Леонид Гомберг
Поиск по сайту...
Леонид Гомберг
Леонид Гомберг

 Я медленно учился жить

К 85-летию Юрия Левитанского

Сценарий

 

 

 

1.Пролог. Война

На фоне фотографий Юрия Левитанского говорят друзья поэта.

 

Михаил Козаков:

Боже мой, какой поэт! И мне всегда, может быть, сентиментально, хочется думать, что люди, во всяком случае, думающие, читающие будут возвращаться и возвращаться и возвращаться к Юрию Давыдовичу, к его стихам, к его удивительной личности.

 

Олеся Николаева:

Он был человек печальный, он был Пьеро..., у него был такой грустный взгляд… И этот талант его, и человеческий и поэтический его талант, конечно, выражался в его каком-то невероятном обаянии. Он был человек штучный, его никогда ни с кем нельзя было спутать. Я помню, что и он уважал это свойство в других людях. 

 

Елена Камбурова:

Но самое главное, что, может, по-настоящему я осознала — величие его поэзии — гораздо позже. Ну как-то знаете, большое видится на расстоянии. И сейчас, именно в это наше время — грубое, невежественное, которое попрало все поэтические символы и само слово поэзия, прагматичное время, — стихи Левитанского просто спасительны.

 

 

Закадровый текст

 

Юрий Левитанский  родился в 1922 году в городе Козельце на Черниговщине. Семья жила бедно, нуждаясь порой в самом необходимом. В поисках лучшей доли они часто переезжали с места на место, и когда мальчику исполнилось три года, они уже жили в Киеве. Вскоре, однако, отцу удалось найти работу в одной из донбасских шахт, и семья переехала в небольшой шахтерский поселок на руднике, а потом и в столицу шахтерского края город Сталино (ныне Донецк). Там, в Донбассе, будущий поэт пошел учиться в одну из украинских школ.

Окончив десятилетку, Левитанский уехал в Москву и  в 1939 году поступил в ИФЛИ — Институт филологии, литературы и истории. Сегодня этот ВУЗ, конечно, назвали бы элитным. Юрий Левитанский оказался в густой поэтической среде, которую составляли Твардовский, Слуцкий, Наровчатов, Гудзенко, Самойлов, Павел Коган и другие замечательные поэты, многие из которых не вернулись с войны.

Первые стихи Левитанского публиковались уже во фронтовых газетах.       

 

Не зря Левитанского называют поэтом «позднего дыхания». В пору, когда вышел в свет «Кинематограф», первая книга, принесшая ему широкую известность, поэту было уже около пятидесяти… Да и в жизни его все случалось поздно, все наоборот, в обратном порядке: отцом, притом многодетным, он стал уже после пятидесяти, после шестидесяти — влюбился, как школьник, лишь после семидесяти обрел хоть какую-то материальную стабильность!

 

Кабинет Левитанского (архивная запись 1987 года)

Ю. Левитанский читает стихотворение «Я медленно учился жить»

 

Я медленно учился жить.

Ученье трудно мне давалось.

К тому же часто удавалось

урок на после отложить.

 

Полжизни я учился жить,

и мне за леность доставалось —

но ведь полжизни оставалось,

я полагал,

                  куда спешить!

 

Я невнимателен бывал —

то забывал семь раз отмерить,

то забывал слезам не верить,

урок мне данный забывал.

 

И все же я учился жить.

Отличник — нет, не получился.

Зато терпенью научился,

уменью жить и не тужить.

 

Я поздно научился жить.

С былою ленью разлучился.

Да правда ли, 

                        что научился,

как надо научился жить?

 

И сам плечами лишь пожмешь,

когда с утра забудешь снова

не выкинуть из песни слова

и что посеешь, то пожнешь.

 

И снова, снова к тем азам

в бумагу с головой заройся.

- Сезам, - я говорю, - откройся! –

Не отворяется Сезам.  

  

 

Кабинет Левитанского (архивная запись 1987 года)

Фотографии

Левитанский рассказывает о своем детстве, о начале своего творчества.

Потом о начале войны и своем участии в боях под Москвой.

 

ЦДЛ. Уголок памяти писателей, павших во время Второй мировой войны.

 

Рассказывает Леонид Гомберг: 

Ну что с того, что я там был? - То есть, - ну что с того, что я там был, на войне… Ну и что? 

Левитанский никогда не считал это главным в своей биографии. Но и все-таки очень важно, очень важно, что он прошел войну от первых, самых первых дней, когда он пошел добровольцем на фронт, будучи студентом ИФЛИ в 41-м году, это было для него огромным впечатлением всей его жизни. Под Москвой он был ранен, он все время об этом вспоминал как о самых страшных днях. Для  него самые страшные дни войны это зимние дни 41-го года, когда он лежал под Москвой, неподалеку от Химок, лежал в снегу, как он говорит, без маскхалатов, пушечное мясо, абсолютная мишень для врага. Здесь есть один очень интересный факт: Юрий Давыдович был преподавателем Литературного института… Но с Литературным институтом была связана и более ранняя часть его биографии. Дело в том, что когда он был призван, его часть, его подразделение было расквартировано в Литературном институте… Я бывал на занятиях его с группой, он мне ходил и показывал буквально: вот здесь и там лежали наши матрасы, там мы стояли и разговаривали… Он любил показывать в Литературном институте как все это происходило. Еще очень интересная деталь, что уже под Москвой он встретился с замечательным поэтом Семеном Гудзенко, и с Семеном Гудзенко они прошли дорогами войны долгими и трудными, как первый и второй номер пулеметного расчета. Этот факт для него был значим, он очень много и интересно говорил о Гудзенко. Но это было все равно самое страшное… Да, и это было действительно так: 41-й год, Москва, 42-й - 43-й год — это Северо-Западный Фронт, так называемые Демьяновские высоты… Дальше, Венгрия и Румыния, 44-й год...

Юрий Левитанский закончил войну в 45-ом году под Прагой. После этого была еще, как он говорил, маленькая война в Манчжурии. И только потом он уже оказался в Иркутске, он еще военным был в Иркутске какое-то время, потом демобилизовался.

Значит, если самые темные и самые тяжелые дни войны были связаны с Москвой, с боями под Москвой, то самые светлые — это Прага. Это была замечательно теплая весна, май, буйство сирени. Он еще рассказывал о немцах, и это даже в стихах его есть, о немцах, которые без конвоя большими, большими  группами шли сдаваться. Шли в плен… и никто их не охранял. «Кто-то подошел там, попросил у меня там закурить». Левитанский дал. Он говорит: "Я не мог испытывать какой-то ненависти. Не имел, не умел я этого делать". Кому-то там ботинки они дали, какому-то немцу… Ну, главное вот это счастье, вот это счастье 45-го года с сиренью, с солнцем, с весной! Вот оно прошло — "Ну что с того, что я там был", это прошло через многие, через многие годы.

 

Стихотворение: «Ну что с того, что я там был…»

(Песня в исполнении Виктора Берковского)

 

Ну, что с того, что я там был.

Я был давно, я все забыл.

Не помню дней. Не помню дат.

Ни тех форсированных рек.

 

(Я неопознанный солдат.

Я рядовой. Я имярек.

Я меткой пули недолет.

Я лед кровавый в январе.

Я прочно впаян в этот лед — 

я в нем как мушка в янтаре.)

 

Но что с того, что я там был.

Я все избыл. Я все забыл.

Не помню дат. Не помню дней.

Названий вспомнить не могу.

 

(Я топот загнанных коней.

Я хриплый окрик на бегу.

Я миг непрожитого дня,

Я бой на дальнем рубеже.

Я пламя Вечного огня

и пламя гильзы в блиндаже.)

 

Но что с того, что я там был,

в том грозном быть или не быть.

Я это все почти забыл.

Я это все хочу забыть.

Я не участвую в войне —

она участвует во мне.

И отблеск Вечного огня

дрожит на скулах у меня.

 

(Уже меня не исключить

из этих лет, из той войны.

Уже меня не излечить

От той зимы, от тех снегов.

И с той землей, и с той зимой

уже меня не разлучить,

до тех снегов, где вам уже

моих следов не различить).

 

Но что с того, что я там был!..

 

 

 

2.Встречи

Гостиная на даче в Переделкино.

Рассказывает Евгений Евтушенко.

 

Я помню наши необыкновенные приключения с Юрой в Сибири, когда я приехал в 54-ом. В Сибири была одна машина, это легендарная была машина. Эту машину ребята, солдаты захватили с фронта, с берегов Эльбы. Когда они братались с американцами и пили виски и водку из горла и обнимались в воде, американцы просто спьяну, — да не только спьяну, а от эйфории победы — подарили этим ребятам "Амфибию" в хорошем состоянии. Военная, она уже походила, и были пробоины от пуль, но все-таки она была в хорошем состоянии. И каким-то чудом, — на эйфорию победы все сходило, — они прямо с берегов Эльбы доехали до Иркутска. Это были ребята совершенно не связанные с поэзией, фронтовики такие же, как Юра, — лихие, отчаянные, сорви головы. И что мы только не творили на этой "Амфибии". Вы знаете, мы плюхались, разбегались просто с горы, на ней можно было прыгать даже, мы с горы как-то плюхались туда, и она выныривала. Даже погружалась вся, а потом выныривала. Вот представьте себе. Это было что-то феерическое, когда мы на ней разъезжали. А потом я помню, у нас было очень хорошее настроение, у Юры как раз книжка вышла новая. Я какие-то свои стихи читал, мы просто останавливались на улицах с этой "Амфибией" — и Юра и я; его знали, меня знали меньше тогда: он был примечательным, первым иркутским поэтом — и просто читали стихи. И у нас была канистра спирта, и мы всех угощали, кто подходил, кто хотел к нам присоединиться. Это была какая-то сказка, это не было вульгарным пьянством, это была настоящая русская гульба. Может, подобной эйфории я не испытывал, я тоже как будто чувствовал, что я на этой самой "Амфибии" доехал тоже аж с берегов Эльбы вместе, сюда, на свою Родину. Это незабываемо. Я ужасно расстроился, когда однажды приехал, узнал, что все-таки всему приходит конец, и машину эту наконец-то порезали на куски. Так жалко было, ее нужно было оставить в музее навсегда.

