По прошествии лет
О книге «Война и Мир Юрия Левитанского» (М.1997)
Лев Разгон
ПЕРВАЯ КНИГА О ПОЭТЕ
Предисловие, 1997
И все же я учился жить.
Отличник — нет, не получился.
Зато терпенью научился,
Уменью жить и не тужить...
В эти четыре строчки Юрий Левитанский вложил, втиснул, спрессовал долгую и трудную жизнь одного из замечательных поэтов нашего времени. Нашего современника — ибо еще свежа могила поэта, не утихла боль друзей, близких и множества читателей и почитателей его стихов. Пройдет время, и за свое дело возьмутся критики, литературоведы, исследователи, и будущий любитель русской поэзии сможет узнать о Юрии Левитанском очень многое: от своеобразной техники его стиха до тех подробностей человеческого быта, без которых и не бывает поэтического бытия.
К этим, будущим книгам не принадлежит книга Леонида Гомберга с широким и несколько претенциозным названием «Война и Мир Юрия Левитанского». В этой очень небольшой по объему книге собрано все, что узнал ее автор: даты биографии, первые поэтические победы и поражения, тягомотная неустроенность, сложная семейная жизнь, нравственная непоколебимость, личное знакомство, личное ощущение поэта и его творчества... Поэтому в ней нет никакой монографической стройности, критического разбора разных периодов творчества, в ней странным образом смешаны воспоминания молодости автора и его поздние, буквально последние встречи с героем этой книги. И нет даже тени литературоведческой объективности. Книга Леонида Гомберга о его любви к Юрию Левитанскому — человеку и поэту, это книга восхищения и печали. В ней — вглядывание в значительные периоды и незначительные детали жизни, попытки реконструкции многих важнейших этапов духовной жизни поэта.
Да, в этой книге многого нет, но есть главное — живой Юрий Левитанский с его неровной жизнью, душевными спадами и подъемами, тяжелым и легким поэтическим дыханием. Такую книгу только и мог создать очень близкий, неравнодушный человек по самим свежим, не остывшим еще следам жизни.
И из этого смешения документов, воспоминаний, записей разговоров выплывает ясная, точно ощутимая основа его творчества. Этой основой являются постоянные размышления поэта о жизни — своей собственной и его современников. Эту жизнь он прокручивает часто, постоянно, она ему видится наяву и во снах. Недаром названия многих его стихов звучат так: «Сон о забытой роли», «Сон о рояле», «Сон об уходящем поезде»...
Большая часть поэтической жизни Юрия Левитанского прошла в Москве, где у него было много друзей, где было средоточие его литературных интересов. Но мы не найдем в его стихах ни поэтической полемики, ни картины той суеты, без которой не обходится литературная жизнь. Напротив. В стихах Левитанского — постоянная горечь о ненужной суете, излишествах, о невозможности достучаться до сердца и души другого.
Так и жили — наскоро,
И дружили наскоро,
Не жалея тратили,
Не скупясь дарили —
Жизнь прошла — как не было.
Не поговорили...
Юрий Левитанский принадлежал к тому роковому поколению, которому пришлось пройти через все невероятные лишения, страдания и потери войны. Собственно, из того поэтического поколения его друзей и ровесников, для которых война часто становилась самым главным в биографии, а иногда и концом биографии, Юрии Левитанский оставался последним. И конечно, война не могла не прозвучать в его поэзии. Но мы в ней не найдем грома боев, торжества и величия подвига. И стихи поэта не назовешь «фронтовыми». А в отрывочных воспоминаниях о фронтовых буднях — реконструкция душевных переживаний человека, идущего по грани жизни и смерти. И переоценка многих монолитов этой войны — от Жукова до Сталина.
