинального; по субботам его получат все члены общины, которые придут в синагогу. И конечно, многочисленные конспекты лекций и семинаров, которые раввин в изобилии проводит по всей округе, скоромно называя их «занятиями».

На одну из таких лекций в еврейской общине недальнего городка Креефельда он пригласил и меня. Беседа, посвященная эпохе Первого Храма, собрала немало «страждущих истины» даже по московским меркам — около полусотни человек, заинтересованно реагировавших на слова раввина и одолевавших его вопросами… В Креефельд мы ехали около получаса по пригородной местности, чрезвычайно ухоженной, я бы даже сказал — прибранной, на прекрасно оборудованном рельсовом транспорте — своеобразной помеси трамвая, метро и электрички, который называется «U-бан», если он спускается под землю, и «S-бан», если он шпарит только по поверхности земли. Может быть, слова «трамвай», а тем белее «электричка» кого-то повергнут в уныние, но спешу успокоить нервную публику: кроме «электротяги», ничего общего с грохочущими и дурно пахнущими монстрами, которые доживают свой век на российских городских окраинах и пригородах, этот транспорт не имеет.

Население городка Креефельда — порядка 250 тысяч человек, Дюссельдорфа — около 600 тысяч, Кёльна, в котором я был проездом, — более миллиона. Но это лишь статистика. Когда находишься на улицах, понять в каком городе ты оказался — большом или маленьком, провинциальном или столичном, знаменитом или никому неизвестном — просто не возможно: такие же дома и магазины, такой же транспорт и сервис, такие же доброжелательные лица.

Еще о моей культурной программе… Вместе с раввином Коганом мы посетили еврейскую школу имени Ицхака Рабина в день празднования 60-летия Государства Израиль. Праздник состоял из молитвы, которую вел главный раввин города, и концертной программы силами тамошних учащихся. Вечер завершил фуршет, на который мы предпочли не оставаться из-за духоты в помещении и какой-то общей раздражающей неразберихи. 

Совершенно другое впечатление оставил дюссельдорфский дом престарелых Нелли Закс, где рав Коган проводит Кабаллат Шаббат — помогает тамошним насельникам по всем правилам встретить субботу. Учреждение содержится на средства из фонда поэтессы, нобелевского лауреата, ушедшей из жизни в 1970 году. В руководстве дома — «местные», евреи из Германии, а обитатели — в основном, русскоязычные эмигранты. Умиротворяющее (но не замогильное) спокойствие, чистота, уют, кондиционированный воздух. Чувствуется, что руководство озабочено не только материальным обеспечением, но и человеческим достоинством своих подопечных. Характерная деталь: в холле установлены автоматы, где можно получить кофе и пирожные. Но не бесплатно, а по смешной цене — несколько десятков евроцентов. И все-таки — это не подачка, а покупка…

Еще до приезда в Дюссельдорф мы договорились с Мишей, что я прочту две лекции в «гимайнде» по некоторым частным проблемам библейской истории, затронутых в моих книгах «От Эдена до Вавилона» и «Дорога на Ханаан». На первую встречу в клубе «Сеньор» собрались в основном эмигранты пенсионного возраста, довольно много — человек сорок. Вторая лекция в Техническом клубе больше походила на беседу; это были люди средних лет инженерных специальностей. Кое-кто, извиняясь за опоздание, объяснил, что пришел прямо с работы. Уже первые вопросы показали, что моих слушателей интересует не столько библейская история, сколько современные российские реалии, причем, самые разные: от проходящей в те дни инаугурации президента Дмитрия Медведева и перспектив российской политики до подробностей частной жизни Аллы Пугачевой и других фигурантов шоу-бизнеса, о чем я, разумеется, понятия не имею. Никто и не ждал от меня компетентных ответов. Собравшимся хотелось просто немного поговорить о России. «Как там у вас в Москве?» — этот абсолютно бессмысленный, но в их устах глобальный, сущностный вопрос преобладает над всеми другими. Понятное желание сравнить мешает адекватно воспринимать как одну, местную, так и другую, некогда оставленную, действительность.

Спору нет, эмиграция помогла многим обрести всякие материальные блага, к тому же окружающий их западный образ жизни как бы априорно приподымает аутсайдеров на более высокий уровень. Медицина, образование, материальная культура и сегодня выше в Германии, чем в любом российском «городе-миллионнике» или даже Москве. Конечно, и в России предлагают по-настоящему качественные услуги и товары, но они доступны только тем, кто при российских зарплатах большинства населения готов платить за них цены порой существенно выше европейских… При этом номинальный доход эмигрантов в Германии чрезвычайно мал, но и расходы не велики, благодаря различным социальным льготам. Иногда качественные вещи можно просто брать даром в некоторых благотворительных фондах. Но при этом «новая жизнь» дала им стойкое ощущение неизбежной и неизбывной второсортности, сделав обладателями пусть и изрядного куска, но с чужого стола. Молодежь, конечно, обустраивается и надеется, но людям среднего и старшего возраста особо рассчитывать не на что. Они ходят в «гимайнду» с надеждой обрести свое место в новой жизни.