 

Квартира в Москве.

Рассказывает Олеся Николаева.

 

Первая встреча моя с Левитанским была очень давно, я была ребенком. Он дружил с моими родителями, и я помню,  что он приходил со своей первой женой Мариной на день рождения к моей матери, — она очень высоко его ценила, и папа очень его уважал. Я видела, что это поэт воочию. 

 

…Сначала я к нему относилась как ребенок к другу родителей. Потом, когда я стала писать стихи, и была начинающим поэтом, он был уже мэтром, я его очень любила. И к нему относилась как к мэтру, и он мне очень помогал. Он написал мне рекомендацию в Союз писателей. Или еще было принято писать такие маленькие предисловия к подборкам стихов… Потом в трудную минуту, — когда у меня были маленькие дети, и я бедствовала страшно, моего мужа не принимали на работу, он был не комсомолец, — он мне доставал переводы в издательстве "Художественная литература", и я переводила. В общем он просто спасал таким образом.

 

 

Квартира М. Козакова

Рассказывает Михаил Козаков:

 

Юрий Давыдович Левитанский… Юрочка Левитанский… Мы дружили много лет…

Я написал ему письмо о его книге. Это была еще эпоха, когда писали письма. И он мне ответил. Потом мы встретились. Наверное, в ЦДЛ, я уж не помню, может быть, в ВТО, выпили и поговорили. А потом выяснилось, что он дружит с нашим общим другом, тоже фронтовиком, большим поэтом Давидом Самойловым. Вот это и был «ближний круг», плюс еще, если говорить о поэтах, — Тарковский. Это великое счастье было — дружить и работать вместе с ними. Мы выступали вместе на общих вечерах Тарковский Арсений Александрович, Юрий Давыдович и я.

 

Театр поэзии и песни п/р Е. Камбуровой

Рассказывает Елена Камбурова:

 

Действительно встреча с Юрием Левитанским и последующее общение с ним — конечно, это одна из удач моей жизни, потому что мне повезло увидеть воочию поэта, поэта во всем его величии, потому что для меня поэт — это личность несущая миру исповедальные мотивы, проповеднические, личность, в которой так счастливо сочетаются романтизм и философское отношение к жизни.

 

…Знаете, мне почему-то очень запомнился самая первая наша встреча. Предтечей была встреча с Окуджавой в его доме…

Как раз здесь же была в этот вечер Зоя Крахмальникова, тоже удивительный человек, и она сказала, - вот я вас познакомлю. И мы назначили встречу у метро "Белорусская-радиальная" и очень интересно было, что минут 20 мы стояли… Мы во время подошли с Ларисой Критской, музыкантом, которая со мной тогда работала, пианисткой, и Юрий тоже подошел, а запаздывала Зоя. И мы стояли буквально рядом, и очевидно Левитанский думал, что он должен увидеть каких-нибудь певиц, а мы были очень скромно одеты. А мы думали: вот Левитанский, поэт… В общем пока не подошла Зоя, и не познакомила нас, мы не могли догадаться. И в этот же вечер он нам вручил пачку напечатанных на машинке своих стихов. Первой схватила эти стихи Лариса, и буквально шквал песен пошел. 

 

Он так трогательно относился к факту того, что на его стихи пишутся песни… И очень многие барды начали писать на его стихи, и он даже собирал, у него такая кассетка была. Конечно, сыграла роль дружба с Ларисой Критской, которая сразу написала музыку чуть ли не на половину книги «Кинематограф». Они стали песнями. И конечно у него не было такого: вот, мол, не так решено. Он просто радовался этому и прекрасно понимал, что одно дело стихи, которые в книге, которые читает каждый наедине. Другое дело … когда они соединяются с музыкой другого человека, который как-то по-своему решает… Лариса по-своему решила… Во всяком случае прошло время, довольно большое, я с удовольствием их сегодня пою... Дышит слово очень хорошо, слово, которое достойно нарушить тишину, слово Левитанского.

…Его стихи прекрасно живут и отдельно и в песне, поэтому их приятно вспоминать, начитывать. И во многих случаях жизни их вспоминаешь…

 

Е. Камбурова исполняет песню Л. Критской на стихи Ю. Левитанского

……………………

 

3.

Поэзия.

Рассказывает Михаил Козаков:

Человек, прошедший войну. Поэт такого масштаба. Не просто поэт, а как всякий большой поэт — философ. Поэт разнообразных ритмов и рифм, с замечательным чувством иронии, самоиронии, чувством юмора, и главное - огромной человеческой и литературной глубины. Он прошел войну. Сколько поэтов на этом потом делали карьеру? И добивались чинов, званий, премий, чего хотите. Юра был совершенно другим человеком. И он не умел, так сказать, расталкивать локтями. Он просто занимался своим любимым ремеслом. 

 

Рассказывает Елена Камбурова:

Он любил всегда повторять – «трава права, а вы – увы». Много лет спустя, я по-настоящему поняла и суть рождения травы, и значимость ее философскую. В этом простом сочетании слов было вообще, может, одно из самых великих откровений человеческих.

У него очень много стихов о времени, об уходящем времени, все практически стихи Левитанского — это философские размышления. Очень часто с иронией легкой, доброй, тихой, грустной он любил повторять, что — часы судьбы, часы судьбы, часы старинные, тик-так, тик-так, тик-так… И вот это чувство времени было очень сильное.

 

Рассказывает Олеся Николаева:

Вообще у меня такое есть наблюдение, что все подлинные писатели, настоящие, они еще и некие литературные персонажи, потому что они выстраивают свою жизнь изнутри, — не по указке каких-то внешних обстоятельств, — там есть какое-то внутреннее самоопределение. Оно распространяется на их творчество, на формирование какой-то своей собственной поэтики, но и на выстраивание своей собственной личности и своей собственной судьбы. 

Какие-то формальные изыски, формальные новшества, которые пробуют молодые поэты или поэты постарше, чтобы чем-то отличаться от остальных, — это не стоит дорого. У него было такое немножко даже юродивое выражение… Он говорил: самое главное это посадить свою бубочку, и чтобы эта бубочка была лично твоя. Удивительное уважение к человеческой личности, к ее неповторимости, к ее уникальности, к ее творчеству. И он мне говорил: если ты посадишь эту бубочку, то дальше уже она взойдет, и все, что будет из нее произрастать, это уже будет твое.

 

Беседа Юрия Левитанского в программе Эльдара Рязанова (архивные кадры)

Ю. Левитанский сравнивает авангардистскую поэзию и О. Мандельштама

Звучит стихотворение «Это Осип Эмильич шепнул мне во сне»

 

Это Осип Эмильич шепнул мне во сне,

а услышалось — глас наяву.

- Я трамвайная вишенка, - он мне сказал,

прозревая воочью иные миры.

Я трамвайная вишенка страшной поры

и не знаю, зачем я живу.

 

Это Осип Эмильич шепнул мне во сне,

но слова эти так и остались во мне,

будто я, будто я, а не он,

будто сам я сказал о себе и о нем:

- Мы трамвайные вишенки страшных времен

и не знаем, зачем мы живем.

 

Гумилевский трамвай шел над темной рекой,

заблудившийся в красном дыму,

и Цветаева белой прозрачной рукой

вслед прощально махала ему.

 

И Ахматова вдоль царскосельских колонн

проплыла, повторяя, как древний канон,

на высоком наречье своем:

- Мы трамвайные вишенки страшных времен.

Мы не знаем, зачем мы живем…

 

О российская Муза, наш гордый Парнас,

тень решеток тюремных издревле на вас

и на каждой нелживой строке.

 

А трамвайные вишенки русских стихов,

как бубенчики в поле под свист ямщиков,

посреди бесконечных российских снегов,

все звенят и звенят вдалеке.