Трудно согласиться с выводом автора книги о том, что «оттепель» 50—60-х годов никак не отразилась на творчестве Левитанского. Его невозможно оторвать от «шестидесятников» с их наивной верой, с их стремлением сделать более человеческим лицо современности. Он был в их среде, я об этом имею право свидетельствовать не только как современник Левитанского, но и его товарищ и добрый знакомый. Он жил в своем времени, в его призрачных победах и в горечи его поражений, для поэта было важно все происходящее в стране. Он про это писал, он про это говорил, он не покривил душой и сказал, что думает о преступных ошибках власти, даже в тот торжественный день 1995 года, когда ему вручали высокую Государственную премию.
Внешне несколько суровый, редко смеющийся, Юрий Левитанский никогда не впадал в эйфорию радости и не оплакивал горести. Он относился с необходимой долей иронии ко всему происходящему. Не стеснялся об этом говорить:
Мне нравится иронический человек,
Он в сущности героический человек...
Ироничное отношение к жизни удерживало его от участия во многих литературно-политических демонстрациях. Не отчуждался, нет. Одним из первых подписал письмо в защиту Синявского и Даниэля. И готов был всегда выступить в защиту преследуемого несправедливостью, в защиту слабого. И никогда не строил из себя пророка. Да этого и не могло быть при том огромном чувстве юмора, которым он обладал. Юрий Левитанский, несомненно, был крупнейшим мастером иронической поэзии — эпиграммы, пародии. Он усмехался редко, но это была настоящая литература высокого качества, и единственная книга его пародий принадлежит к лучшим в этой области литературы.
Кажется удивительным, что за свою долгую жизнь в литературе Юрий Левитанский мало написал,— из многих известных и отличных поэтов своего времени он — один из редко печатаемых. Происходило это не только из-за его ломаной биографии, но главным образом из-за того, что главной темой его творчества было осмысление духовной жизни — своей и своих современников. Он эту тему прокручивал в своей душевной памяти постоянно. И недаром множество его стихотворений носят название «сны» или «воспоминания». Понятие «множество» мало подходит к поэзии Юрия Левитанского. Он писал скупо, взвешивая каждое слово. Но писал и не писать не мог. Он был, он ощущал себя поэтом, в поэзии видел свое призвание и предначертание. И отсюда порой вырывавшийся у него крик:
Но что же мне делать с проклятым моим ремеслом,
с моею старинной, бессонной моей маетой!
То, что Левитанский называл своим «ремеслом», было в действительности огромной потребностью сказать людям о важнейшем для себя и других. В этом — суть тех метаний, о которых рассказывается в книге Леонида Гомберга — первой книге о Поэте.
Упрекая себя, Юрий Левитанский написал горькие слова:
Сколько нужных слов я не сказал,
сколько их ненужных обронил.
Сколько я стихов не написал.
Сколько их до срока схоронил.
Это сказано им о себе, но вряд ли воспринимается читателями буквально. То, что Юрий Левитанский успел сказать, обогатило и продолжает обогащать чувства и мысли тех, для кого его поэзия навсегда останется примером служения тому высокому, облеченному тайной свободой, что Пушкин назвал «Музой».
Феликс Светов
«ВСЕ ЭТО ПОСЛЕ, ПОСЛЕ Я ТЕБЕ РАССКАЖУ»
«ВОЙНА И МИР ЮРИЯ ЛЕВИТАНСКОГО»
Опыт реконструкции творческой судьбы поэта в интерпретации Леонида Гомберга
1997
Прошло почти два года после смерти Юрия Левитанского, одного из самых прекрасных наших поэтов, студентом ИФЛИ добровольно ушедшего на фронт, прошагавшего от Москвы до Праги и закончившего войну в Манчжурии лейтенантом. Неужто прошло уже без малого два года? Зима, весна, лето, осень, снова зима, весна, лето... И вот уже опять пошел снег. А Левитанского нет с нами. Летит время, но боль и горечь родных, друзей, читателей и почитателей поэзии Левитанского еще слишком близки.