Воспользовавшись приглашением моего друга, я побывал на субботнем занятии по недельной главе Торы, где собралось очень много народу, почти сплошь женщины, как сейчас говорят, «пятидесяти плюс», т.е .именно того возраста, когда всерьез начинает угнетать одиночество и просто жизненно необходимо общение. Комментарии рава Михаэля вполне могут удовлетворить самые взыскательных интеллектуалов. Но… он не утешитель, он все время подводит слушателей к простой мысли о необходимости евреев жить по законам и правилам, предписанным для них Всевышним и сформулированным в Торе и Галахе, он не говорит прямо, но всякий раз подразумевает, что целью евреев остается отнюдь не Германия, а Эрец Исраэль. Но люди тоскуют не по Эрец Исраэль, в котором, может, не были ни разу. Они тоскуют по Москве, Питеру, Киеву… Особенно по Москве. Именно Москва, «самый дорогой город мира», «город миллиардеров», в воображении недавних эмигрантов становится новой Голдене Медине… Издалека уродство монстра даже притягательно.

«Гимайнда» — это место встречи, которое изменить нельзя: сюда заходят для сокрытия от повседневных эмигрантских стрессов… Пришлый человек, если он не совсем уж бесчувственный, не может не воспринять там некоей повышенной тональности общения, особой концентрации душевного неблагополучия, пусть иногда умело скрытого. Раввин Коган — лекарь, обреченный на вечную неудачу, несмотря на искусство врачевания, которым он владеет.

                                                                *   *   * 

Прощальный поход в центр за сувенирами. Выходной день. Жаркое майское утро. Городские улицы пусты. В Москве это означало бы, что все население ринулось за город сажать картошку…

Дюссельдорф — столица земли Северная Рейн-Вестфалия, одной из самых густо населенных областей Старого света. Рейн — организующая ось этой уютной, но и весьма деловой вселенной. А Дюссель — просто небольшая речушка, впадающая в Рейн. Дюссельдорф — деревня на Дюсселе. Хотя все права города он получил еще в XIII веке. Так почему же тогда не Дюссельштадт? Видно, переименования у германцев не в чести.

Ратушная площадь вполне узнаваема для россиян моего поколения, успевших без всяких виз покуролесить в Прибалтике. Посреди площади конная статуя Яна Веллема (1679-1719) — местного правителя, расширившего и возвеличившего город. В выходной день на площади яблоку негде упасть: все свободное пространство занято многочисленными временными палатками с рекламой продукции различных европейских фирм. Играет оркестр. Горожане танцуют. Нечего и говорить об обилии пива, сосисок и прочих подходящих закусок. Однако немцы как-то так умеют организовать свое веселье, чтобы ничего не сломать, не запачкать, не потревожить друг друга. И это при том, что весь Альтштадт, Старый город, представляет собой огромный ресторан («самая длинная стойка бара», говорят немцы), в котором, порой прямо по середине улицы, едят дюссельдорфцы — кажется, весь город от мала до велика — компаниями, семьями, парами, по одиночке. Пиршество германского духа! И повсюду — среди обедающих — эта странная излишне легкомысленная эмблема Дюссельдорфа — лихой акробат, исполняющий стойку на руках.

На одной из улиц Старого города, Болкерштрассе, дом, где жил Генрих Гейне. Сегодня здесь расположился культурный центр. Мне с большим трудом удалось сфотографировать здание — все пространство вокруг было занято поглощающими пищу согражданами великого поэта… Многокилометровый, многоголовый организм, жующий тысячами ртов под открытым небом — символ процветания так называемого цивилизованного человечества.

Впрочем, можно сколько угодно иронизировать, но факт остается фактом: дюселльдорфцы создали город для себя, для удобной жизни обычного человека, обывателя,— и уютно обосновались в нем. Скверы, магазины, музеи, закусочные, транспорт, уличное движение — не для благоденствия обнаглевших и разжиревших чиновников, а для общего блага — всех вместе и каждого в отдельности.

Собственно, это и есть мое главное впечатление от поездки. А остальное — размышления к случаю.

2008