 

 

4.Семья

 

Рассказывает Елена Камбурова:

Я вообще не помню среди всех своих друзей такого человека, которого бы я часто видела с авоськами в руках. Он поэт, которого вообще должны носить на руках, ему должны все приносить. А он вечно был с этими авоськами. Сначала отец, мать, служение которым было для него свято. И вот он вечно носил им еду. Удивительный сын, удивительный муж…

 

Рассказывает Олеся Николаева:

Мы жили с ним в одном подъезде именно в тот момент, когда у меня были маленькие дети, и у него были маленькие дети. Наши дети дружили. Девочек Левитанских, которые были постарше немножко, чем мои, я всегда ставила в пример своим детям и говорила: А девочки Левитанские уже помыли посуду… Почему девочки Левитанские убирают за собой? В общем, это был пример — девочки Левитанские для моих детей… Мы были с ним молодые родители: кто-то из детей болеет, какая-то эпидемия гриппа — нужно на прививку, нужно туда… Жизнь была очень открытая. Это была роскошь человеческого общения…

 

(Екатерина, Анна и Ольга Левитанские…)

Рассказывает Леонид Гомберг

 

С Юрием Давыдовичем мы познакомились в 1977-ом году, и сейчас, как я уже подумал, в пору будет мне отмечать тридцатилетний юбилей, в пору. Но, к сожалению, без него. Я работал тогда режиссером, художественным руководителем Молодежного театра. …

 

… Зная нашу студию и зная, что мы занимаемся новогодними Елками, Юрий Давыдович попросил нас сделать Елку в его квартире. К тому времени он уже переехал. Это уже была не тесноватая, как она мне помнится, я там был всего один раз, квартира на Бауманской, а очень просторная, замечательная квартира в Безбожном переулке, ныне Протопоповском. И мы согласились с большой радостью. Сделали Елку. Я участвовал в то время в этой Елке. Я еще был тогда в соответствующем возрасте, который позволял мне участвовать вместе с детьми, с ребятами, с молодыми ребятами на Елке в качестве артиста. Помнится, играл я, если мне не изменяет память, роль кота Базилио. Правда, правда, было, что я и Деда Мороза играл, приезжал к Левитанскому в качестве Деда Мороза со Снегурочкой, и такое случалось уже в другие годы. И мы сыграли Елку, очень было все интересно. И тут вот такая забавная история произошла. Дело в том, что прямо напротив Юрия Давыдовича Левитанского, напротив его дома, где он жил в Безбожном переулке, жил знаменитый человек, которого все  знают - Луис Карвалан. И, естественно, там была бдительная охрана… Ну, и когда охрана увидела огромное количество людей в непонятных костюмах — Дед Мороз, Снегурочка, Кот Базилио, Лиса Алисаы, то это вызвало определенное замешательство, растерянность. Пришлось давать объяснение охране, что вот эта Елка для детей. Мы это все устраиваем. 

Интересно, что на эту Елку собиралось немало детей. У Левитанского было три дочери: старшая Екатерина, средняя Анна и младшая Ольга. Известная книга Юрия Левитанского, которая называется "Письма Катерине или прогулка с Фаустом" посвящена его дочерям. … На Елке были три девочки Левитанские, как соседи их называли. Также приходили Самойловы. У них было тоже трое детей. Еще какие-то дети собирались, и вот так собиралась кучка, человек 8-10, кучка детишек, вокруг которых мы и устраивали новогодний праздник. 

 

 

В кадре: 

фотографии: Юрий Левитанский с дочерьми; 

дом в Протопоповском переулке, где жила семья Левитанских.  

 

Стихотворение «Катя, Катя, Катерина» 

 

Катя, Катя, Катерина,

в сердце, в памяти, в душе

нарисована картина,

не сотрешь ее уже.

 

Кантилена, Каталина,

слов бесчисленная рать.

Все труднее, Катерина

стало рифму подбирать.

 

Голова моя туманна,

рифма скоро ли придет.

А уже приходит Анна,

Анна в комнату идет.

 

А уже приходит Ольга,

и подхватывает их

элегическая полька

парный танец на троих.

 

Парный танец на два счета

или на три – наплевать.

Нет причины, не расчета

нам сегодня унывать. 

 

Елка, праздник, именины,

день рожденья, Новый год.

Ольги, Анны, Катерины –

бесконечный хоровод. 

 

Месяц, тоненька долька,

из окна глядит на нас…

Катерина, Анна, Ольга

засыпают в этот час.

 

Но за реки и поляны,

через горы и леса 

Катерины, Ольги, Анны

все несутся голоса.       

 

 

 

5. Друзья

 

Рассказывает Елена Камбурова:

Я очень любила, когда мы встречались… Я помню один Новый год на Кировской у Ларисы Крицкой. Мы все собрались и решили Новый год провести таким образом, что ни одного слова, ни одной фразы не рифмованной не было, да еще в каком-то таком певческом выражении. Это было безумно смешно, это была импровизация и с его стороны и с нашей. Мы все увлеклись, это была чудесная игра, которая длилась часа полтора, мы не могли даже остановиться. Представьте себе, что это было. И для меня особенно радостно, что не было никаких комплексов: вот мы, а рядом с нами такой поэт большой, и мы на равных играли в эту чудесную, музыкально-поэтическую игру. 

 

…Много времени проводил в Доме литераторов. Вобщем-то писатели все друг с другом и общались и были дружны. И с Максимовым он был очень дружен и с Давидом Самойловым. Это все круг дружб, они не жили так отдельно, как сейчас, мне кажется, живут поэты. А тогда совершенно другой был Дом литераторов, совершенно другой. И даже и ресторан не просто ресторан, а действительно место общения. Атмосфера Дома литераторов была особенной. 

 

Пестрый зал ресторана ЦДЛ

Леонид Гомберг:

Это Пестрый зал ресторана Центрального Дома литераторов, где Юрий Давыдович Левитанский не раз бывал, сиживал вот за этими столами; ну вот, и я, грешный, пару раз тут с ним сидел, хотя, я думаю, конечно, что столы уже другие, все это здесь изменилось. Но вот остался профиль Юрия Давыдовича Левитанского, сказать, что он очень на него похож, не могу, но факт остается фактом, - это память о нем здесь, в Доме Литераторов, в котором он не раз бывал, и в котором он ни раз выступал, читал свои стихи. Это память живая, и это очень хорошо.

 

 

Рассказывает Михаил Козаков:

…Мы с ним сидели в ЦДЛ днем. И, значит, я после записи на радио зашел туда. Это часа два дня было. Февраль, поземка. Зашел — пустой зал ЦДЛ. А я шел в надежде кого-то встретить. Думаю, ну, наверное, Юрка, может быть, там сидит. И, действительно, он сидел. Мы стали болтать о всяком. Подошел …, с трубкой в зубах, поздоровался, я представил их. А он снимал «Анну Павлову» в то время и говорит: «Миша, хочешь, я тебя познакомлю с Робертом де Ниро?» Я говорю: "Трубку вынь изо рта, я ничего не понимаю".  «Хочешь, я тебя сейчас познакомлю с актером Робертом де Ниро?»  Какой де Ниро? Бред какой-то. Февраль, Москва, 81-й год. Де Ниро… Действительно был Де Ниро, приехал в Москву тогда по делам каким-то ненадолго. И, я тоже обалдел — познакомились с де Ниро. Я глазам своим не верю. И они меня пригласили за стол… Мы посидели потом еще с Юрой.  «Ты знаешь кто это?» Он говорит: "Кто?" Я говорю: "Это Роберт де Ниро". Юрка говорит: "А кто это такой?". Я говорю: "Ну как? Это артист великий…" Ну, тогда-то еще эти фильмы не шли, только на видео можно было видеть, поэтому не удивительно, что Юра не знал. Я говорю: "Ну, вот «Охотник на оленя», там «Бешеный бык».  Он говорит: "Не знаю кто это такой. Вот тебя знаю, а его не знаю".

Вот такой забавный эпизод. Да мало ли было всякого.

 

Песня в исполнении Елены Камбуровой

 

Собирались наскоро,

обнимались ласково,

пели, балагурили,

пили, и курили.

День прошел — как не было.

Не поговорили.

 

Виделись, не виделись,

ни за что обиделись,

помирились, встретились,

шуму натворили.

Год прошел — как не было.

Не поговорили.

 

Так и жили — наскоро,

и дружили наскоро,

не жалея тратили,

не скупясь, дарили.

Жизнь прошла — как не было.

Не поговорили.

 

 

6.Пародии

 

Рассказывает Михаил Козаков

Юра мне потом говорил: "Ох, Мишка, вот ты все время читаешь Дезика, Тарковского читаешь, а вот меня ты не читаешь. Почему? И, вот ты послушай, что я нового написал". Он начинал мне читать. Действительно, замечательные стихи. Он был уже очень популярен, его читали другие актеры… Он один из крупнейших поэтов 20-го столетия, да и еще с такой судьбой. И я брался и читал его стихи, но так много времени, как я отдал, скажем, Самойлову или потом Бродскому, я не отдал Юрочке, и в этом моя вина. Вот я не успел. Вот. Но, кое-что я сделал. Я читал его пародии и записал пластинку. 

 

М. Казаков читает пародии Левитанского.

В кадре:

Конверт пластинки с пародиями из книги «Сюжет с вариантами» в исполнении М. Козакова;

Шаржи на поэтов, на которых написаны пародии.

 

Кадры из программы Александра Иванова «Вокруг смеха» (архив)

Левитанский читает пародию на Б. Ахмадулину. 

 

 

7.Любовь

 

Рассказывает Олеся Николаева

Он вообще был очень живой человек, страдающий… Он был человеком, который любил и любил с большим очень страданием. У него любовь была связана со страданием. И вот это страдание, и любовь, и заботы, и беспокойство распространялись на его детей. Как он любил своих детей! Потом он безумно любил свою жену Ирину. Задолго до того, как мы с ней познакомились, он очень осторожно, бережно, как какую-то тайну нам рассказывал, что она учится в Германии, какая она умная, какая она хорошая девочка, какие она письма ему пишет. 

 

 

Ирина Машковская рассказывает.

(Или закадровый текст: из книги «Война и Мир Юрия Левитанского» — слова Ирины;

Или фрагменты переписки из очерка Л. Гомберга «Разминувшиеся во времени» — закадровый текст от лица Ирины Машковской и Юрия Левитанского. Читают актеры)

 

Архивные кадры из программы Эльдара Рязанова:

Левитанский читает стихотворение «Предзимье»

 

Я весть о себе не подам,

и ты мне навстречу не выйдешь.