К сороковому дню после смерти поэта мы получили его последнюю книгу, им самим составленную, подготовленную к печати, — а увидеть ее пришлось уже без него. И вот новая книга. Не Левитанского — о Левитанском. Книга Леонида Гомберга — о любви автора к поэту Юрию Левитанскому, «книга восхищения и печали», как сказал о ней автор предисловия Лев Разгон.
Автор книги «Война и Мир Юрия Левитанского» знал поэта двадцать лет. Судя по тому, как скромно он об этом написал, виделись они, быть может, не столь уж часто, но встречи никогда не были случайными, во всяком случае, они врезались в сознание и память автора книги, каждая оставила след в жизни молодого журналиста, писателя, а потом и издателя. Каждая из этих встреч несомненно была важна самому Леониду Гомбергу в его, судя по всему, тоже не слишком простой жизни: Москва, Израиль… Снова Москва и, конечно же, Левитанский.
Так уж вышло (едва ли случайно), что именно Леонид Гомберг оказался редактором и издателем последней, посмертной, книги Левитанского «Меж двух небес» (приложения к редактируемому Л. Гомбергом альманаху «Перекресток-Цомет», публиковавшему в своих выпусках и стихи Левитанского), а его «Война и Мир Юрия Левитанского» стала своеобразным комментарием или, как автор определил, «опытом реконструкции творческой судьбы поэта».
Едва ли будет верным сказать, что именно последние двадцать лет жизни Левитанского были самыми трудными его годами, — нелегкой была вся его жизнь, начиная с полуголодного детства на Украине, а потом — через войну, через Иркутск, через начало поэтической судьбы, совпавшей с годами «космополитизма», — сложная семейная жизнь и всегда непростая поэтическая судьба... И вот два последних десятилетия: снова житейская неустроенность, высокие драмы, высокая любовь, новые стихи, тяжкая болезнь, разрывающая сердце мука — о детях, о стране России, которую он любил так ревниво и трудно, и последние путешествия: открытие Европы, всегда бывшей его драматической любовью (половину ее он прошагал со своим пулеметом); и наконец, Израиль — быть может, самый последний подарок судьбы, который он получил, открыв для себя целый мир, мучительно близкий, успевший объяснить ему в последние месяцы его жизни столь многое из того, что происходит в мире и в нем самом.
Профессиональная журналистская, писательская память позволила Л. Гомбергу не упустить ничего существенного из многочисленных (в течение, двадцати лет) встреч и разговоров с поэтом, он не оставлял без внимания всякую встречу — деловую или дружескую, всякую мелочь, раскрывавшую поэта порой с неожиданной, не сразу понятной, но, как выясняется, с такой важной стороны. И постепенно, из этих, казалось бы, разрозненных записей, того, что запомнилось, из интервью, никак не регулярных дневниковых страничек, переданных ему вдовой поэта Ириной Машковской, из всего этого, показавшегося бы незаинтересованному исследователю хаосом мелочей, стала вырастать личность поэта, автора глубоких, порой трагических, прекрасных стихов.
Это, действительно, книга восхищения и любви, и прав был автор предисловия к ней Лев Разгон, сказавший о том, что нет в этой книге никакой монографической стройности, критического разбора разных непохожих периодов творчества поэта, нет и «тени литературоведческой объективности», что в ней странным образом смешаны воспоминания детства, молодости и буквально последние встречи и разговоры… Но, быть может, именно благодаря всему этому (так, впрочем, считает и Лев Разгон) книга и оказалась такой живой, совершенно неожиданно открыла подлинного Левитанского даже тем, кто, казалось бы, так хорошо и близко знал его и его поэзию. Думаю, что и последующие критические разборы творчества Юрия Левитанского, и монографии об этом крупнейшем нашем поэте уже никогда не пройдут мимо этой небольшой, но такой важной и своевременной книги о нем.