Но дело идет к холодам,

и ты это скоро увидишь.

 

Былое забвенью предам,

как павших земле предавали.

Но дело идет к холодам,

и это поправишь едва ли.

 

Уйти к патриаршим прудам

по желтым аллеям шататься.

Но дело идет к холодам,

и с этим нельзя не считаться.    

 

Я верю грядущим годам,

где все незнакомо и ново.

Но дело идет к холодам,

и нет  варианта иного.

 

А впрочем, ты так молода,

что даже в пальтишке без меха

все эти мои холода

никак для тебя не помеха.

 

Ты так молода, молода,

а рядом такие соблазны,

что эти мои холода

нисколько тебе не опасны.

 

Простимся до Судного дня.

Все птицы мои улетели.

Но ты еще вспомнишь меня

однажды во время метели.

 

В морозной январской тиши,

припомнив ушедшие годы,

ты варежкой мне помаши

из вашей холодной погоды.  

 

 

8. Борьба

 

Рассказывает Олеся Николаева:

Он был типичным русским интеллигентом, который боится очень как-то другого человека обидеть, смутить, как-то стеснить его… Отсюда все время как бы раздвоенность воли, какое-то все время сомнение его сопровождало.

При этом у него были такие ценности, за которые он готов был стоять на смерть, стоят горой. Он считал, что тут он не может сдавать позиции и идти на какие-то компромиссы… Потому что это его служение, это его призвание.

 

Рассказывает Евгений Евтушенко:

В человеке обязательно, независимо от его жанрового предпочтения должна быть гражданственность. Должна быть, каким-то образом должна выражаться, и Юра подписал столько писем в защиту тогдашних диссидентов, что постоянно находился в опале. У него останавливали книжки, запрещали ему выступать, не давали ему выходить на какое-то заметное место в литературе, — вот это была его гражданственность.

 

Рассказывает Олеся Николаева:

Когда началась перестройка, ему не нравилось, что ринулись во власть люди, которые сразу стали швырять свои партбилеты и кричать, что они первые реформаторы… 

…Он стал образовывать свою собственную партию…

Это было очень трогательно и забавно, я без всякого высокомерия об этом говорю… Просто как некий литературный герой, трогательный, романтичный, он иногда попадает в такие забавные ситуации. Это была партия, которую должен был возглавлять Юрий Давыдович Левитанский, Александр Иванов, пародист, и Римма Казакова.

Потом, тоже в ранние 90-е, он очень заинтересовался протестной политикой Новодворской… Ему хотелось какой-то деятельности, он к этому тоже относился как романтик. И вот он с ней познакомился, стал у нее выпытывать какие-то явки, пароли. 

…Он хотел как-то действовать и высказать свою позицию,  и он не боялся ее высказывать.

 

 

Рассказывает Евгений Евтушенко:

…И такой получилась в общем-то его смерть. Он пал как солдат на поле битвы…

 

(Далее на фоне хроникальных кадров о вручении в Кремле Государственной премии Юрию Левитанскому.)

Е. Евтушенко:

И вот наконец ему решили дать Государственную премию, что для него было спасением. У него совсем не было денег опять в какой-то момент. И как раз это совпало с войной в Чечне. Я тогда уже  с самого начала выступил против войны в Чечне, отказался от ордена, который мне вручал Ельцин. Для него, конечно, означало очень многое — не сама премия, а те деньги, которые ему должны, они бы его выручили…

И он страшно мучился, страшно мучился. Он не хотел брать эти деньги. Но я ему сказал:  «Юра, да плюнь ты, в конце концов, — за всю твою жизнь, за твое честное отношение к профессии, государство просто твой должник». Вот, и вот что он сделал. Деньги-то он взял, он пришел туда, но он поступил так, как не поступил ни один человек. После того как все, некоторые даже высокопарно слишком, некоторые даже в чем-то униженно и подлизывательно, благодарили за награду, которую вручали в присутствии президента Ельцина… А Юра взяв эту премию, он произнес ответную речь. И это был единственный случай, когда в речи человека, только что получившего из рук президента Государственную премию, прозвучала критика в адрес президента. Да какая критика! По поводу самого, так сказать, в общем, главного политического вопроса, по поводу войны в Чечне.

Юра разговаривал с ним как фронтовик. Ельцин не воевал на фронте, и вот Юра разговаривал с ним как старший. Достойно, не оскорбляя его, там не было ничего, — никаких  личных оскорблений, — но просто просил, я бы сказал так, требовал даже, но не крикливо, а со всем своим опытом фронтовика, знающего, что такое потерянные человеческие жизни… 

И потом Юру однажды пригласили тоже, это было… перед какими-то, кажется, выборами, когда о писателях вспоминают, чтобы привлечь их голоса к перевесу в пользу той или иной стороны… Он снова заговорил на эту тему, что эту войну пора кончать. И сердце его не выдержало, оно у него было слабоватое, и в общем он, так можно сказать, что он погиб как солдат. Я был тогда в Соединенных Штатах, я прилетел на его похороны… 

Сейчас же я хочу прочесть те стихи, которые я прочитал у его гроба.

 

На смерть Левитанского

 

Ну что же пора диссидентствовать снова,

все с тем же зажравшимся быдлом в борьбе.

Нам нехотя дали свободочку слова,

свободу не слушать, оставив себе.

И это убило поэта-солдата,

носившего в сердце другую войну,

когда не читавшие "Хаджи Мурата"

в кавказскую пропасть швырнули страну.

Безденежный, но бескорыстно отважный

и кровь, как солдат

принимавший всерьез,

не куплен Госпремией,

встал он однажды

и предупрежденье войне произнес.

Но вся государственная обслуга

поэту надменно внимала едва,

а царь, да не батюшка,

слушал в полслуха,

и в лоб его не проникали слова.

И трудно взойдя на предсмертную сопку,

поэт всей плеяды погибших посол,

презревший предвыборную тусовку,

сам сделал свой выбор —

не выбрал позор.

Поэзия - слышимость каждого стона.

Поэзия - чувство безвинной вины.

Что царь, да не батюшка,

Видишь ли с трона

Еще одну жертву чеченской войны.

 

 

 

9. Жизнь после жизни

 

Рассказывает Олеся Николаева

 

Его стихи совершенно не устарели. Как он был новатором, он так и остался, и сейчас его стихи звучат очень новаторски.., когда он впустил вот эту свободную интонацию в стихотворение. А не все можно читать сейчас уже, даже стихи поэтов-шестидесятников.

…Парадоксально, что они считались несущими новое слово в поэзии, а получилось так, что мы читаем Левитанского, и это новаторство. До сих пор ничего не устарело. Можно до сих пор у него учиться, до сих пор можно любоваться его вольной и очень напряженной интонацией, которая создает рисунок стиха. А многое из того, что было сделано поэтами- шестидесятниками, не все конечно, но многое, сейчас уже выглядит наивно, и архаично, и примитивно.

 

 

Рассказывает Михаил Козаков

 

Юра мне потом говорил: "Ох, Мишка, вот ты все время читаешь Дезика, Тарковского читаешь, а вот меня ты не читаешь. Почему? И, вот ты послушай, что я нового написал". Он начинал мне читать. Действительно, замечательные стихи. Он был уже очень популярен, его читали другие актеры… Он один из крупнейших поэтов 20-го столетия, да и еще с такой судьбой. И я брался и читал его стихи, но так много времени, как я отдал, скажем, Самойлову или потом Бродскому, я не отдал Юрочке, и в этом моя вина. 

………

Человек, прошедший войну. Поэт такого масштаба. Не просто поэт, а как всякий большой поэт — философ. Поэт разнообразных ритмов и рифм, с замечательным чувством иронии, самоиронии, чувством юмора, и главное - огромной человеческой и литературной глубины. Он прошел войну. Сколько поэтов на этом потом делали карьеру? И добивались чинов, званий, премий, чего хотите. Юра был совершенно другим человеком. И он не умел, так сказать, расталкивать локтями. Он просто занимался своим любимым ремеслом. 

………………..

Он чувствовал и Пушкина. И вообще он много чувствовал, много знал. А человек был внешне такой тихий, ироничный — усы покрутит, водочки выпьет. Как все… А внутри такая мощь, такой острый ум, наблюдательность… Он как все мы, любил не то, что пожаловаться на жизнь, но поразиться ее абсурдности и несправедливости какой-то. Огромная личность. Огромный поэт. Не знаю, плакать или радоваться надо одновременно всему, что было. Благодарю Бога, что я его встретил на своем скромном жизненном пути и слышал стихи его, и читал…

 

 

Рассказывает Елена Камбурова:

Ты входишь в мир, в котором хочется проживать и оттуда не выходить… Поэзия не существует просто для чтения, она входит в твою суть, она тебя действительно видоизменяет, она превращает простое лицо очень часто в лик. В этом смысле, конечно, Левитанский был настоящим рыцарем великой дамы по имени Поэзия.

Был и есть, потому что я верю в то, что Россия воспрянет ото сна, что-то произойдет…

 У меня сегодня на концертах довольно много молодежи с хорошими лицами… И для них писал Левитанский, и когда-нибудь они, изучая наше время, будут составлять целые библиотечки из стихов Юрия Левитанского, и для них это будет большое откровение и радость.