Перед нами еще одна (после книги «Меж двух небес»), спустя почти два года после смерти, встреча с поэтом, которого все мы так нежно любили — его голос, его воспоминания, его никогда прежде не публиковавшиеся стихи, воспоминания Ирины Машковской — такие трогательные и щемящие, его собственные обмолвки, попытки в, казалось, случайных разговорах успеть сказать нечто необходимое, что он не успел выразить во всегда столь важной для него поэтической форме. Не успел, не досказал, не прошептал...
Все это после, после
я тебе расскажу.
В какое страшное время рождались прекрасные стихи Юрия Левитанского — тридцатые годы, сороковые, пятидесятые... И так до конца — до Чечни.
Это не пуля в теле —
это я так живу.
Страшное время, начиная с самых первых воспоминаний — о цветной веранде, застекленной красным, зеленым и желтым, о красных помидорах на тарелке, о приближавшемся по булыжной мостовой стуке пролетки; о том, как они лежали в снегу под Волоколамском в своих шинельках и сапогах… Но потом был Бухарест и Прага, но потом был уже другой снег и ветер — на Невке, на Мойке, и он там «в этом столетье впервые…»
Да, всегда, даже в самое страшное время над ним было высокое небо, а перед ним море, и море порой было — «твое и мое», а небо над морем — «одно на двоих»; всегда были друзья, любовь и поэзия, вобравшая в себя и весь ужас времени, и всю его красоту.
Я был там, я знаю, что будет
Когда-нибудь после меня.
Поэзия Юрия Левитанского только начинает сегодня свою новую, несомненно долгую жизнь. Думаю, книга Леонида Гомберга станет, необходимым камертоном и для последующих исследований творчества поэта, и для читателей его прекрасных стихов.
Анатолий Алексин
Из книги «Не родись красивой…» (М. ЦЕНТРОПОЛИГРАФ, 2001)
***
Поэт написал, что «мало иметь писателю хорошую жену — надо иметь писателю хорошую вдову...». Хочется добавить: мало иметь писателю милых, улыбчивых знакомых — надо иметь писателю верных, надежных друзей.
Мне доводилось рассказывать о том, что с выдающимся поэтом советской и постсоветской поры, бесстрашным фронтовиком и гражданином Юрием Левитанским меня сблизил литературовед и журналист Леонид Гомберг.
После трагичного и героического ухода из жизни поэта Леонид Гомберг издал посвященную ему книгу, которая при всей внешней скромности являет собою достойнейший памятник таланту писателя, отваге борца, бескорыстию и непримиримой порядочности гражданина, Человека с буквы заглавной.
Леонид Гомберг исполнил долг верного друга, единомышленника. Не только сам исполнил, но и призвал к исполнению той миссии других поклонников и единомышленников поэта. Открыл книгу предисловием, исполненным искренности и честности, незабвенный Лев Разгон. Благодарю Леонида за то, что и мне он предоставил возможность произнести на страницах той книги слова признательности, преклонения...
Дорога творений поэта не завершится
«Калейдоскоп» (Тель-Авив), 12.03.98
…Думаю, главной любовью Леонида Гомберга во всей поэзии второй половины прошлого века давно уже стал Юрий Левитанский. Незабвенный Юра, его стихи и сдружили нас с Леонидом. Какой надежный фундамент братства!
Помню тот вечер, когда мы с Таней (жена А. Алексина — Л.Г.) последний раз видели Юрия Левитанского. Он приехал к нам домой после литературного вечера в тель-авивском клубе писателей. Беседовали, вспоминали… А потом договорились, что расстаемся ненадолго. Но оказалось, что навсегда. И вот передо мной недавно изданная в Москве книга Леонид Гомберга «Война и мир Юрия Левитанского» — документ преданности, преклонения перед Божьим даром.
Гомберг приводит и несколько абзацев из моей книги воспоминаний «Перелистывая годы». Позволю себе это сделать вслед за ним:
«Каждый выбирает для себя
женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку —
Каждый выбирает для себя.