 

Песня в исполнении Камбуровой

_____________________________________

 

Октябрь-ноябрь, 2006 

 

5.Я медленно учился жить

К 85-летию Юрия Левитанского

Сценарий

 

 

1.Пролог. Война

На фоне фотографий Юрия Левитанского говорят друзья поэта.

 

Михаил Козаков:

Боже мой, какой поэт! И мне всегда, может быть, сентиментально, хочется думать, что люди, во всяком случае, думающие, читающие будут возвращаться и возвращаться и возвращаться к Юрию Давыдовичу, к его стихам, к его удивительной личности.

 

Олеся Николаева:

Он был человек печальный, он был Пьеро..., у него был такой грустный взгляд… И этот талант его, и человеческий и поэтический его талант, конечно, выражался в его каком-то невероятном обаянии. Он был человек штучный, его никогда ни с кем нельзя было спутать. Я помню, что и он уважал это свойство в других людях. 

 

Елена Камбурова:

Но самое главное, что, может, по-настоящему я осознала — величие его поэзии — гораздо позже. Ну как-то знаете, большое видится на расстоянии. И сейчас, именно в это наше время — грубое, невежественное, которое попрало все поэтические символы и само слово поэзия, прагматичное время, — стихи Левитанского просто спасительны.

 

 

Закадровый текст

 

Юрий Левитанский  родился в 1922 году в городе Козельце на Черниговщине. Семья жила бедно, нуждаясь порой в самом необходимом. В поисках лучшей доли они часто переезжали с места на место, и когда мальчику исполнилось три года, они уже жили в Киеве. Вскоре, однако, отцу удалось найти работу в одной из донбасских шахт, и семья переехала в небольшой шахтерский поселок на руднике, а потом и в столицу шахтерского края город Сталино (ныне Донецк). Там, в Донбассе, будущий поэт пошел учиться в одну из украинских школ.

Окончив десятилетку, Левитанский уехал в Москву и  в 1939 году поступил в ИФЛИ — Институт филологии, литературы и истории. Сегодня этот ВУЗ, конечно, назвали бы элитным. Юрий Левитанский оказался в густой поэтической среде, которую составляли Твардовский, Слуцкий, Наровчатов, Гудзенко, Самойлов, Павел Коган и другие замечательные поэты, многие из которых не вернулись с войны.

Первые стихи Левитанского публиковались уже во фронтовых газетах.       

 

Не зря Левитанского называют поэтом «позднего дыхания». В пору, когда вышел в свет «Кинематограф», первая книга, принесшая ему широкую известность, поэту было уже около пятидесяти… Да и в жизни его все случалось поздно, все наоборот, в обратном порядке: отцом, притом многодетным, он стал уже после пятидесяти, после шестидесяти — влюбился, как школьник, лишь после семидесяти обрел хоть какую-то материальную стабильность!

 

Кабинет Левитанского (архивная запись 1987 года)

Ю. Левитанский читает стихотворение «Я медленно учился жить»

 

Я медленно учился жить.

Ученье трудно мне давалось.

К тому же часто удавалось

урок на после отложить.

 

Полжизни я учился жить,

и мне за леность доставалось —

но ведь полжизни оставалось,

я полагал,

                  куда спешить!

 

Я невнимателен бывал —

то забывал семь раз отмерить,

то забывал слезам не верить,

урок мне данный забывал.

 

И все же я учился жить.

Отличник — нет, не получился.

Зато терпенью научился,

уменью жить и не тужить.

 

Я поздно научился жить.

С былою ленью разлучился.

Да правда ли, 

                        что научился,

как надо научился жить?

 

И сам плечами лишь пожмешь,

когда с утра забудешь снова

не выкинуть из песни слова

и что посеешь, то пожнешь.

 

И снова, снова к тем азам

в бумагу с головой заройся.

- Сезам, - я говорю, - откройся! –

Не отворяется Сезам.  

  

 

Кабинет Левитанского (архивная запись 1987 года)

Фотографии

Левитанский рассказывает о своем детстве, о начале своего творчества.

Потом о начале войны и своем участии в боях под Москвой.

 

ЦДЛ. Уголок памяти писателей, павших во время Второй мировой войны.

 

Рассказывает Леонид Гомберг: 

Ну что с того, что я там был? - То есть, - ну что с того, что я там был, на войне… Ну и что? 

Левитанский никогда не считал это главным в своей биографии. Но и все-таки очень важно, очень важно, что он прошел войну от первых, самых первых дней, когда он пошел добровольцем на фронт, будучи студентом ИФЛИ в 41-м году, это было для него огромным впечатлением всей его жизни. Под Москвой он был ранен, он все время об этом вспоминал как о самых страшных днях. Для  него самые страшные дни войны это зимние дни 41-го года, когда он лежал под Москвой, неподалеку от Химок, лежал в снегу, как он говорит, без маскхалатов, пушечное мясо, абсолютная мишень для врага. Здесь есть один очень интересный факт: Юрий Давыдович был преподавателем Литературного института… Но с Литературным институтом была связана и более ранняя часть его биографии. Дело в том, что когда он был призван, его часть, его подразделение было расквартировано в Литературном институте… Я бывал на занятиях его с группой, он мне ходил и показывал буквально: вот здесь и там лежали наши матрасы, там мы стояли и разговаривали… Он любил показывать в Литературном институте как все это происходило. Еще очень интересная деталь, что уже под Москвой он встретился с замечательным поэтом Семеном Гудзенко, и с Семеном Гудзенко они прошли дорогами войны долгими и трудными, как первый и второй номер пулеметного расчета. Этот факт для него был значим, он очень много и интересно говорил о Гудзенко. Но это было все равно самое страшное… Да, и это было действительно так: 41-й год, Москва, 42-й - 43-й год — это Северо-Западный Фронт, так называемые Демьяновские высоты… Дальше, Венгрия и Румыния, 44-й год...

Юрий Левитанский закончил войну в 45-ом году под Прагой. После этого была еще, как он говорил, маленькая война в Манчжурии. И только потом он уже оказался в Иркутске, он еще военным был в Иркутске какое-то время, потом демобилизовался.

Значит, если самые темные и самые тяжелые дни войны были связаны с Москвой, с боями под Москвой, то самые светлые — это Прага. Это была замечательно теплая весна, май, буйство сирени. Он еще рассказывал о немцах, и это даже в стихах его есть, о немцах, которые без конвоя большими, большими  группами шли сдаваться. Шли в плен… и никто их не охранял. «Кто-то подошел там, попросил у меня там закурить». Левитанский дал. Он говорит: "Я не мог испытывать какой-то ненависти. Не имел, не умел я этого делать". Кому-то там ботинки они дали, какому-то немцу… Ну, главное вот это счастье, вот это счастье 45-го года с сиренью, с солнцем, с весной! Вот оно прошло — "Ну что с того, что я там был", это прошло через многие, через многие годы.

 

Стихотворение: «Ну что с того, что я там был…»

(Песня в исполнении Виктора Берковского)

 

Ну, что с того, что я там был.

Я был давно, я все забыл.

Не помню дней. Не помню дат.

Ни тех форсированных рек.

 

(Я неопознанный солдат.

Я рядовой. Я имярек.

Я меткой пули недолет.

Я лед кровавый в январе.

Я прочно впаян в этот лед — 

я в нем как мушка в янтаре.)

 

Но что с того, что я там был.

Я все избыл. Я все забыл.

Не помню дат. Не помню дней.

Названий вспомнить не могу.

 

(Я топот загнанных коней.

Я хриплый окрик на бегу.

Я миг непрожитого дня,

Я бой на дальнем рубеже.

Я пламя Вечного огня

и пламя гильзы в блиндаже.)

 

Но что с того, что я там был,

в том грозном быть или не быть.

Я это все почти забыл.

Я это все хочу забыть.

Я не участвую в войне —

она участвует во мне.

И отблеск Вечного огня

дрожит на скулах у меня.

 

(Уже меня не исключить

из этих лет, из той войны.

Уже меня не излечить

От той зимы, от тех снегов.

И с той землей, и с той зимой

уже меня не разлучить,

до тех снегов, где вам уже

моих следов не различить).

 

Но что с того, что я там был!..

 

 

 

2.Встречи

Гостиная на даче в Переделкино.

Рассказывает Евгений Евтушенко.

 

Я помню наши необыкновенные приключения с Юрой в Сибири, когда я приехал в 54-ом. В Сибири была одна машина, это легендарная была машина. Эту машину ребята, солдаты захватили с фронта, с берегов Эльбы. Когда они братались с американцами и пили виски и водку из горла и обнимались в воде, американцы просто спьяну, — да не только спьяну, а от эйфории победы — подарили этим ребятам "Амфибию" в хорошем состоянии. Военная, она уже походила, и были пробоины от пуль, но все-таки она была в хорошем состоянии. И каким-то чудом, — на эйфорию победы все сходило, — они прямо с берегов Эльбы доехали до Иркутска. Это были ребята совершенно не связанные с поэзией, фронтовики такие же, как Юра, — лихие, отчаянные, сорви головы. И что мы только не творили на этой "Амфибии". Вы знаете, мы плюхались, разбегались просто с горы, на ней можно было прыгать даже, мы с горы как-то плюхались туда, и она выныривала. Даже погружалась вся, а потом выныривала. Вот представьте себе. Это было что-то феерическое, когда мы на ней разъезжали. А потом я помню, у нас было очень хорошее настроение, у Юры как раз книжка вышла новая. Я какие-то свои стихи читал, мы просто останавливались на улицах с этой "Амфибией" — и Юра и я; его знали, меня знали меньше тогда: он был примечательным, первым иркутским поэтом — и просто читали стихи. И у нас была канистра спирта, и мы всех угощали, кто подходил, кто хотел к нам присоединиться. Это была какая-то сказка, это не было вульгарным пьянством, это была настоящая русская гульба. Может, подобной эйфории я не испытывал, я тоже как будто чувствовал, что я на этой самой "Амфибии" доехал тоже аж с берегов Эльбы вместе, сюда, на свою Родину. Это незабываемо. Я ужасно расстроился, когда однажды приехал, узнал, что все-таки всему приходит конец, и машину эту наконец-то порезали на куски. Так жалко было, ее нужно было оставить в музее навсегда.

 

Квартира в Москве.

Рассказывает Олеся Николаева.

 

Первая встреча моя с Левитанским была очень давно, я была ребенком. Он дружил с моими родителями, и я помню,  что он приходил со своей первой женой Мариной на день рождения к моей матери, — она очень высоко его ценила, и папа очень его уважал. Я видела, что это поэт воочию. 

 

…Сначала я к нему относилась как ребенок к другу родителей. Потом, когда я стала писать стихи, и была начинающим поэтом, он был уже мэтром, я его очень любила. И к нему относилась как к мэтру, и он мне очень помогал. Он написал мне рекомендацию в Союз писателей. Или еще было принято писать такие маленькие предисловия к подборкам стихов… Потом в трудную минуту, — когда у меня были маленькие дети, и я бедствовала страшно, моего мужа не принимали на работу, он был не комсомолец, — он мне доставал переводы в издательстве "Художественная литература", и я переводила. В общем он просто спасал таким образом.

 

 

Квартира М. Козакова

Рассказывает Михаил Козаков:

 

Юрий Давыдович Левитанский… Юрочка Левитанский… Мы дружили много лет…

Я написал ему письмо о его книге. Это была еще эпоха, когда писали письма. И он мне ответил. Потом мы встретились. Наверное, в ЦДЛ, я уж не помню, может быть, в ВТО, выпили и поговорили. А потом выяснилось, что он дружит с нашим общим другом, тоже фронтовиком, большим поэтом Давидом Самойловым. Вот это и был «ближний круг», плюс еще, если говорить о поэтах, — Тарковский. Это великое счастье было — дружить и работать вместе с ними. Мы выступали вместе на общих вечерах Тарковский Арсений Александрович, Юрий Давыдович и я.

 

Театр поэзии и песни п/р Е. Камбуровой

Рассказывает Елена Камбурова:

 

Действительно встреча с Юрием Левитанским и последующее общение с ним — конечно, это одна из удач моей жизни, потому что мне повезло увидеть воочию поэта, поэта во всем его величии, потому что для меня поэт — это личность несущая миру исповедальные мотивы, проповеднические, личность, в которой так счастливо сочетаются романтизм и философское отношение к жизни.

 

…Знаете, мне почему-то очень запомнился самая первая наша встреча. Предтечей была встреча с Окуджавой в его доме…

Как раз здесь же была в этот вечер Зоя Крахмальникова, тоже удивительный человек, и она сказала, - вот я вас познакомлю. И мы назначили встречу у метро "Белорусская-радиальная" и очень интересно было, что минут 20 мы стояли… Мы во время подошли с Ларисой Критской, музыкантом, которая со мной тогда работала, пианисткой, и Юрий тоже подошел, а запаздывала Зоя. И мы стояли буквально рядом, и очевидно Левитанский думал, что он должен увидеть каких-нибудь певиц, а мы были очень скромно одеты. А мы думали: вот Левитанский, поэт… В общем пока не подошла Зоя, и не познакомила нас, мы не могли догадаться. И в этот же вечер он нам вручил пачку напечатанных на машинке своих стихов. Первой схватила эти стихи Лариса, и буквально шквал песен пошел. 

 

Он так трогательно относился к факту того, что на его стихи пишутся песни… И очень многие барды начали писать на его стихи, и он даже собирал, у него такая кассетка была. Конечно, сыграла роль дружба с Ларисой Критской, которая сразу написала музыку чуть ли не на половину книги «Кинематограф». Они стали песнями. И конечно у него не было такого: вот, мол, не так решено. Он просто радовался этому и прекрасно понимал, что одно дело стихи, которые в книге, которые читает каждый наедине. Другое дело … когда они соединяются с музыкой другого человека, который как-то по-своему решает… Лариса по-своему решила… Во всяком случае прошло время, довольно большое, я с удовольствием их сегодня пою... Дышит слово очень хорошо, слово, которое достойно нарушить тишину, слово Левитанского.

…Его стихи прекрасно живут и отдельно и в песне, поэтому их приятно вспоминать, начитывать. И во многих случаях жизни их вспоминаешь…

 

Е. Камбурова исполняет песню Л. Критской на стихи Ю. Левитанского

……………………

 

3.

Поэзия.

Рассказывает Михаил Козаков:

Человек, прошедший войну. Поэт такого масштаба. Не просто поэт, а как всякий большой поэт — философ. Поэт разнообразных ритмов и рифм, с замечательным чувством иронии, самоиронии, чувством юмора, и главное - огромной человеческой и литературной глубины. Он прошел войну. Сколько поэтов на этом потом делали карьеру? И добивались чинов, званий, премий, чего хотите. Юра был совершенно другим человеком. И он не умел, так сказать, расталкивать локтями. Он просто занимался своим любимым ремеслом. 

 

Рассказывает Елена Камбурова:

Он любил всегда повторять – «трава права, а вы – увы». Много лет спустя, я по-настоящему поняла и суть рождения травы, и значимость ее философскую. В этом простом сочетании слов было вообще, может, одно из самых великих откровений человеческих.

У него очень много стихов о времени, об уходящем времени, все практически стихи Левитанского — это философские размышления. Очень часто с иронией легкой, доброй, тихой, грустной он любил повторять, что — часы судьбы, часы судьбы, часы старинные, тик-так, тик-так, тик-так… И вот это чувство времени было очень сильное.

 

Рассказывает Олеся Николаева:

Вообще у меня такое есть наблюдение, что все подлинные писатели, настоящие, они еще и некие литературные персонажи, потому что они выстраивают свою жизнь изнутри, — не по указке каких-то внешних обстоятельств, — там есть какое-то внутреннее самоопределение. Оно распространяется на их творчество, на формирование какой-то своей собственной поэтики, но и на выстраивание своей собственной личности и своей собственной судьбы. 

Какие-то формальные изыски, формальные новшества, которые пробуют молодые поэты или поэты постарше, чтобы чем-то отличаться от остальных, — это не стоит дорого. У него было такое немножко даже юродивое выражение… Он говорил: самое главное это посадить свою бубочку, и чтобы эта бубочка была лично твоя. Удивительное уважение к человеческой личности, к ее неповторимости, к ее уникальности, к ее творчеству. И он мне говорил: если ты посадишь эту бубочку, то дальше уже она взойдет, и все, что будет из нее произрастать, это уже будет твое.

 

Беседа Юрия Левитанского в программе Эльдара Рязанова (архивные кадры)

Ю. Левитанский сравнивает авангардистскую поэзию и О. Мандельштама

Звучит стихотворение «Это Осип Эмильич шепнул мне во сне»

 

Это Осип Эмильич шепнул мне во сне,

а услышалось — глас наяву.

- Я трамвайная вишенка, - он мне сказал,

прозревая воочью иные миры.

Я трамвайная вишенка страшной поры

и не знаю, зачем я живу.

 

Это Осип Эмильич шепнул мне во сне,

но слова эти так и остались во мне,

будто я, будто я, а не он,

будто сам я сказал о себе и о нем:

- Мы трамвайные вишенки страшных времен

и не знаем, зачем мы живем.

 

Гумилевский трамвай шел над темной рекой,

заблудившийся в красном дыму,

и Цветаева белой прозрачной рукой

вслед прощально махала ему.

 

И Ахматова вдоль царскосельских колонн

проплыла, повторяя, как древний канон,

на высоком наречье своем:

- Мы трамвайные вишенки страшных времен.

Мы не знаем, зачем мы живем…

 

О российская Муза, наш гордый Парнас,

тень решеток тюремных издревле на вас

и на каждой нелживой строке.

 

А трамвайные вишенки русских стихов,

как бубенчики в поле под свист ямщиков,

посреди бесконечных российских снегов,

все звенят и звенят вдалеке.