Кажется, что строки могли бы стать эпиграфом к посмертной книге Юрия Левитанского «Меж двух небес». Но выбрать такой всеохватывающий эпиграф — если он вообще нужен!— вправе был только сам великий автор стихотворений, собранных в этом томе. То, что великий, для меня несомненно. «Потерявши, плачем…» Однако и точнее осознаем! Иногда запоздало… Дорога Юрия Левтитанского вроде и завершилась: отзвучали прощальные речи. Но дорога творений его завершения иметь не будет. Подобное часто пишут в некрологах. Но крайне редко такие строки, обозначающие послежизненное долголетие творца, а то и его бессмертие, оказываются реальностью. В этом случае они утверждают истину».
Первый признак даровитости, как уж не раз доводилось мне утверждать, — это непохожесть, неповторимость. Книга Леонида Гомберга индивидуальна не только по сути, но и по форме своей. Порой словно соавтором в ней выступает вдова поэта Ирина Машковская. Она преподнесла всем нам двенадцать стихотворений, не публиковавшихся при жизни поэта…
Вся подборка стихов, которые Юре не довелось увидеть напечатанными, осенена такими его строками:
Это не пуля в теле —
Это я так живу.
Строки эти автобиографичны, как, быть может, никакие другие. Он жил, сражаясь за справедливость, и умер, сражаясь. Я бы даже сказал: погиб.
«Круглый стол московской интеллигенции проходил в городской мэрии на Краснопресненской набережной вспоминает, — вспоминает Леонид Гомберг. — Среди выступавших был и Юрий Левитанский. О чем он говорил? Да все о том же, что было для него «воистину невыносимо» — о чеченской войне... Он говорил ярко, приводил чудовищные факты, для многих ставшие почему-то общим местом, — но только не для него. Он брал слово дважды, горячился , нервничал, несколько раз высказывался с места. Больное сердце не выдержало…»
…Все чаще я в своей записной книжке обвожу черной рамкой имена, фамилии и номера телефонов. Как писал Александр Межиров, «умирают друзья, умирают, словно лампу с окна убирают».
Могут сказать: «Это же не рецензия, а цитатник!» Что ж, я так и хотел. Разные, но неизменно дорогие мне люди высказались о любимом мною поэте. Но, прежде всего, высказались вечные стихи его. И еще — книга Гомберга.
В сокращении
Слава Полищук (Нью-Йорк)
Память и время
Газета «Вечерний Нью-Йорк», 14-16 января, 2000
Не верится, что уже четыре года прошло с того студеного январского дня, когда закончился земной путь поэта Юрия Левитанского. Поэта от Бога. Одной из самых значительных и безупречных фигур в российской литературе второй половины XX века.
Уже после его смерти в Москве вышла книга Леонида Гомберга «Война и мир Юрия Левитанского» с подзаголовком: «Опыт реконструкции творческой судьбы поэта». Выход в свет этой книги подтолкнул живущего в США художника Славу Полищука, в свое время оформлявшего одну из книг Юрия Левитанского, поделиться воспоминаниями о поэте.
Мое желание написать о книге Леонида Гомберга есть в некотором роде поздняя дань творчеству Юрия Левитанского.
Так случилось, что именно Леонид Гомберг пригласил меня оформить книгу «Меж двух небес», ставшую последней в жизни поэта. Левитанский получил верстку этой книги незадолго до смерти. Зная, с каким вниманием поэт относился к каждому слову, выходящему из-под его пера, думаю, что это было для него большой радостью и одновременно событием, потребовавшим напряженного труда.
Левитанский не был автором, полностью доверявшим замыслу художника. Бесконечное число раз мы встречались, обсуждая то, что я показывал. Эти встречи и разговоры приоткрыли мне некоторые обычно закрытые для читателя стороны «ремесла» поэта.