 

 

4.Семья

 

Рассказывает Елена Камбурова:

Я вообще не помню среди всех своих друзей такого человека, которого бы я часто видела с авоськами в руках. Он поэт, которого вообще должны носить на руках, ему должны все приносить. А он вечно был с этими авоськами. Сначала отец, мать, служение которым было для него свято. И вот он вечно носил им еду. Удивительный сын, удивительный муж…

 

Рассказывает Олеся Николаева:

Мы жили с ним в одном подъезде именно в тот момент, когда у меня были маленькие дети, и у него были маленькие дети. Наши дети дружили. Девочек Левитанских, которые были постарше немножко, чем мои, я всегда ставила в пример своим детям и говорила: А девочки Левитанские уже помыли посуду… Почему девочки Левитанские убирают за собой? В общем, это был пример — девочки Левитанские для моих детей… Мы были с ним молодые родители: кто-то из детей болеет, какая-то эпидемия гриппа — нужно на прививку, нужно туда… Жизнь была очень открытая. Это была роскошь человеческого общения…

 

(Екатерина, Анна и Ольга Левитанские…)

Рассказывает Леонид Гомберг

 

С Юрием Давыдовичем мы познакомились в 1977-ом году, и сейчас, как я уже подумал, в пору будет мне отмечать тридцатилетний юбилей, в пору. Но, к сожалению, без него. Я работал тогда режиссером, художественным руководителем Молодежного театра. …

 

… Зная нашу студию и зная, что мы занимаемся новогодними Елками, Юрий Давыдович попросил нас сделать Елку в его квартире. К тому времени он уже переехал. Это уже была не тесноватая, как она мне помнится, я там был всего один раз, квартира на Бауманской, а очень просторная, замечательная квартира в Безбожном переулке, ныне Протопоповском. И мы согласились с большой радостью. Сделали Елку. Я участвовал в то время в этой Елке. Я еще был тогда в соответствующем возрасте, который позволял мне участвовать вместе с детьми, с ребятами, с молодыми ребятами на Елке в качестве артиста. Помнится, играл я, если мне не изменяет память, роль кота Базилио. Правда, правда, было, что я и Деда Мороза играл, приезжал к Левитанскому в качестве Деда Мороза со Снегурочкой, и такое случалось уже в другие годы. И мы сыграли Елку, очень было все интересно. И тут вот такая забавная история произошла. Дело в том, что прямо напротив Юрия Давыдовича Левитанского, напротив его дома, где он жил в Безбожном переулке, жил знаменитый человек, которого все  знают - Луис Карвалан. И, естественно, там была бдительная охрана… Ну, и когда охрана увидела огромное количество людей в непонятных костюмах — Дед Мороз, Снегурочка, Кот Базилио, Лиса Алисаы, то это вызвало определенное замешательство, растерянность. Пришлось давать объяснение охране, что вот эта Елка для детей. Мы это все устраиваем. 

Интересно, что на эту Елку собиралось немало детей. У Левитанского было три дочери: старшая Екатерина, средняя Анна и младшая Ольга. Известная книга Юрия Левитанского, которая называется "Письма Катерине или прогулка с Фаустом" посвящена его дочерям. … На Елке были три девочки Левитанские, как соседи их называли. Также приходили Самойловы. У них было тоже трое детей. Еще какие-то дети собирались, и вот так собиралась кучка, человек 8-10, кучка детишек, вокруг которых мы и устраивали новогодний праздник. 

 

 

В кадре: 

фотографии: Юрий Левитанский с дочерьми; 

дом в Протопоповском переулке, где жила семья Левитанских.  

 

Стихотворение «Катя, Катя, Катерина» 

 

Катя, Катя, Катерина,

в сердце, в памяти, в душе

нарисована картина,

не сотрешь ее уже.

 

Кантилена, Каталина,

слов бесчисленная рать.

Все труднее, Катерина

стало рифму подбирать.

 

Голова моя туманна,

рифма скоро ли придет.

А уже приходит Анна,

Анна в комнату идет.

 

А уже приходит Ольга,

и подхватывает их

элегическая полька

парный танец на троих.

 

Парный танец на два счета

или на три – наплевать.

Нет причины, не расчета

нам сегодня унывать. 

 

Елка, праздник, именины,

день рожденья, Новый год.

Ольги, Анны, Катерины –

бесконечный хоровод. 

 

Месяц, тоненька долька,

из окна глядит на нас…

Катерина, Анна, Ольга

засыпают в этот час.

 

Но за реки и поляны,

через горы и леса 

Катерины, Ольги, Анны

все несутся голоса.       

 

 

 

5. Друзья

 

Рассказывает Елена Камбурова:

Я очень любила, когда мы встречались… Я помню один Новый год на Кировской у Ларисы Крицкой. Мы все собрались и решили Новый год провести таким образом, что ни одного слова, ни одной фразы не рифмованной не было, да еще в каком-то таком певческом выражении. Это было безумно смешно, это была импровизация и с его стороны и с нашей. Мы все увлеклись, это была чудесная игра, которая длилась часа полтора, мы не могли даже остановиться. Представьте себе, что это было. И для меня особенно радостно, что не было никаких комплексов: вот мы, а рядом с нами такой поэт большой, и мы на равных играли в эту чудесную, музыкально-поэтическую игру. 

 

…Много времени проводил в Доме литераторов. Вобщем-то писатели все друг с другом и общались и были дружны. И с Максимовым он был очень дружен и с Давидом Самойловым. Это все круг дружб, они не жили так отдельно, как сейчас, мне кажется, живут поэты. А тогда совершенно другой был Дом литераторов, совершенно другой. И даже и ресторан не просто ресторан, а действительно место общения. Атмосфера Дома литераторов была особенной. 

 

Пестрый зал ресторана ЦДЛ

Леонид Гомберг:

Это Пестрый зал ресторана Центрального Дома литераторов, где Юрий Давыдович Левитанский не раз бывал, сиживал вот за этими столами; ну вот, и я, грешный, пару раз тут с ним сидел, хотя, я думаю, конечно, что столы уже другие, все это здесь изменилось. Но вот остался профиль Юрия Давыдовича Левитанского, сказать, что он очень на него похож, не могу, но факт остается фактом, - это память о нем здесь, в Доме Литераторов, в котором он не раз бывал, и в котором он ни раз выступал, читал свои стихи. Это память живая, и это очень хорошо.

 

 

Рассказывает Михаил Козаков:

…Мы с ним сидели в ЦДЛ днем. И, значит, я после записи на радио зашел туда. Это часа два дня было. Февраль, поземка. Зашел — пустой зал ЦДЛ. А я шел в надежде кого-то встретить. Думаю, ну, наверное, Юрка, может быть, там сидит. И, действительно, он сидел. Мы стали болтать о всяком. Подошел …, с трубкой в зубах, поздоровался, я представил их. А он снимал «Анну Павлову» в то время и говорит: «Миша, хочешь, я тебя познакомлю с Робертом де Ниро?» Я говорю: "Трубку вынь изо рта, я ничего не понимаю".  «Хочешь, я тебя сейчас познакомлю с актером Робертом де Ниро?»  Какой де Ниро? Бред какой-то. Февраль, Москва, 81-й год. Де Ниро… Действительно был Де Ниро, приехал в Москву тогда по делам каким-то ненадолго. И, я тоже обалдел — познакомились с де Ниро. Я глазам своим не верю. И они меня пригласили за стол… Мы посидели потом еще с Юрой.  «Ты знаешь кто это?» Он говорит: "Кто?" Я говорю: "Это Роберт де Ниро". Юрка говорит: "А кто это такой?". Я говорю: "Ну как? Это артист великий…" Ну, тогда-то еще эти фильмы не шли, только на видео можно было видеть, поэтому не удивительно, что Юра не знал. Я говорю: "Ну, вот «Охотник на оленя», там «Бешеный бык».  Он говорит: "Не знаю кто это такой. Вот тебя знаю, а его не знаю".

Вот такой забавный эпизод. Да мало ли было всякого.

 

Песня в исполнении Елены Камбуровой

 

Собирались наскоро,

обнимались ласково,

пели, балагурили,

пили, и курили.

День прошел — как не было.

Не поговорили.

 

Виделись, не виделись,

ни за что обиделись,

помирились, встретились,

шуму натворили.

Год прошел — как не было.

Не поговорили.

 

Так и жили — наскоро,

и дружили наскоро,

не жалея тратили,

не скупясь, дарили.

Жизнь прошла — как не было.

Не поговорили.

 

 

6.Пародии

 

Рассказывает Михаил Козаков

Юра мне потом говорил: "Ох, Мишка, вот ты все время читаешь Дезика, Тарковского читаешь, а вот меня ты не читаешь. Почему? И, вот ты послушай, что я нового написал". Он начинал мне читать. Действительно, замечательные стихи. Он был уже очень популярен, его читали другие актеры… Он один из крупнейших поэтов 20-го столетия, да и еще с такой судьбой. И я брался и читал его стихи, но так много времени, как я отдал, скажем, Самойлову или потом Бродскому, я не отдал Юрочке, и в этом моя вина. Вот я не успел. Вот. Но, кое-что я сделал. Я читал его пародии и записал пластинку. 

 

М. Казаков читает пародии Левитанского.

В кадре:

Конверт пластинки с пародиями из книги «Сюжет с вариантами» в исполнении М. Козакова;

Шаржи на поэтов, на которых написаны пародии.

 

Кадры из программы Александра Иванова «Вокруг смеха» (архив)

Левитанский читает пародию на Б. Ахмадулину. 

 

 

7.Любовь

 

Рассказывает Олеся Николаева

Он вообще был очень живой человек, страдающий… Он был человеком, который любил и любил с большим очень страданием. У него любовь была связана со страданием. И вот это страдание, и любовь, и заботы, и беспокойство распространялись на его детей. Как он любил своих детей! Потом он безумно любил свою жену Ирину. Задолго до того, как мы с ней познакомились, он очень осторожно, бережно, как какую-то тайну нам рассказывал, что она учится в Германии, какая она умная, какая она хорошая девочка, какие она письма ему пишет. 

 

 

Ирина Машковская рассказывает.

(Или закадровый текст: из книги «Война и Мир Юрия Левитанского» — слова Ирины;

Или фрагменты переписки из очерка Л. Гомберга «Разминувшиеся во времени» — закадровый текст от лица Ирины Машковской и Юрия Левитанского. Читают актеры)

 

Архивные кадры из программы Эльдара Рязанова:

Левитанский читает стихотворение «Предзимье»

 

Я весть о себе не подам,

и ты мне навстречу не выйдешь.