Левитанский с его почтительным, трепетным отношением к слову как самодостаточной части творческого процесса, с его постоянной неудовлетворенностью от сделанного-сказанного был из редкого числа литераторов, чья поэзия не нуждалась в каком-то «украшательстве», тем более — расшифровке. Казалось, поэт перебирал строки-струны, стараясь выявить и донести до читателя внутренний ритм слова, строфы, всего стихотворения.
Работать с Левитанским можно было, только приняв за точку отсчета его высочайшие требования к себе.
Моя работа продвигалась трудно, и я видел, сколько сил стоило Леониду Гомбергу сохранить саму идею оформления книги «Меж двух небес». Именно тогда я впервые узнал от Гомберга о его желании собрать записи разговоров с поэтом и сделать книгу.
И вот несколько месяцев назад я получил из Москвы книгу «Война и Мир Юрия Левитанского». Эта первая книга о поэте, вышедшая в России после смерти мастера, вместила его неизданные стихи, заметки вдовы поэта Ирины Машковской, воспоминания Леонида Гомберга.
Лев Разгон (тоже недавно ушедший из жизни) в предисловии пишет: «Такую книгу только и мог создать очень близкий, неравнодушный человек по самым свежим, не остывшим еще следам жизни». На мой взгляд, одно из главных достоинств книги Гомберга — его стремление говорить о Левитанском как о поэте вне какого-либо «течения», «направления».
Стало общим местом причислять Юрия Левитанского к фронтовому поколению. Но военная тема никогда не играла значительной роли в поэзии Левитанского. Его творчество, как и поэзия Арсения Тарковского, Давида Самойлова и Бориса Слуцкого, не вписывается ни в какие "обоймы".
Само понятие "обойма" было чуждо Левитанскому. Чуть застенчивый, всегда немногословный, он стоял в стороне от политики. Поэта никогда не привлекали стадионы, заполненные публикой, для которой поэзия была лишь «заменой свободной прессы». «Такая функция поэзии не свойственна в принципе»,— говорил Левитанский. Политика, замечает поэт в одной из бесед с Леонидом Гомбергом, изначально расположена вне сферы интересов поэзии.
Однако, политика убивает поэзию, перед этим расправляясь с самим поэтом. При всех режимах, в силу самой сути поэтического и вообще художественного творчества поэт находится в числе тех, с кем режим готов расправиться в первую очередь. Но иногда расправа приобретает форму игры в «свободу». В день смерти Левитанский принял участие в «круглом столе», устроенном московскими властями. Несколько раз поэт поднимался и говорил о войне в Чечне. Его сердце, вместившее в себя Великую Отечественную, страдавшее от бесконечных «чисток», сопротивлявшееся борьбе с инакомыслием, на этот раз не выдержало…
В жизни Юрия Левитанского не было того, что могло бы стать пищей для скандальных статей или воспоминаний. Говорить о Левитанском — значит, говорить о Поэзии, о «привычке ставить слово после слова».
Музыка моя, слова,
их склоненье, их спряженье,
их внезапное сближенье,
тайный код, обнаруженье
их единства и родства —
музыка моя, слова,
осень, ясень, синь, синица,
сон ли синью осенится,
сень ли, синь ли, синева —
музыка моя, слова,
то ли поле, те ли ели,
то ли лебеди летели,
то ли выпали метели,
кровля, кров ли, покрова —
музыка моя, слова,
ах, как музыка играет,
только сердце замирает
и кружится голова —
синь, синица, синева.
Как ни парадоксально, но именно в подлинности поэтического звучания стихов Левитанского, в его нежелании быть «больше чем поэт» кроется причина того, что так мало сегодня пишут и говорят о нем. А годовщина его, судя по всему, пройдет и вовсе незамеченной.
Что человек может противопоставить действию времени? Только память. Память низводит время до положения назойливой действительности, с которой человек вынужден считаться. В этом память сродни поэзии.
Книга Леонида Гомберга является первым и, на мой взгляд, замечательным опытом сохранения памяти о поэте Юрии Левитанском.