Но дело идет к холодам,

и ты это скоро увидишь.

 

Былое забвенью предам,

как павших земле предавали.

Но дело идет к холодам,

и это поправишь едва ли.

 

Уйти к патриаршим прудам

по желтым аллеям шататься.

Но дело идет к холодам,

и с этим нельзя не считаться.    

 

Я верю грядущим годам,

где все незнакомо и ново.

Но дело идет к холодам,

и нет  варианта иного.

 

А впрочем, ты так молода,

что даже в пальтишке без меха

все эти мои холода

никак для тебя не помеха.

 

Ты так молода, молода,

а рядом такие соблазны,

что эти мои холода

нисколько тебе не опасны.

 

Простимся до Судного дня.

Все птицы мои улетели.

Но ты еще вспомнишь меня

однажды во время метели.

 

В морозной январской тиши,

припомнив ушедшие годы,

ты варежкой мне помаши

из вашей холодной погоды.  

 

 

8. Борьба

 

Рассказывает Олеся Николаева:

Он был типичным русским интеллигентом, который боится очень как-то другого человека обидеть, смутить, как-то стеснить его… Отсюда все время как бы раздвоенность воли, какое-то все время сомнение его сопровождало.

При этом у него были такие ценности, за которые он готов был стоять на смерть, стоят горой. Он считал, что тут он не может сдавать позиции и идти на какие-то компромиссы… Потому что это его служение, это его призвание.

 

Рассказывает Евгений Евтушенко:

В человеке обязательно, независимо от его жанрового предпочтения должна быть гражданственность. Должна быть, каким-то образом должна выражаться, и Юра подписал столько писем в защиту тогдашних диссидентов, что постоянно находился в опале. У него останавливали книжки, запрещали ему выступать, не давали ему выходить на какое-то заметное место в литературе, — вот это была его гражданственность.

 

Рассказывает Олеся Николаева:

Когда началась перестройка, ему не нравилось, что ринулись во власть люди, которые сразу стали швырять свои партбилеты и кричать, что они первые реформаторы… 

…Он стал образовывать свою собственную партию…

Это было очень трогательно и забавно, я без всякого высокомерия об этом говорю… Просто как некий литературный герой, трогательный, романтичный, он иногда попадает в такие забавные ситуации. Это была партия, которую должен был возглавлять Юрий Давыдович Левитанский, Александр Иванов, пародист, и Римма Казакова.

Потом, тоже в ранние 90-е, он очень заинтересовался протестной политикой Новодворской… Ему хотелось какой-то деятельности, он к этому тоже относился как романтик. И вот он с ней познакомился, стал у нее выпытывать какие-то явки, пароли. 

…Он хотел как-то действовать и высказать свою позицию,  и он не боялся ее высказывать.

 

 

Рассказывает Евгений Евтушенко:

…И такой получилась в общем-то его смерть. Он пал как солдат на поле битвы…

 

(Далее на фоне хроникальных кадров о вручении в Кремле Государственной премии Юрию Левитанскому.)

Е. Евтушенко:

И вот наконец ему решили дать Государственную премию, что для него было спасением. У него совсем не было денег опять в какой-то момент. И как раз это совпало с войной в Чечне. Я тогда уже  с самого начала выступил против войны в Чечне, отказался от ордена, который мне вручал Ельцин. Для него, конечно, означало очень многое — не сама премия, а те деньги, которые ему должны, они бы его выручили…

И он страшно мучился, страшно мучился. Он не хотел брать эти деньги. Но я ему сказал:  «Юра, да плюнь ты, в конце концов, — за всю твою жизнь, за твое честное отношение к профессии, государство просто твой должник». Вот, и вот что он сделал. Деньги-то он взял, он пришел туда, но он поступил так, как не поступил ни один человек. После того как все, некоторые даже высокопарно слишком, некоторые даже в чем-то униженно и подлизывательно, благодарили за награду, которую вручали в присутствии президента Ельцина… А Юра взяв эту премию, он произнес ответную речь. И это был единственный случай, когда в речи человека, только что получившего из рук президента Государственную премию, прозвучала критика в адрес президента. Да какая критика! По поводу самого, так сказать, в общем, главного политического вопроса, по поводу войны в Чечне.

Юра разговаривал с ним как фронтовик. Ельцин не воевал на фронте, и вот Юра разговаривал с ним как старший. Достойно, не оскорбляя его, там не было ничего, — никаких  личных оскорблений, — но просто просил, я бы сказал так, требовал даже, но не крикливо, а со всем своим опытом фронтовика, знающего, что такое потерянные человеческие жизни… 

И потом Юру однажды пригласили тоже, это было… перед какими-то, кажется, выборами, когда о писателях вспоминают, чтобы привлечь их голоса к перевесу в пользу той или иной стороны… Он снова заговорил на эту тему, что эту войну пора кончать. И сердце его не выдержало, оно у него было слабоватое, и в общем он, так можно сказать, что он погиб как солдат. Я был тогда в Соединенных Штатах, я прилетел на его похороны… 

Сейчас же я хочу прочесть те стихи, которые я прочитал у его гроба.

 

На смерть Левитанского

 

Ну что же пора диссидентствовать снова,

все с тем же зажравшимся быдлом в борьбе.

Нам нехотя дали свободочку слова,

свободу не слушать, оставив себе.

И это убило поэта-солдата,

носившего в сердце другую войну,

когда не читавшие "Хаджи Мурата"

в кавказскую пропасть швырнули страну.

Безденежный, но бескорыстно отважный

и кровь, как солдат

принимавший всерьез,

не куплен Госпремией,

встал он однажды

и предупрежденье войне произнес.

Но вся государственная обслуга

поэту надменно внимала едва,

а царь, да не батюшка,

слушал в полслуха,

и в лоб его не проникали слова.

И трудно взойдя на предсмертную сопку,

поэт всей плеяды погибших посол,

презревший предвыборную тусовку,

сам сделал свой выбор —

не выбрал позор.

Поэзия - слышимость каждого стона.

Поэзия - чувство безвинной вины.

Что царь, да не батюшка,

Видишь ли с трона

Еще одну жертву чеченской войны.

 

 

 

9. Жизнь после жизни

 

Рассказывает Олеся Николаева

 

Его стихи совершенно не устарели. Как он был новатором, он так и остался, и сейчас его стихи звучат очень новаторски.., когда он впустил вот эту свободную интонацию в стихотворение. А не все можно читать сейчас уже, даже стихи поэтов-шестидесятников.

…Парадоксально, что они считались несущими новое слово в поэзии, а получилось так, что мы читаем Левитанского, и это новаторство. До сих пор ничего не устарело. Можно до сих пор у него учиться, до сих пор можно любоваться его вольной и очень напряженной интонацией, которая создает рисунок стиха. А многое из того, что было сделано поэтами- шестидесятниками, не все конечно, но многое, сейчас уже выглядит наивно, и архаично, и примитивно.

 

 

Рассказывает Михаил Козаков

 

Юра мне потом говорил: "Ох, Мишка, вот ты все время читаешь Дезика, Тарковского читаешь, а вот меня ты не читаешь. Почему? И, вот ты послушай, что я нового написал". Он начинал мне читать. Действительно, замечательные стихи. Он был уже очень популярен, его читали другие актеры… Он один из крупнейших поэтов 20-го столетия, да и еще с такой судьбой. И я брался и читал его стихи, но так много времени, как я отдал, скажем, Самойлову или потом Бродскому, я не отдал Юрочке, и в этом моя вина. 

………

Человек, прошедший войну. Поэт такого масштаба. Не просто поэт, а как всякий большой поэт — философ. Поэт разнообразных ритмов и рифм, с замечательным чувством иронии, самоиронии, чувством юмора, и главное - огромной человеческой и литературной глубины. Он прошел войну. Сколько поэтов на этом потом делали карьеру? И добивались чинов, званий, премий, чего хотите. Юра был совершенно другим человеком. И он не умел, так сказать, расталкивать локтями. Он просто занимался своим любимым ремеслом. 

………………..

Он чувствовал и Пушкина. И вообще он много чувствовал, много знал. А человек был внешне такой тихий, ироничный — усы покрутит, водочки выпьет. Как все… А внутри такая мощь, такой острый ум, наблюдательность… Он как все мы, любил не то, что пожаловаться на жизнь, но поразиться ее абсурдности и несправедливости какой-то. Огромная личность. Огромный поэт. Не знаю, плакать или радоваться надо одновременно всему, что было. Благодарю Бога, что я его встретил на своем скромном жизненном пути и слышал стихи его, и читал…

 

 

Рассказывает Елена Камбурова:

Ты входишь в мир, в котором хочется проживать и оттуда не выходить… Поэзия не существует просто для чтения, она входит в твою суть, она тебя действительно видоизменяет, она превращает простое лицо очень часто в лик. В этом смысле, конечно, Левитанский был настоящим рыцарем великой дамы по имени Поэзия.

Был и есть, потому что я верю в то, что Россия воспрянет ото сна, что-то произойдет…

 У меня сегодня на концертах довольно много молодежи с хорошими лицами… И для них писал Левитанский, и когда-нибудь они, изучая наше время, будут составлять целые библиотечки из стихов Юрия Левитанского, и для них это будет большое откровение и радость.

 

Песня в исполнении Камбуровой

_____________________________________

 

Октябрь-ноябрь, 2006